Аврал увенчался успехом. Чуть более десяти дней спустя первая и вторая ступени Starship уже стояли на стартовой площадке. В этом, однако, не было особого смысла. Ракета еще не была готова к полету, а ее установка не подтолкнула FAA быстрее выдать разрешение на запуск. Но надуманный кризис не позволил команде расслабиться и обеспечил Маску немного драмы, которой жаждет его натура. “Я утвердился в своей вере в будущее человечества”, – сказал он тем вечером. Еще одна буря осталась позади.
Цена Raptor
Через несколько недель после этого аврала Маск обратил внимание на двигатель Raptor, который планировалось установить на ракете Starship. Он работал на сверхохлажденных жидком метане и жидком кислороде и давал в два с лишним раза больше тяги, чем двигатель Merlin с ракеты Falcon-9. Это значило, что Starship будет обладать большей тягой, чем любая другая ракета в истории.
Но двигатели Raptor не могли отправить человечество на Марс только за счет своей мощи. Их необходимо было изготавливать сотнями, удерживая расходы в разумных пределах. На каждую ракету устанавливалось около сорока двигателей, а Маск предполагал, что в его флот войдут десятки Starship. Двигатель Raptor был слишком сложен для массового производства. Он напоминал клубок переплетенных макарон. В итоге в августе 2021 года Маск уволил человека, который его спроектировал, и сам вступил в должность вице-президента по проектированию двигательной установки. Он поставил перед собой цель снизить издержки на производство каждого двигателя примерно до 200 тысяч долларов, хотя в то время они составляли в десять раз больше.
Однажды Гвинн Шотвелл и финансовый директор SpaceX Брет Джонсен организовали встречу с сотрудником финансового отдела, отвечавшим за контроль издержек на производство Raptor. В комнату вошел опрятный на вид молодой финансовый аналитик Лукас Хьюз, который тяготел к консервативному стилю, но уравновешивал его хвостом на затылке. Он никогда не взаимодействовал с Маском напрямую и сомневался, что тот знает, как его зовут. И поэтому нервничал.
Маск начал с лекции о духе товарищества. “Я хочу, чтобы ты уяснил, – сказал он, – ты инженерам не друг. Ты – судья. Если ты нравишься инженерам, дело плохо. Если не наживешь себе врагов, я тебя уволю. Понятно?” Хьюз, запнувшись, ответил, что все понял.
С тех самых пор, когда Маск вернулся из России и оценил, во сколько обойдется сборка собственных ракет, он ввел в обиход “коэффициент идиота”. Им обозначалось отношение общей стоимости компонента к стоимости сырья, из которого он произведен. При высоком коэффициенте идиота – скажем, если компонент стоит 1000 долларов, хотя алюминий, из которого он изготовлен, обходится всего в 100 долларов, – высока вероятность, что конструкция слишком сложна или производственный процесс слишком неэффективен. “Если коэффициент высок, ты идиот”, – говорил Маск.
“Какие части Raptor имеют минимальный коэффициент идиота?” – спросил Маск.
“Не знаю точно, – ответил Хьюз. – Выясню”. Этот ответ Маску не понравился. Он посуровел, а Шотвелл обеспокоенно взглянула на меня.
“В следующий раз у тебя такие вещи должны от зубов отскакивать, – сказал Маск. – Если придешь на совещание и не будешь знать, где у нас идиотские детали, можешь сразу писать заявление об увольнении”. Он говорил ровным голосом, вообще без эмоций. “Как ты, черт возьми, можешь не знать, что у нас хорошо, а что плохо?”
“Я знаю наизусть всю таблицу затрат, – пробормотал Хьюз. – Я просто не знаю, сколько стоит сырье для каждого из компонентов”.
“Назови пять худших компонентов!” – потребовал Маск. Хьюз взглянул на экран своего ноутбука, пытаясь прикинуть, сможет ли он вывести ответ. “НЕТ! Не смотри на монитор, – сказал Маск. – Называй компонент. Ты должен знать все проблемные места”.
“Может, полуобойма сопла? – неуверенно предположил Хьюз. – Кажется, она стоит тринадцать тысяч долларов”.
Лукас Хьюз
“Она сделана из единого куска стали, – сказал Маск, пытливо глядя на него. – Сколько стоит этот материал?”
“Кажется, несколько тысяч долларов?” – ответил Хьюз.
Маск знал ответ. “Нет. Это просто сталь. Она стоит пару сотен баксов. Ты меня сильно разочаровал. Если не исправишься, пиши заявление об уходе. Совещание окончено. На сегодня все”.
На следующий день, когда Хьюз пришел в переговорную комнату, чтобы сделать презентацию по итогам прошлой встречи, Маск ничем не показывал, что помнит, как устроил ему выволочку. “Перед нами двадцать компонентов с максимальным «коэффициентом идиота», – начал Хьюз, показывая слайды. – И нам есть о чем задуматься”. Он вертел в руках карандаш, но в остальном довольно умело скрывал свое беспокойство. Маск молча слушал его и кивал. “Это в основном компоненты, которые изготавливаются на станках высокой точности, такие как насосы и обтекатели, – продолжил Хьюз. – Нам необходимо свести работу на станках к минимуму”. Маск улыбнулся. Он любил эту тему. Он задал несколько конкретных вопросов об использовании меди и о том, как лучше всего производить штамповку и пробивку отверстий. Это был уже не экзамен и не противостояние. Маск хотел найти ответы на свои вопросы.
“Рассмотрим несколько техник, используемых для снижения затрат в автомобилестроении”, – продолжил Хьюз. Он также подготовил слайд, на котором продемонстрировал, как алгоритм Маска применяется при изготовлении каждого компонента. В отдельных колонках перечислялось, какие требования оценены критически, какие этапы процесса устранены и кто именно отвечает за каждый компонент.
“Мы должны попросить каждого из них снизить издержки на изготовление их компонентов на восемьдесят процентов, – предложил Маск, – а если у них не получится, надо попросить их уступить место тем, кто с этим справится”.
К концу совещания они составили план по снижению издержек на изготовление каждого двигателя с 2 млн до 200 тысяч долларов за двенадцать месяцев.
После этих встреч я поймал Шотвелл и спросил ее, что она думает о том, как Маск повел себя с Хьюзом. Ей важна человечность, на которую не обращает внимания Маск. Она понизила голос. “Я слышала, что полтора месяца назад у Лукаса умер первенец, – сказала она. – У них с женой родился ребенок с отклонениями, которого так и не выписали из больницы”. Она сочла, что именно поэтому Хьюз сильно волновался и был подготовлен хуже, чем обычно. Учитывая, что Маск и сам пережил подобное, когда месяцами скорбел после потери собственного первенца, я предположил, что случившееся найдет в нем отклик. “Да, я еще не сообщила об этом Илону”, – ответила Шотвелл.
Я не сказал об этом Маску, когда беседовал с ним позже в тот же день, поскольку Шотвелл просила помалкивать, но спросил, не считает ли он, что был слишком резок с Хьюзом. Маск посмотрел на меня недоуменно, словно не понял, о чем я говорю. Немного помолчав, он ответил обтекаемо. “Я даю людям жесткую обратную связь, в основном по делу, и стараюсь не переходить на личности, – сказал он. – Я стараюсь критиковать поступки, а не людей. Мы все совершаем ошибки. Важно, чтобы человек получал обратную связь, прислушивался к критике и исправлялся. Физике плевать на задетые чувства. Ей важно, правильно ли собрана ракета”.
Урок Лукаса
Через год я решил выяснить, что случилось с двумя людьми, на которых Маск обрушил свой гнев летом 2021 года, Лукасом Хьюзом и Энди Кребсом.
Хьюз все прекрасно помнил. “Он снова и снова спрашивал меня об издержках на производство полуобоймы сопла, – говорит он. – Он точно назвал стоимость сырья, но в тот момент я не нашел, как удачно объяснить другие издержки”. Маск не переставал его перебивать, и тогда Хьюз вспомнил свои тренировки по гимнастике.
В детстве он жил в Голдене, в Колорадо, и обожал гимнастику. С восьми лет он тренировался по тридцать часов в неделю. Гимнастика помогала ему добиваться успехов в учебе. “Я был очень педантичным, очень ответственным, очень целеустремленным и дисциплинированным”, – говорит Хьюз. Учась в Стэнфорде, он участвовал в соревнованиях по всем шести гимнастическим упражнениям для мужчин, а потому должен был тренироваться круглый год, параллельно изучая инженерное дело и финансы. Больше всего ему нравился предмет под названием “Инженерные материалы для строительства будущего”. Окончив университет в 2010 году, Хьюз устроился на работу в банке Goldman Sachs, но хотел заняться чем‐то более близким к реальной инженерии. “В детстве я обожал космос”, – говорит он, и поэтому он отправил свое резюме, когда увидел на сайте SpaceX вакансию финансового аналитика. Он перешел туда в декабре 2013 года.
“Когда Илон меня распекал, я всеми силами старался не терять спокойствия, – говорит он. – Гимнастика учит сохранять хладнокровие в напряженных ситуациях. Я просто пытался не выйти из себя и не сломаться под натиском”.
После второго совещания, когда он изучил все данные по “коэффициенту идиота”, у него никогда больше не возникало проблем с Маском. Когда на последующих совещаниях о Raptor поднимались вопросы издержек, Маск часто спрашивал у Хьюза, что он думает, и называл его по имени. Давал ли Маск когда‐либо понять, что помнит, как устроил ему нагоняй? “Хороший вопрос, – говорит Хьюз. – Понятия не имею. Я не знаю, запоминает ли он такие встречи и пропускает ли их через себя. Могу лишь сказать, что после [тех совещаний] он хотя бы узнал, как меня зовут”.
Я спросил, повлияла ли смерть новорожденной дочери на его подготовку к первой встрече. Он сделал паузу – возможно, удивившись, что я об этом знаю, – а потом попросил меня не упоминать об этом в книге. Но через неделю написал мне: “Я поговорил с женой, и мы решили, что не возражаем, если вы поделитесь этой историей”. Хотя Маск и считает, что обратная связь должна быть исключительно безличной, порой это оказывается невозможно. Шотвелл это понимает. “Гвинн искренне заботится о людях, и мне кажется, что ее роль в этом смысле чрезвычайно важна, – говорит Хьюз. – Илон заботится о человечестве, но в большей степени на макроуровне”.