ся, какого девушка рода-племени, а выяснив, вспоминает — да, было дело:
А когда я был во той земле во тальянскою,
Три году служил у короля тальянского,
Да я жил тогда да й у честной вдовы,
У честной вдовы да й у колачницы,
У ней спал я на кроватке на тесовоей
Да на той перинке на пуховоей,
У самой ли у нёй на белой груди.{89}
После этого он отпустил девушку и вернулся на заставу отдыхать, а та «пороздумалась»:
Хоть-то съездила на славну на святую Русь,
Так я нажила себе посмех великии:
Этот славный богатырь святоруськии
А й он назвал тую мою матку блядкою,
Меня назвал выблядком.
Она решает убить отца (замечу, в варианте с дочерью мать остается в живых) и, подобно Сокольнику, бьет спящего несколько раз в грудь «рогатиной звериною». Илью вновь спасает «крест на вороти в полтора пуда», от «звону от крестового» он пробуждается от богатырского сна. Трофим Рябинин, от которого А. Ф. Гильфердинг записал и этот вариант, любил, как мы знаем, детали, поэтому Илья Муромец у него особенно беспощаден к полянице:
Тут скочил-то как Илья он на резвы ноги,
А схватил как поляницу за желты кудри,
Да спустил ен поляницу на сыру земля,
Да ступил ен поляницы на праву ногу,
Да он дернул поляницу за леву ногу
А он надвоё да ю порозорвал,
А й рубил он поляницу по мелким кускам.
Да садился-то Илья да на добра коня,
Да он рыл-то ты кусочки по чисту полю,
Да он перву половинку-то кормил серым волкам,
А другую половину черным воронам.
Ай тут поляници ёй славу поют,
Славу поют век по веку.{90}
Сказители как бы дают понять слушателям — ничего хорошего от связей с иностранками не будет. Илья Муромец еще легко отделался, а вот у Дуная Ивановича, Михайлы Потыка и Ивана Годиновича все вышло гораздо печальнее. Вообще, со своими людьми всегда приятнее иметь дело. Так, совсем по-другому завершился поединок Ильи Муромца и Добрыни Никитича во время их знакомства. В варианте, записанном А. В. Марковым летом 1901 года в деревне Верхняя Зимняя Золотица на Зимнем берегу Белого моря от Федора Пономарева (около семидесяти двух — семидесяти трех лет), до Ильи дошла «славушка великая» о том, что «во городи во Рязанюшки» вырос молодой могучий богатырь и что «нету такова борца по всей земли». Старый казак сам отправляется на поиски молодого человека, желая помериться с ним силой. Как водится:
Он седлал, уздал тогда коня добраго,
Ай накладывал уздицю-ту тесьмяную,
Ай намётывал седёлышко чиркальскоё,
Да засьтёгивал двенадцеть вси подпружины,
Засьтегивал двенадцеть вси сьпенёчики;
Ай подпружяны-ти были чиста серебра,
Да сьпенёчки-ти были красного золота.
И самъ тогды стал збруды приговаривать:
«Булат-железо не погнитце,
Самохиньской-о шолк сам не порвитце,
Ише красно-то золото во грязи не ржавеёт».
Только видели Илеюшку собираючись,
Не видели поездочки Ильи Муромца;
Только видели — во поли куревушка вьёт.{91}
В Рязань Илья заехал не воротами —
Конь скакал же чере-сетену городовую,
Мимо ту же круглу башню наугольнюю.
Двор у Добрыни оказался «неогромистый», «подворьицо необшироное», а избушка невелика, так что когда Илья «зычал зычным голосом» интересоваться, дома ли Добрыня,
…избушка пошатиласе,
Ставинки в его окошках помитусились,
Стёколенки в окошках пошорбалисе.
Выглянула в окошко матушка богатыря, тоже важный былинный персонаж — Омельфа Тимофеевна, вежливо она Илью поприветствовала, позвала его «хлеба, соли есь» да «вина с мёдом пить». Илья заметно смягчился от такого обхождения, поинтересовался, откуда-де женщина его знает. Ответ был еще приятнее:
— И знать-то ведь сокола по вылету, —
Ишше знать-то богатыря по выезду,
Ише знать молодца ли по поступочки.
И все-таки, где же Добрыня? Нет его дома. Мудрая вдова — вот что значит русская женщина, знает, как с кем разговаривать, — Илью напутствует:
— Уж ты гой есь, восударь ты Илья Муромец!
Ты не буди ты спальчив, буди милослив:
Ты наедёшь как Добрынюшку на чистом поли,
Не сруби-тко у Добрынюшки буйной головушки;
Добрынюшка у миня ведь молодёшенёк,
На речах у мьня Добрынюшка зашибчивой.
На делах у мьня Добрыня неуступчивой.
Ну как тут можно не уступить просьбе матери?! В поле богатыри съехались, без ущерба друг для друга использовали палицы «боёвые», сабли «вострые» и копья «бурзомецькие», наконец, «скакали через гривы-ти лошадиныя» и схватились врукопашную. Три часа они возились, и вот — Илью опять подвела подвернувшаяся «права ножочка». Но тут и соперник был непростой — свой богатырь, русский. А потому у Муромца еще и ослабла «лева ручушка». Насел ему на «белы груди» Добрыня, как водится, начал интересоваться: кто да откуда? Три раза спрашивал, пока Илья не назвался, а как услышал молодой победитель, кого он под себя подмял,
Да скакал тогды Добрынюшка со белых грудей,
Берё де Илеюшку за белы руки,
Ай чёлуё в уста-ти во сахарныя:
— Ты просьти миня, Илеюшка, в таковой вины,
Шьто сидел у тебя да на белых грудях!
Ишше тут де братаны-ти поназванелись,
Ай крестами-ти сами они покрестовались;
Ай Илеюшка-то был тогды ведь больший брат,
Ай Добрынюшка-то был тогды а меньший брат.
Поехали братья названые в Рязань-город, встретила их Добрынина матушка, принялись они тогда пить да «прохлаждаться» — это не Сокольник, свой Добрыня, с таким удальцом хоть куда! Тогда-то и сказал Илья Муромец хозяйке:
— Уж ты вой еси, Омельфа Тимофеевна!
Ты спусьти-тко-се Добрынюшку Микитица,
Ты спусьти-тко ёго ты да в красен Киев-град.
Да поехали братаны в красен Киев-град,
А к тому же де князю ко Владимёру.{92}
Вот так — и себе нашел надежного товарища, и государству полезного человека подыскал!
Уважают Илью товарищи, знают, что примет старый казак правильное решение, рассудит, если надо, в споре. Вот тот же Добрыня выехал как-то в чисто поле, огляделся вокруг привычно в «трубоцьку подзорную», посмотрел на все «на четыре да на дальни стороны»:
Он смотрел-де под сторону под западну —
Там стоят-де топере леса темныя;
Он смотрел-де под сторону под северну —
Там стоят-де топере да леденны горы;
Он смотрел-де под сторону восточную —
Там стоит дак и наш да стольнёй Киев-град;
(Интересная все-таки в былинах география! — А. К.)
Он смотрел-де под сторону под летную —
Он завидёл в чистом поле черный шатёр,
Он черной-де шатёр, да чернобархатной.
Странно, у всех русских богатырей шатры «белополотнены», а этот — «чернобархатной», нерусский! Подъехал Добрыня, зашел внутрь — обстановка в шатре вызывающая:
Розоставлены столы тут белодубовыя,
Розоставлены вёдра да зелена вина,
Розоставлены бадьи да с медом сладким,
Розоставлена посуда да все хрустальная,
Тут лежал-де ярлык, да скора грамота:
«А кабы кто ноньце в моём шатру попьёт-поес,
Как попьёт-де, поес, право, покушает,
Не уехать живому из чиста поля».
Смущенный Добрыня поехал было в Киев-град, доехал уже до «Несей-реки». (Вот так-так! Почти как Илья, который попадает в «грязи смоленские», не доехав до Индии!) И тут задумался: что он расскажет богатырям о случившемся? Не поймут его товарищи! Взял да и вернулся:
Заходил тут Добрыня да во черный шатёр,
Он напился, наелся, тут накушался,
Приломал он тут посудушку хрустальнюю,
Приломал он-де вёдра с зеленым вином,
Приломал он бадьи да с мёдом сладким,
Розрывал он тут да весь черной шатёр,
Розбросал он шатёр да по чисту полю.
Он лёжился тут спать да на сыру землю.
Спустя какое-то время появляется владелец шатра — русский богатырь Дунай Иванович, видит всё разоренным, сгоряча решает убить спящего Добрыню Никитича, но сдерживается — убить спящего бесчестно. Он будит Добрыню, между богатырями начинается поединок, который прерывается подоспевшим Ильей Муромцем. Илья, которому Алеша Попович доложил об услышанных им звуках боя, поехал посмотреть, что происходит:
Кабы два ноньце руських, дак помирить надо,
Кабы два ноньце неверных, дак прогонить надо,
Кабы руськой с неверным, дак пособить надо.
Илья хватает Добрыню и Дуная «в охабоцьку» и начинает спрашивать, в чем заключается конфликт. С горечью начал Дунай «высказывать»:
Я ведь за морем ноньце жил, да за синим,
Я за синим жил за Варальским (! — А. К.)
У того же я Семёна Лиховитого,
Я ведь три года жил да ровно в конюхах,
Да и три года жил да, право, в стольниках,
Да и три года жил я в поннощычках,
Да прошло же тому времю ровно деветь лет.
За эту свою службу на чужбине и получил Дунай «посудушку хрустальнюю», «вёдра с зеленым вином», «бадьи с мёдом сладким», «столы белодубовыя» и нерусский шатер — «чернобархатной». По дороге на Русь остановился отдохнуть, отлучился на охоту, вернулся, а тут… Илья Дуная не то чтобы не слышит, он попросту не понимает сути переживаний испортившегося на чужбине богатыря. Перечень убытков Илью не интересует, у него иная шкала ценностей, он примиряет противников, зажатых им «в охабоцьку», словами: