кто не обезвредил. Уже после смерти своего создателя, эти чудовищные устройства унесли жизней больше, чем Империя потеряла во время последнего военного конфликта на границе с Викандрией семнадцать лет назад. Разумеется, единственным виновником был назван террорист номер один. Самый страшный и бесчеловечный преступник всех времён и народов.
Элен слышала голоса. Сначала ей казалось, что голосов много. Что они обволакивают её. Проникают под черепную коробку, заползают в уши, пытаются подлезть под плотно сжатые веки. Словно голоса обрели плоть. Они раздражали, причиняли едва ли не физическую боль. Ей казалось, что их множество. Что все эти голоса раздражённо и вызывающе громко жужжат, будто огромный разъярённый пчелиный рой. И только спустя какое-то время, когда шум начал становиться невыносимым, она внезапно поняла, что голосов гораздо меньше, чем ей показалось поначалу.
Три. Всего три голоса. Спустя какое-то время Элен отчётливо поняла, что слышит всего три голоса. Один несомненно принадлежал Аткинсу. Ненавистный и вызывающий страх. Страх пополам с отвращением. Вкрадчивый, надменный, полный самоуверенности. Иногда в нём проскальзывали злобные визгливые нотки. Голос Аткинса напоминал то шипение змеи, то лай гиены, то скрежет паука. Элен ненавидела этот голос.
Два других голоса были ей незнакомы. Она точно их раньше не слышала. Хотя… Что-то всплывало в её заторможенном сознании, какие-то отголоски воспоминаний пытались пробиться из глубин истерзанного мозга. Может быть, и слышала. Просто забыла. Или же эти голоса доносились к ней через забытьё, через сон… Второй голос явно принадлежал старику. Сварливый, надтреснутый, отталкивающий. Этот голос внушал девушке не меньше отвращения, чем голос Аткинса.
Последний голос отличался от первых двух. Голос спокойного, уравновешенного, уверенного в себе человека. Холодный и бесстрастный. Он неизменно оставался в одной тональности, его хозяин не кричал и не шептал. Говорил чётко и внятно. И этот голос показался девушке не менее ужасным, чем остальные. Человек с таким голосом спокойно разрежет её на кусочки и даже не поморщится…
Она лежала, не в силах пошевелиться. Она не могла открыть отяжелевших, словно обшитых свинцом век. Руки и ноги не слушались её. Она вообще удивлялась, как ещё могла дышать. Дыхание. Её дыхание было преувеличено громким, наполненным непонятным глухим шумом. Элен внезапно ощутила на лице, какой-то чужеродный предмет, закрывающий её нос и рот. И поняла, что дышит через специальный аппарат. Что какая-то невидимая машина помогает ей, закачивая в лёгкие кислород. Это было очень странно. Неужели она больше не в силах дышать самостоятельно?
Мысли, вялые и отупевшие, медленно текли, сбивчиво толкаясь на задворках сознания. Девушка словно прислушивалась к себе со стороны. Что с ней? Почему она так спокойна? Ей было абсолютно всё равно, что с ней будет. Она не испытывала никаких чувств. Ни страха, ни боли, никаких позывов. Пожалуй, только чувство неутихающей ненависти к доктору Аткинсу всё ещё тлело в ней. Её ноздри шевельнулись и внезапно, словно прорвалась некая запруда. На Элен обрушился целый водопад не воспринимаемых секундой ранее запахов. Резина, кожа, спирт, запах лекарств, стерильный искусственный запах больничной палаты, сладковатый запах непонятного препарата, которым она дышала полной грудью. Вместе с воздухом она дышит какой-то гадостью, тут же образовалась в утомлённом мозгу мысль. Теперь понятно, почему она чувствует себя безучастной снулой рыбиной. Она под завязку накачана какими-то наркотиками.
… — я же говорил, что последствия могут быть непредсказуемыми! — Голос старика. Крайне возмущённый и ехидный. — Но кто будет слушать меня? Доктор Аткинс, не говорите, что я не предупреждал.
— Вы преждевременно раздуваете панику, — это Аткинс. Говорил несколько устало, но уверенно. В его голосе слышалась удовлетворённость. — Подождём ещё. Доктор Хокинс, прошло слишком мало времени. Вы порой бываете непростительно нетерпеливы…
— Иногда мне кажется, что я сдохну прежде, чем мы добьёмся чего-то действительно стоящего! — фыркнул старик. Смягченно добавил: — Абрахам, старина, мы с вами уже давно. И я как никто другой знаю, что для вас значит наша работа. Но будьте реалистом. У нас недостаточно данных. Пока недостаточно. Необходимо кропотливое изучение реактивов. Мы не можем создать…
— Я это знаю не хуже вас, Дэниел! — отрезал Аткинс. Элен показалось, что директор Мерсифэйт разозлился. — У нас блестящие результаты на опытных образцах…
Кудахтанье. Элен не сразу поняла, что это смех названого Хокинсом старика.
— О да! Блестящие результаты. Которые на практике никуда не годятся. Это не то, к чему мы стремимся. Что толку в наших результатах, если мы не можем применить их в реальной жизни, на глазах у тысяч? Согласитесь, что мы не сможем на всех насильно надеть респираторы и подключить их к баллонам со смесью! Результаты? Вы забыли сказать о ряде побочных эффектов…
Раздался третий голос. Невидимый Элен человек призывал разошедшихся коллег к спокойствию.
— Господа, давайте не будет выяснять отношения, стоя в операционной у стола с пациентом. Это, в конце концов, непрофессионально. Доктор Аткинс прав. Нужно время. Сама операция прошла безупречно. У подопытной удивительно стойкий организм и крепкое здоровье. Она вынослива и сильна. И преотлично перенесла все процедуры.
— Она находится в состоянии комы уже второй день! — проворчал Хокинс. Элен непроизвольно вздрогнула. Кажется, к ней начали возвращаться привычные реакции. В том числе и на внешние раздражители. В коме? Два дня? Да что же они такого с ней сделали, эти ублюдки⁈ Если бы не продолжающий питать её мозг наркотик, затормаживающий все мышечные сокращения, наверняка уже кто-нибудь заметил, что она пришла в себя. Она бы выдала себя. Движением век, непроизвольным стоном, дёрганьем пальцев, чем угодно. — И нет никаких гарантий, что очнувшись, она не начнёт пускать слюни. Мы запросто могли превратить её в идиотку, Лоутон…
Холодный голос Лоутона безапелляционно возразил:
— Приборы фиксируют стабильную работу мозга и вполне приемлемую сердечную деятельность. Скажу больше… Активность её мозговых функций говорит сама за себя. Она в прекрасной форме. Разрушь мы её сознание, уничтожь все нейронные связи и сейчас бы мы стояли над бесполезным овощем. Но приборы не могут врать. Она очнётся. Это дело времени. И замечу, имеются все предпосылки, что…
Аткинс перебил его:
— Отлично, Руперт. Ты постарался на славу. Думаю, наш уважаемый доктор Хокинс теперь удовлетворён состоянием подопытной, услышав столь весомые аргументы. Она придёт в себя. Операция прошла успешно. Новый препарат оказался лучше всего, что мы создавали раньше. И совсем скоро мы увидим его в действии. Эта девочка будет нашей первой ласточкой. Вот увидите, Хокинс. По одному моему мановению пальца она сделает что угодно — без разговоров разденется догола, отдастся в самой извращённой форме, или же, не говоря ни слова, кинется на солдатские штыки! Это подлинная революция, господа!
— Новые методы должны себя оправдать, — уверенно сказал Лоутон. — Химическое воздействие на подсознание подопытного раскроет перед нами невидимые прежде горизонты.
— Превосходство старой доброй алхимии над современными науками, — радостно закудахтал Хокинс. Элен внутренне передёрнулась от его мерзкого смеха. — А ведь вы возлагали на электричество большие надежды, старина…
— Главное — результат, — невозмутимо ответил Аткинс. — И он у нас есть. Лежит перед нами.
Элен похолодела. В разморённом сознании стали формироваться всё более чёткие и вменяемые мысли. Кажется, наркотики переставали действовать. Возможно, уменьшили их подачу… Или же она уже дышит чистым кислородом. Но нет, сладковатый запах продолжал щекотать её ноздри. Но уже не мешал связно и трезво мыслить. Так о чём, дьявол их побери, они толкуют? Почему они говорят, что она будет во всём им подчиняться? Что они с ней сделали⁈
— Ваш друг… — пожалуй, впервые в невозмутимом голосе Лоутона проскользнуло сомнение. — Ваш друг, доктор Аткинс, рвался сюда. Он хотел увидеть её. Похоже, эта девушка сильно ему нравится. Хм.
— Он бывает излишне нетерпелив. Так же, как доктор Хокинс скептичен, — сказал недовольно Аткинс. — Не будем забывать, что всё, что мы делаем, стало возможным не в последнюю очередь благодаря ему. И таким как он. Мы многим обязаны им. Поэтому отнесёмся к нашему другу с пониманием. Но это не говорит о том, что он будет нарушать строгие больничные правила.
— Он законченный кретин, этот недомерок! — прохрипел Хокинс. Элен показалось, что одним своим голосом старик выразил всё отвращение к этому таинственному другу директора поликлиники. — Чёртов извращенец…
В комнате раздался сдавленный смешок. Кажется, Аткинс.
— Руперт… Я сам разберусь с ним, — подвёл итог психиатр. — Пройдёмте господа. Пусть девочка отдыхает. У неё железное сердце. Воистину. Но даже ей надо время, чтобы прийти в себя.
Элен услышала звуки шагов. Стук каблуков по кафельным плиткам пола. Скрип двери. Её мучители вышли из комнаты, и она осталась одна. В тишине, разбавляемой лишь собственным надсадным дыханием, да таинственным гудением невидимых ей агрегатов. И тогда Элен открыла глаза.
Она уставилась в белый потолок. Со всех сторон её заливал мертвенно бледный поток холодного света. Девушка невольно сощурилась. В уголках глаз выступили слёзы. На её лице и впрямь была какая-то прозрачная маска, похожая на респиратор, с отведённой гофрированной трубкой. Элен подняла руку и сорвала маску. Судорожно вдохнула. Пахнущий хлоркой вентилируемый воздух белоснежной палаты показался ей божественным ароматом. Она вдохнула полной грудью, выгоняя из лёгких остатки наркотика. Как ни странно, чувствовала она себя хорошо. Ощущала прилив сил. Как будто крепко проспала длительное время и проснулась, полная энергии и бодрости.
Элен криво усмехнулась. Обычно после операции так себя не чувствуют. Так что же с ней сделали? Она приподняла голову и внимательно осмотрела себя. Потом комнату, в которой находилась. Комната была гораздо более примечательная, чем сама Элен. Насколько она могла судить, внешне, на первый взгляд, с ней ничего не произошло. Она никак не изменилась.