Не всегда ссора заканчивается так «тихо», как в этом варианте, записанном в конце 1840-х годов в Архангельском уезде А. Харитоновым и доставленном Киреевскому для его сборника Владимиром Далем. В варианте Трофима Рябинина раздосадованный Илья Муромец, которого Владимир стольно-киевский попросту не позвал на пир, берет «свой тугой лук розрывчатой» и «стрелочки каленые»:
И по граду Киеву стал он похаживать
И на матушки божьи церквы погуливать.
На церквах-то он кресты вси да повыломал,
Маковки он золочены вси повыстрелял.
Да кричал Илья он во всю голову,
Во всю голову кричал он громким голосом:
— Ай же, пьяници вы, голюшки кабацкии!
Да и выходите с кабаков, домов питейныих
И обирайте-тко вы маковки да золоченыи,
То несите в кабаки, в домы питейные
Да вы пейте-тко да вина досыта.{119}
Владимиру доносят о бесчинствах, творимых Ильей в Киеве, и князь сразу принимается «думу думати», как бы ему с богатырем помириться. Решение найдено — надо устроить новый почестен пир и уж на него-то пригласить обиженного старого казака. Сказано — сделано, но кому идти к Муромцу и звать его на «столованье-пированье»?
Самому пойти мне-то, Владимиру, не хочется,
А Опраксею послать, то не к лицу идет.
Выбор князя предсказуем всей русской былинной традицией — к Муромцу, в его «полаты белокаменны» (!), направляется дипломатичный Добрыня Никитич. Он порядки знает. К тому же они с Ильей, как известно, «крестовые братья». Добрыня «скорешенько-то стал да на резвы ноги, кунью шубоньку накинул на одно плечко, да он шапочку соболью на одно ушко», дошел до «палат» Ильи:
Ён пришел как в столовую во горенку,
На пяту-то он дверь да порозмахивал,
Да он крест-от клал да по-писаному,
Да й поклоны вел да по-ученому,
А ще бил-то он челом да низко кланялся
А й до тых полов и до кирпичныих,
Да й до самой матушки сырой земли.{120}
Узнав, зачем к нему пришел Добрыня, Илья не стал ломаться и также «скорешенько стал» — на «плечко», на «ушко» надел всё необходимое и явился в княжескую столовую, где пребывал в волнении Владимир-князь, не зная, придут или не придут богатыри на пир:
Он во горенки да ведь похаживал,
Да в окошечко он, князь, посматривал.{121}
Беспокойство князя не кажется излишним. В варианте, записанном Гильфердингом от Никифора Прохорова из деревни Бураковой Пудожского уезда через 18 дней после встречи собирателя с Рябининым, Илья Муромец отмечает сообразительность князя стольно-киевского, знавшего, кого послать к нему на переговоры:
А послал-то братца ко мне ты крестоваго,
А того-то мни Добрынюшка Никитича.
Кабы-то мни да ведь не братец был,
А некого-то я бы не послухал зде,
А скоро натянул бы я свой тугой лук,
Да клал бы я стрелочку каленую,
Да стрелил бы ти в гридню во столовую,
А я убил бы тя князя со княгиною.{122}
Поэтому как взошел Илья Муромец в палаты княжеские, кинулись к нему князь с княгинею:
Они брали-то за ручушки белыи,
Говорили-то они да таковы слова:
— Ай же, старыя казак ты, Илья Муромец!
Твоё местечко было да ведь пониже всих,
Топерь местечко за столиком повыше всих!
Ты садись-ко да за столик за дубовый.
Тут кормили его ествушкой сахарнею,
А й поили питьецом медвяныим.
Они тут с Ильей и помирилися.{123}
Конфликт, таким образом, заключался в том, что Илье не дали достойного места за княжеским столом. Получив его, выиграв, так сказать, местническое дело, Илья успокоился. Так в варианте Трофима Рябинина. Вышеупомянутый Никифор Прохоров уточнил, какого рода места получили явившиеся вместе на княжеский пир Добрыня и Илья:
А давают ему тут место не меньшое,
А не меньшое место было — большое,
А садят-то их во большой угол,
А во большой угол да за большой-от стол.{124}
Илья принимает «единой рукой» и выпивает «во единый здох» сначала чару «зелена вина», затем чару «пива пьяного», ну а потом уже и чару «меду сладкого». На пиру «наелиси, напились вси, накушались», стали «пьянёшеньки» и «веселешеньки» — о голях кабацких, для которых богатырь посшибал с церквей кресты и маковки, Илья более не вспоминает.
Любопытный вариант А. Ф. Гильфердинг записал в середине августа 1871 года на Кенозере от Матрены Меньшиковой (40 лет, деревня Немятова).{125} Здесь нет никакого князя Владимира, даже имя Ильи Муромца не упоминается, хотя всем понятно, кого сказительница описала в образе безымянного калики перехожего, зашедшего в «царев кабак» и попросившего целовальников отпустить ему в долг полтора ведра вина:
Ён волосом бел, а бородой седат,
А гуня на калики сорочинская,
А трунь на калики трипетова,
А шляпа у калики шестьдесят пудов.
И костыль у калики девяти сажён,
И клюхой идё калика подпирается,
И под им мать-земля вся колубается.
Целовальники отказывают — «муниця» у калики уж больно убого выглядит. Не решаются они принять от него и великий заклад — «чуден крест» из «червонного золота», а «весу-то крест тяне пол-сема пуда». Наверное, этот крест спас Илью от копья Сокольника. Ничего не добившись, калика-богатырь выходит на торговую площадь и кричит «зычным голосом»:
Собирайтесь-ко все голи до единого,
А купите вина мне полтора ведра,
А опохмельте калику перехожего.
«Голи» собрали ему «по денежке», «по копеечке» — как раз на полтора ведра. Калика принял их «единой рукой» и выпил «на единый вздох». Мало! Не напоили, лишь раззадорили. Старик идет к «погребу княженецкому»:
Ён ведь замочки руками-то отщалкивал,
А двери-колоды вон выпинывал.
И заходит во погребы княженецкие
И берё бочку сороковку под пазуху,
Другу сороковку брал под другую,
А третью-ту бочку ён ногой катил.
Вот он опять на торговой площади, кличет своих друзей — настоящих, его выручивших — «голей», сзывает их всех «до единого»:
Пейте-тко, голи, зелено вино,
Зеленого вина вы пейте допьяна.
«Голи» собираются на площадь торговую —
Туто все голи напивалисе,
Напивались голи, упивалисе.
Какая удивительная метаморфоза происходит с героем! Как далек образ Ильи, заботливо оберегающего Владимира и Опраксею от свиста Соловья-разбойника, от вожака хмельной толпы, раздумывающего, как бы запустить стрелу каленую в тех же самых князя и княгиню. Как не похож Илья — защитник веры православной, последним покидающий божий храм по окончании службы, на Илью, сшибающего кресты с церквей! И наконец, следующий шаг в развитии образа — полный разрыв героя с властью. Ему уже не «отказывают» от Киева, его не просто забывают пригласить к княжескому столу — его даже не ждут в столице, куда он в образе калики (в том же образе, в каком когда-то спасал православный мир от поганых!) является с единственной мыслью — опохмелиться. Любопытно, что Илья расправляется не с целовальниками, которые отказываются ему поверить и налить. Нет, он направляется именно к «княженецкому» погребу. Опять бунт против верховной власти! И Илья какой-то другой, и Владимир совершенно не похож на того симпатичного хлебосольного домоседа, который мечтает о женитьбе и, расхаживая между подвыпившими гостями, подначивает их на богатырские подвиги или с азартом просит опасного Соловья-разбойника посвистеть и порычать. И его столица, наполненная «голями» и уставленная питейными заведениями, мало напоминает город, в который стремятся попасть провинциальные удальцы — Добрыня Никитич, Алеша Попович, Дюк Степанович и пр. Да и не нужны они Владимиру особенно, эти беспокойные ребята. Его вполне устраивает общество бояр толстобрюхих и кособрюхих. Перед нами какая-то иная реальность.
Впрочем, дело, возможно, в том, что мы сделали попытку (заранее обреченную на неудачу) соединить вместе большинство известных сюжетов об Илье Муромце. Между тем каждый былинный сюжет существует во множестве вариантов, но сам по себе, как бы не считаясь с наличием других сюжетов. А сюжет былины, как мы видели, довольно бесхитростен. В ней только один главный герой, а прочие играют роль массовки или попадают в былинное повествование в случае, если необходим герой второго плана с определенным характером (наглый и коварный Алеша Попович, вежливый и порядочный Добрыня Никитич, заносчивый и любвеобильный Чурило Пленкович, неадекватно оценивающий реальность Дунай Иванович и т. д.). «Былина не показывает сложных характеров, не представляет внутреннего облика в полноте, многообразии и тем более в противоречии проявления его внутренних качеств. Наоборот, героическая песня дает цельные характеры, проявляющиеся преимущественно одной какой-либо стороной, но эта одна сторона обнаруживается глубоко и полно». Эта примитивность характеров богатырей как раз тем и объясняется, что «герой былины выступает в одном жизненном эпизоде. Сюжетный конфликт требует от него преимущественно одного качества, но проявленного с чрезвычайной силой и в необыкновенных размерах».