Однако в популярном пересказе часто упускается тот факт, что король Иоанн отказался от Хартии вольностей в течение нескольких месяцев, а последующие столетия порой напоминали надоевшую мыльную оперу, повторяющую одну и ту же сюжетную линию о том, как Корона перегибает палку и стремится поставить себя – или своих наименее любимых подданных – вне закона. В качестве примера можно привести Звездную палату, под юрисдикцией которой политических врагов Якова I и Карла I тайно пытали, судили и признавали виновными, вплоть до ее отмены в 1640 году.
КАРЛ I ВСТУПИЛ В ПРЯМОЙ КОНФЛИКТ С ПАРЛАМЕНТОМ В 1628 ГОДУ, КОГДА ПРИКАЗАЛ ЗАКЛЮЧИТЬ ПОД СТРАЖУ ПО «ОСОБОМУ РАСПОРЯЖЕНИЮ» 5 РЫЦАРЕЙ, КОТОРЫЕ ОТКАЗАЛИСЬ ОПЛАТИТЬ ПРИНУДИТЕЛЬНЫЙ ЗАЕМ ДЛЯ ФИНАНСИРОВАНИЯ ВОЕННЫХ АМБИЦИЙ КОРОЛЯ.
Решением стала Петиция о правах 1628 года, в которой Карл неохотно согласился на пакет ограничений своих полномочий, разработанных для того, чтобы «ни один свободный человек не мог быть заключен в тюрьму или под стражу упомянутым выше образом», после чего приступил к продлившемуся одиннадцать лет самодержавному личному правлению, в ходе которого парламент был отодвинут на второй план.
В Билле о правах 1689 года, содержащем условия, на которых Вильгельм Оранский согласился стать королем, изложены многие из принципов, которые мы признаем сегодня в современном правовом регулировании. Священная власть была отменена; Корона теперь подчинялась закону. Права были закреплены в законодательстве, включая власть и независимость парламента, право на суд присяжных, запрет на жестокое и необычное наказание и запрет на чрезмерные штрафы или чрезмерный залог. В 1701 году Акт об урегулировании обеспечил независимость судебной власти, наделив судей иммунитетом за действия, совершенные в рамках судебного процесса, что сделало их недосягаемыми для монархов, стремящихся повлиять на судебные решения, и создало основу для верховенства закона (12).
Очевидно, что до полного равенства перед законом было еще далеко. Дискриминация по признакам расы, пола, инвалидности, религии, возраста, сексуальной ориентации и семейного положения, и это лишь некоторые из них, пронизывала закон, равно как и наше общество, – что, собственно наблюдается и по сей день. Путем постепенных улучшений мы пытались продемонстрировать верность идее о том, что каждый из нас имеет равное право на защиту, предоставляемую законом, и на соблюдение установленной правовой процедуры, когда государство пытается вмешаться в нашу жизнь. Уж точно именно эту историю мы рассказываем себе и другим, когда хвастаемся на международной арене знаменитой британской приверженностью принципу верховенства закона.
Между тем нам не нужно далеко ходить, чтобы увидеть, что даже в современную эпоху стремление завоевать симпатии в суде общественного мнения может превалировать над нашими принципами. Ниже мы рассмотрим три громких примера из множества подобных.
Роберт Томпсон и Джон Венеблс
Похищение и убийство трехлетнего Джеймса Балджера 12 февраля 1993 года занимает особое место в истории нашего уголовного правосудия. Двадцать пять лет спустя зернистые изображения, записанные на камеры видеонаблюдения, на которых два убийцы, десятилетние Роберт Томпсон и Джон Венеблс, ведут малыша за руку из торгового центра «Нью Стрэнд» в Бутле, до сих пор остаются впечатанными в общественное сознание. Между тем данное дело было примечательным не только из-за невыразимого ужаса самого преступления или молодости преступников – самых молодых осужденных убийц двадцатого века, – но и из-за того, насколько стремительно политики и пресса объединились в попытке убедить общественность в том, что исход дела должен определяться не законом, а местью.
Через несколько дней после совершения преступления премьер-министр Джон Мейджор дал интервью газете Mail on Sunday, в котором сделал ставшее знаменитым заявление о том, что «обществу нужно больше осуждать и меньше понимать» (13). Теневой министр внутренних дел Тони Блэр с энтузиазмом заявил, что это единичное преступление являлось «уродливым проявлением общества, которое становится недостойным таковым называться» (14).
Их реакция отражала истерию в СМИ, которая все нарастала, когда обвиняемых арестовали, а их дело начали рассматривать в Престонском Королевском суде в ноябре 1993 года. Перед началом процесса адвокаты защиты представили суду 243 отдельные газетные статьи, которые выражали мнение редакции о виновности подсудимых; выражали мнение политиков или церковных лидеров о виновности подсудимых; были неточными или вводящими в заблуждение либо были крайне эмоциональными или чрезвычайно предвзятыми. Адвокат Венеблса назвал эти материалы «отравляющими процесс правосудия», однако, к некоторому удивлению, судья постановил, что справедливый суд все еще возможен (15).
Однако роль политиков не ограничивалась банальными фразами, брошенными со стороны. Дело осложнялось тем, что в то время министр внутренних дел все еще играл определенную роль в назначении наказания взрослым и детям, осужденным за убийство. С 1983 года суд, выносящий пожизненный приговор за убийство (для преступников моложе восемнадцати лет он выражался в «заключении под стражу по воле Ее Величества»), должен был рекомендовать минимальный срок, который преступнику следовало провести в заключении, прежде чем получить право на досрочное освобождение. Однако решение о том, когда и будет ли вообще пожизненно заключенный освобожден, принимал министр внутренних дел с учетом рекомендаций совета по условно-досрочному освобождению.
Это, возможно, покажется вам очевидным нарушением принципа разделения власти – конституционного принципа, согласно которому судебные решения по отдельным делам должны приниматься независимыми судьями, полностью владеющими фактами дела, а не политиками. Между тем до начала 2000-х годов система работала именно так. Судья первой инстанции рекомендовал минимальный срок, лорд Верховный судья высказывал свое мнение по этому поводу, а затем министр внутренних дел либо следовал рекомендации, либо навязывал свою собственную точку зрения.
Такое положение дел было бы неприемлемым при любых обстоятельствах, однако на фоне безудержной информационной кампании СМИ для политика, бесстыдно жаждущего одобрения народа, это вылилось в откровенное злоупотребление властью. После того как судья первой инстанции после вынесения обвинительного приговора мальчикам рекомендовал назначить наказание в виде восьми лет лишения свободы, а председатель Верховного суда предложил десять лет, Майкл Ховард вмешался и назначил пятнадцать лет, что почти вдвое превышало первоначальную рекомендацию.
Его решение, по его собственному хвастливому признанию, стало прямым следствием кампании таблоидов, целью которой было добиться показательного наказания Венеблса и Томпсона. После вынесения обвинительных приговоров заголовки таблоидов объявили мальчиков «ошибками природы» (Daily Mirror), и СМИ задались вопросом: «Как вы себя чувствуете теперь, маленькие ублюдки?» (Daily Star). Газета The Sun призвала министра внутренних дел позаботиться о том, чтобы мальчики «сгнили в тюрьме».
Газета опубликовала «купоны» для своих читателей, чтобы они вырезали, подписали и отправили их министру внутренних дел. Каждый купон содержал требование, чтобы мальчики «остались в тюрьме на всю жизнь». Около 21 281 заполненного купона было в итоге отправлено по почте. Член парламента Джордж Ховарт поддержал петицию с требованием «минимального срока» в двадцать пять лет, а семья Балджеров подала петицию, подписанную 278 300 представителями общественности, с требованием назначить им пожизненный срок без права на досрочное освобождение – это означало, что мальчики никогда не выйдут на свободу. Объявляя о своем решении повысить минимальные сроки, мистер Говард прямо сослался на «петиции и другую корреспонденцию», которые он получил в результате общественных кампаний. Суд общественного мнения вынес приговор обвиняемым.
Утвержденные министром минимальные сроки были обжалованы, и в конце концов, в 1997 году, палата лордов признала их незаконными. В своем разгромном судебном постановлении лорд Стин назвал решение господина Ховарда принять во внимание газетную кампанию при вынесении приговора «отступлением от принципа верховенства закона». Письма, петиции и купоны были «бесполезным» показателем информированного общественного мнения, да и в любом случае общественное мнение «не имеет значения» для выполнения беспристрастной судебной функции. «Министр внутренних дел, как и судья, не должен руководствоваться тем, насколько популярным будет то или иное решение. Он должен игнорировать создаваемое СМИ напряжение. Предоставленная ему власть требует от него, прежде всего, беспристрастности» (16).
После того как в результате аналогичных рассуждений Европейский суд по правам человека в 1999 году официально осудил принятое решение (17), заявив, что участие министра внутренних дел в вынесении приговоров равносильно нарушению шестой статьи о праве на справедливое судебное разбирательство, лорд Верховный судья Вульф восстановил восьмилетний минимальный срок тюремного заключения. После ряда решений ЕСПЧ в 1990-х годах в законодательстве Англии и Уэльса, регулирующем все пожизненные приговоры, были проведены запоздалые реформы, чтобы полностью исключить политическое вмешательство.
МИНИМАЛЬНЫЙ СРОК, КОТОРЫЙ ДОЛЖЕН ОТБЫТЬ ЗАКЛЮЧЕННЫЙ, ПРИГОВОРЕННЫЙ К ПОЖИЗНЕННОМУ ЗАКЛЮЧЕНИЮ, УСТАНАВЛИВАЕТСЯ СУДЬЕЙ ПЕРВОЙ ИНСТАНЦИИ – НЕЗАВИСИМЫМ ЛИЦОМ, ВЫСЛУШАВШИМ ВСЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА ПО ДЕЛУ.
Реакция СМИ на участие ЕСПЧ была вполне ожидаемой. «Кто дал право кучке европейских юристов из стран с гораздо менее удовлетворительной и зрелой правовой системой, чем наша, диктовать, как британские суды и избранные британские политики должны поступать с убийцами детей?» – негодовала газета The Sun. Daily Mail возмущалась тем, что «внешний суд вмешивается в давние судебные и политические про