сила русского ума, спокойного, глубокого и объективного».
Студенты встречали Мечникова на улицах восторженными овациями. Из Петербурга Илья Ильич выехал в Москву. 26 мая 1909 года в Большой аудитории Политехнического музея тридцать четыре научных общества Москвы чествовали Мечникова – гордость русской науки. Аудитория была переполнена, торжество прошло с огромным подъемом.
В следующем году на торжествах в Кембриджском университете, посвященных чествованию Дарвина, присутствовали, по определению Мечникова, «лучшие биологи всего земного шара…» Илья Ильич выступил с яркой речью на тему «Дарвинизм и медицина». Он коснулся тех плодотворных результатов, которые дает творческое применение дарвинизма в медицине: «Та истина, что человек находится в кровном родстве с животным миром, легла в основу сравнительной патологии. При помощи изучения низших организмов оказалось возможным установить, что воспаление не есть проявление болезни, а лишь реакция организма против болезнетворных начал».
Надо отметить и следующее интересное замечание Мечникова о роли теории происхождения видов в решении проблемы злокачественных опухолей: «При разработке труднейших задач медицинской науки, между которыми первое место занимает вопрос о злокачественных опухолях (рак, саркома), теория о происхождении видов дает ценные указания. Она не допускает предположения, которое очень распространено среди патологов, что эти опухоли развиваются из заблудившихся зачатков зародышевых пластов. Наоборот, с точки зрения дарвинизма тот факт, что у низших животных, имеющих зародышевые пласты, опухоли всегда развиваются под влиянием паразитов, указывает на подобное же происхождение раковых опухолей у человека».
Современные исследования о роли вирусных факторов в развитии злокачественных опухолей обязывают с большим вниманием отнестись к этой ценной мысли.
В адресе, преподнесенном Мечникову от имени Пастеровского института, вновь подчеркивается: «Наука о микробах, как и вообще все отрасли биологии, воспользовалась теорией развития и со своей стороны она сама представила поразительное подтверждение дарвиновской теории».
Научное наследие Ильи Мечникова чрезвычайно разносторонне и вместе с тем удивительно цельно. Цельно оно потому, что пронизано единой, руководящей идеей ученого. Идея эта – раскрытие закономерностей природы животного и человека (здорового и больного) на основе глубочайшего применения исторического метода в биологии – дарвинизма.
Именно поэтому Илья Ильич иронически называл себя «заблудившимся в медицине зоологом».
В научном творчестве ученого органично и плодотворно произошел переход от проблем зоологии и сравнительной эмбриологии к учению о внутриклеточном пищеварении, а от него к животрепещущим вопросам патологии и микробиологии, к учению о воспалении и иммунитете, наконец, к проблеме долголетия, борьбе с патологической старостью, учению об ортобиозе.
В конце жизни Илья Ильич разрабатывал своеобразную медико-философскую систему. Его самые известные широкой публике работы – «Этюды о природе человека» (1903), «Этюды оптимизма» (1907), «Сорок лет искания рационального мировоззрения» (1913). В них ученый выразил отношение к проблемам жизни и смерти, долголетия и старения, старался дать ответ на вопросы, почему несовершенен человек и как достичь этого совершенства. Мечников был убежден, что человек может жить дольше, тогда переход к смерти будет безболезненным и естественным. Исследуя случаи, когда люди отходят в мир иной без мучений, ученый сделал вывод: это возможно лишь при устранении главных противоречий человеческого бытия – между долго не угасающим половым инстинктом и довольно быстро угасающей способностью к размножению и между жаждой жизни и способностью жить. Он ввел термин ортобиоз – «правильная жизнь». Когда жажда жизни уступит место инстинкту естественной смерти, человек умрет – словно уснет.
Философские труды Ильи Мечникова вызвали большой интерес у современников, хотя были и отрицательные отзывы, например, со стороны Льва Толстого. Кстати, несмотря на расхождения во взглядах, Толстой и Мечников все же встретились, когда Илья Ильич в мае 1909 года после получения Нобелевской премии приехал в Россию.
Ольга Николаевна Мечникова так писала об этой встрече в Ясной Поляне: «Весна была в полном разгаре, все кругом цвело и благоухало. У подъезда встретила нас дочь Льва Николаевича. Не успели мы войти в переднюю, как увидели самого Льва Николаевича… Он казался бодрым и крепким; нельзя даже было назвать его стариком, так много внутренней жизни чувствовалось в нем. После приветствия первыми словами его были: «Между вами есть сходство; это бывает когда люди долго и хорошо живут вместе».
Лев Николаевич много расспрашивал Мечникова о его научных работах и открытиях. Затем разговор перешел к вопросам литературы и искусства. Оживленная беседа не прекращалась и во время завтрака. Желая поговорить с глазу на глаз, Толстой предложил Мечникову поехать вместе с ним к своему другу, редактору и издателю Черткову и взял Илью Ильича в свой маленький экипаж, запряженный одной лошадью, которой правил сам.
Только выехали за ворота усадьбы, как Лев Николаевич повел уже заранее продуманную речь: «Меня напрасно обвиняют в том, что я противник религии и науки. И то и другое совершенно несправедливо. Я высоко ценю истинную науку, ту, которая интересуется человеком, его счастьем и судьбою, но я враг той ложной науки, которая воображает, что она сделала что-то необыкновенно важное и полезное, когда она определила спутников Сатурна или что-нибудь в этом роде. Какое благо человеку от знания веса и размеров планеты Марс и тому подобного?»
Мечников возражал. Он говорил, что теория гораздо ближе к жизни, чем это кажется: «Микробы были открыты, когда еще не подозревали роли их в судьбе людей. Тем не менее открытие это повело к благу, сделав возможной борьбу с болезнями».
По приезде к Чертковым Толстой пытался перевести разговор с Ильей Ильичом на религиозные темы. Что из этого вышло, Лев Николаевич рассказывает сам: «Когда мы приехали в Телятенки, я нарочно поехал с ним, чтобы поговорить о религиозных вопросах. Но попробовал и замолчал. Он верит в свою науку, как в Священное Писание, а вопросы религиозно-нравственные ему совершенно чужды».
Обратный путь в Ясную Поляну Толстой проделал верхом на коне. Он сразу вскочил на него и поскакал галопом, перепрыгивая через рвы.
Когда, возвратившись в Ясную Поляну, Мечников и Толстой поднимались в рабочий кабинет, Лев Николаевич, пристально посмотрев на Илью Ильича, неожиданно спросил: «Скажите мне, зачем вы, в сущности, приехали сюда?» Несколько смутившись, Илья Ильич ответил: «Мне хотелось ближе познакомиться с вашими возражениями против науки, а также высказать вам свое глубокое уважение к вашей художественной деятельности, которую я ставлю несравненно выше, чем ваши произведения на философские темы».
Вскоре Толстой пошел отдыхать, а Софья Андреевна читала Мечниковым еще не изданный рассказ «После бала» и первую часть «Отца Сергия».
После отдыха беседа Мечникова со Львом Николаевичем продолжилась. Илья Ильич с грустью заметил, что в науке легче разрушать, чем создавать что-либо ценное, новое. На это Толстой после некоторого раздумья ответил: «Это во всем так, а особенно в философии».
Илья Ильич рассказывал о великих подвигах Пастера и Ру. Толстой внимательно слушал, но видно было, что все это интересует его так же мало, как Мечникова – религиозные проблемы. Илья Ильич заговорил о музыке. Он знал, что Лев Николаевич любит музыку.
В общей беседе участвовал пианист профессор А. Гольденвейзер, часто бывавший у Толстого. «Перед вечером Гольденвейзер сел за рояль, – вспоминает Ольга Николаевна Мечникова, – и в весенних сумерках раздались чудные звуки Шопена. Лев Николаевич сидел в кресле и слушал, все более и более проникаясь лирической прелестью этой музыки. Глаза его застилали слезы. Под конец он закрыл лицо рукой и замер в этой позе. Илья Ильич был также растроган».
«Когда я слушаю Шопена, – сказал Толстой после того, как Гольденвейзер кончил играть, – не знаю, что со мной делается, в самую душу мою проникает он. Шопен и Моцарт всего сильнее действуют на меня. Какая лирика и какая чистота!»
За вечерним чаем разговорились о старости, и Илья Ильич изложил свою теорию дисгармоний человеческой природы.
Прощаясь, Мечников сказал Льву Николаевичу: «Это один из лучших дней нашей жизни. Хотя я не говорил с женой, но знаю, что и для нее это так». – «Я ждал, что свидание будет приятно, – ответил Толстой, – но не думал, что настолько. Постараюсь прожить сто лет, чтобы вам доставить удовольствие», – смеясь, добавил он.
Наступила ночь. Мечниковы усаживались в экипаж, чтобы ехать на станцию. Провожая гостей, Лев Николаевич сказал: «Не прощайте, а до свидания!»
Впрочем, несмотря на взаимное почтительное отношение, в идейной области никакого сближения между двумя великими людьми не произошло. Толстой однажды шутя так сказал о Мечникове: «Он милый, простой человек, но как бывает у людей слабость – другой выпивает, – так и он со своей наукой… Как вы думаете, сколько ученые насчитали разных видов мух? Семь тысяч! Ну где же тут найти время для духовных вопросов!»
Со своей стороны, и Илья Ильич как-то в разговоре выразил свое отношение к философии Толстого: «Ну какой же Толстой философ! Как художнику ему нет равного. А философ… Нет, какой же он философ».
Мечников позже писал в своих воспоминаниях о Льве Николаевиче Толстом: «Толстым я интересовался с давних пор не только как гениальным писателем, но и как человеком, старавшимся разрешить самые общие вопросы, волнующие человечество. Его проповедь против науки меня особенно волновала, так как я боялся, чтобы она не оказала дурного влияния на молодежь. Я даже в начале девяностых годов написал статью «Закон жизни», в которой старался разобрать и по возможности опровергнуть нападки Толстого на науку. Мои поиски какой-либо системы у Толстого, то есть последовательного развития его взглядов, не привели к положительному результату».