цы слегка подрагивали, губы плотно сжаты, крылья заострившегося носа чуть трепетали. Тёмно-русые волосы были убраны в специальную шапочку. Элен спала и видела сладкие сны, не имеющие ничего общего с жестокой реальностью.
Аткинс неодобрительно посмотрел на алхимика. Наверняка, старый чёртов сукин сын успел вволю полапать девчонку. Аткинс очень не любил, когда трогали его вещи, то, что принадлежит ему. Но ради дела всей своей жизни он был готов простить Хокинсу и его распущенные лапы.
Лоутон, не обращая внимания на подопытную и согнувшихся, словно стервятники, над столом коллег, сноровисто подключал аппаратуру и проверял показания приборов. Операционная была большой комнатой, но из-за установленного вдоль трёх стен оборудования казалась меньше. Свободное пространство было только вокруг стола. Остальное же место было заставлено самыми современными медицинскими машинами, большинство из которых, выполненных под заказ, даже и близко не видели в Королевском госпитале. Половина машин были подключены к электричеству. Они приглушенно гудели, словно живые. Машины и операционный стол были связаны множеством трубок и проводов. Диковинные агрегаты были оснащены самыми точными приборами из всех известных, усеяны множеством реле, циферблатов и датчиков.
Немалую часть операционной занимали несколько огромных стеклянных и стальных резервуаров, наполненных специальными растворами и жидкостями. Они так же были подключены к операционному столу. Если бы о содержимом этих резервуаров стало известно имперской врачебной коллегии, то вся верхушка Мерсифэйт во главе с директором тут же отправилась бы под суд.
Абрахам, Лоутон и Хокинс, наконец, замерли, рассредоточившись вокруг спящей девушки. Все трое в белоснежных халатах, шапочках и повязках на лицах, в прорезиненных перчатках и бахилах. Каждый из них был специалистом высочайшего класса и каждый знал, на что идёт. И как далеко готов зайти.
Лоутон выверенными движениями стянул с Элен простынь и убрал в предназначенный для отходов контейнер. Казалось, его нисколько не смущает и не интересует ослепительная в свете ламп нагота лежащей на столе девушки. А вот Аткинс сглотнул. Эта маленькая шлюшка действовала на него возбуждающе. Нет, он продолжал любить Фрею, но нянька Гиллроев одним своим видом вызывала у него желание. Психиатр на миг смежил глаза. Фрея. Такая неприступная и родная, далёкая и близкая… Она была для него всем. Он восхищался ею и опасался, любил и ненавидел. Ещё ни одна женщина не вызвала в нём столько чувств, как заключённая в самом дальнем и скрытом от всех посторонних глаз каменном уголке Мерсифэйт полубезумная пророчица. А вдруг ей станет известно, о том, что он вожделенно пускает слюни, глядя на округлые небольшие полушария грудей Элен? Что сделает Фрея, если она увидит, как он глаз не может отвести от затвердевших на холоде тёмно-розовых сосков лежащей перед ним девушки? Спина Аткинса вспотела. И он обрадовался, что никто не видит под маской его лица. Плотно сжав зубы, Абрахам попытался убрать из головы все мысли о Фрее. Работа, работа прежде всего. Его любовь к трёхглазой девушке похожа на безумие. И это всё о нём — о врачевателе человеческих душ.
— Доктор Аткинс? — Лоутон повернул голову к директору. В изящных сильных пальцах хирурга был зажат небольшой ланцет. — Я жду ваших указаний.
Абрахам взглянул на него. В глазах психиатра было абсолютное арктическое спокойствие. Ни тени эмоций, ни капли неуверенности. Ни одной лишней мысли. Он был собран и сосредоточен.
— Доктор Хокинс? — Абрахам перевёл взгляд на него. — Вы готовы?
Престарелому алхимику понадобилось больше времени, чтобы совладать со своими чувствами. Он с видимым сожалением отвёл глаза от поросшей шёлковыми волосиками промежности девушки. Скрюченные пальцы Хокинса поправили одну из подведённых к столу трубок. Трубка вместе с ещё несколькими тянулась от ближайшего к столу резервуара, наполненного до половины густой жидкостью вишнёвого цвета, напоминающей сироп.
— Надеюсь, нет нужды лишний раз напоминать, что после завершения операции мы можем столкнуться как минимум с тремя побочными эффектами. Одним из которых будет смерть пациента.
Аткинс с отвращением слушал хриплый скрипучий голос алхимика. Смерть пациента? Аткинс знал, что порою Хокинс уединяется в больничном морге. Якобы для дополнительных исследований. Но ему было известно, что для сварливого старого извращенца нет собой разницы, жив предмет его воздыханий или мёртв. Так что при любом исходе Дэниел Хокинс найдет, чем себя занять.
— Вы же сами сказали, что эта девушка очень сильна и вынослива. У неё прекрасные физические данные.
— О, с данными у неё полный порядок! — глумливо закудахтал Хокинс, пожирая обнажённую Элен хищным взором. — Я думаю, что она выдержит все дополнительные нагрузки. Не забывайте о другом. Помните пациента номер тринадцать ноль два?
— Доктор Хокинс, вы каждый раз, сколько бы уже не проводили впоследствии операций, напоминаете об этом, — Аткинсу впервые за последнее время изменило самообладание. Он зашипел не хуже рассерженной кобры. — Вы постоянно говорите об этом. У вас что — разыгрался склероз?
Если Хокинс и обиделся, то виду не подал. Наверняка за свою жизнь старый алхимик наслушался предостаточно резких и бескультурных выражений. И так просто его было не смутить.
— И буду напоминать постоянно, пока наши эксперименты не увенчаются успехом, доктор Аткинс. Я прожил долгую жизнь. Осталось мне намного меньше, чем вам и Руперту. И я бы хотел, находясь на этом свете хоть одной ногой, пожать плоды наших совместных усилий. Поэтому мне будет чертовски жаль, если из-за какой-то незначительной, но в итоге фатальной ошибки вся наша работа пойдёт псу под хвост.
— Ваша правда, доктор Хокинс, — сказал Абрахам. Как ни крути, а старый сутяга попал в яблочко. С каждым разом у них всё меньше права на ошибку. Время неумолимо, и не стоит на месте. Чтобы сказала по этому поводу Фрея?
— И поверьте, от этой голозадой маленькой шлюшки, с телом, созданным для любовных утех, проблем может быть не меньше, чем от крепкого здорового мужика!
Аткинс поднял руку, прерывая реплику алхимика. Пожалуй, достаточно демагогии. Он кивнул не сводящему с него глаз Лоутону.
— Приступаем.
Гордон Крейг ещё никогда не чувствовал себя так глупо. Даже когда, бывало, совершал ошибки. В конце концов, раньше всё зависело только от него. И он в любой момент мог исправить оплошность. Но теперь. Теперь, пойдя на поводу у несовершеннолетнего уличного воришки, учёный чувствовал себя самым большим дураком на свете. Он подозревал, что любая неприятность, произойди она, так ему аукнется, что потом всем миром не отмоют.
Самое интересное, что Крейг не смог бы дать внятного ответа на прямой вопрос — зачем он во всё это ввязывается? Он, видный и представительный учёный, известный изобретатель, не последний человек в табелях о рангах ОСУ и вдруг такое⁈ То, что происходило сейчас, более всего напоминало дикое, никем не контролируемое ребячество. Но он же, в отличие от своего новоявленного приятеля Спунера, взрослый человек. И человек творческий, умный, образованный, ученый, в конце концов. Нет, определённо столица плохо на него влияет, раз он согласился на участие в этом полубезумном предприятии.
С одной стороны, в сумбурных словах и яростных доводах разгорячённого Джека Спунера было немало истины. С другой он втянулся в заведомо рисковое и чертовски опасное дело, вступил на стезю, которая при определённых раскладах может если не поставить крест на его карьере, то здорово очернить репутацию. Так зачем ему всё это? Какого дьявола он послушался маленького проныру? Ему что, так уж небезразлична судьба пропавших девушек, которых он и в глаза то не видел? Или же он хочет совершить рядовой хороший поступок, чтобы было о чём потом рассказывать внукам? Или же в нём резко взыграла гражданская совесть, и он воспылал желанием наказать плохих парней и восстановить попранную справедливость?
Вряд ли. По отношению к себе Крейг всё ещё мог оставаться честным. Им двигала злость. Злость и раздражение. Он действовал назло всему миру. Назло слепым и не видящим дальше высокомерно задранных носов членов отборочной комиссии ОСУ. Назло системе, вскормившей им подобных. Назло тем, для кого человеческая жизнь равняется разменной монете. И назло тем, кто уверен, что он, Гордон Крейг, никогда не решится на подобный шаг.
Когда Джек Спунер напрямую заявил, что они должны отправится в Главную психиатрическую клинику города, Мерсифэйт, и сделать всё возможное, чтобы вызволить попавших в беду девушек, Крейг решил, что малец опять шутит. Он ещё не научился отличать правду от вымысла в зачастую сбивающегося с одного на другое речах мальчишки. Но, оказывается, Джек был серьёзен. Предельно серьёзен. И даже от излишнего волнения почти не ругался, а говорил напряжённым заговорщицким шёпотом. И смех застрял у Гордона в глотке.
У них мало времени, говорил Джек. А у пленённых сумасшедшим психиатром девчонок и того меньше. Почему-то Спунер был железно уверен, что пропавшая накануне Генриетта находится там же, где и Элен, в одной из бесчисленных палат психбольницы. Необходимо спешить, настаивал Джек. У Джентри, единственного человека, который бы мог реально помочь разобраться во всём этом дерьме, сейчас своих забот полон рот. И ему уж точно не до похищенных девах. Невидимка определённо более приоритетная задача для полицейского на данный момент. Им сейчас никто не поможет. Поэтому придётся всё взять в свои руки. Или Крейг хочет покорно сидеть в гостиной миссис Монро и ждать дурных вестей, что Невидимка требует его голову на блюдце?
Учёный, кстати, не исключал этой возможности. Раз уже террорист пошёл ва-банк, то вполне возможно, что он так и сделает. Но вот подчинятся ли власти? Крейгу стало жарко. Он в который раз пожалел, что не улетел из Столицы на день раньше. Или что вообще здесь появился. Хотя, если уж он попал под прицел, то бегай, не бегай, а от судьбы не убежишь. Так не проще ли разобраться со всем здесь и сейчас, чем жить и постоянно оглядываться? Джентри наказал ему сидеть дома и не высовывать носа, переодетые агенты Двора патрулировали окрестности вокруг дома вдовы Монро. Внутри особняка он был в безопасности. Джентри пообещал, что разберётся. И Крейг поверил ему. Но сидеть сложа руки не мог. Ему не нравилось чувствовать себя жертвенным ягнёнком, приготовленным на заклание. В нём ещё не остыла злость. И поэтому он согласился. Согласился даже быстрее, чем Джек успел разрядиться новой обличительной тирадой, взывающей к совести учёного. Кажется, мальчишка здорово удивился, когда Гордон сказал, что согласен.