{126} Внимание сказителя и его слушателей привлекает только действие, которое осуществляется в былине. Поэтому былина и стремится к «одногеройности». Это не роман. В былине есть «центральный герой, и вокруг него и его поступков группируются другие лица — его антагонисты, или помощники, или те, кого он спасает».{127} При этом каждый из героев «второго плана» зачастую является главным персонажем в былине, сложенной именно про него, где его также окружают некие типы характера. Поэтому Алеша Попович приезжает в Киев, который некому защитить от Тугарина (а где же прочие богатыри? где Илья?), а «главный герой» Добрыня Никитич побеждает в поединке Илью Муромца, хотя в сюжетах, в которых «главный» Илья, Добрыня заведомо уступает ему в силе. Там, где Добрыне полагается погибнуть, он погибает, униженный Горынинкой, и тут же воскресает в другой былине. Ни про одного из богатырей мы не можем сказать, что былины о нем складываются в худо-бедно логичную биографию. Кстати, в истории противостояния богатырей и поляницы роль Добрыни мог сыграть и любой другой богатырь — не важно. Главный здесь все равно Илья. Неизменно присутствует в былинах Владимир-князь, но он не герой, а только средство для завязывания сюжета. «Он всегда там на вторых и третьих ролях. Его образ затенен главным героем, на коем сосредоточен весь рассказ. В композиции целого ему дана роль подсобная, служебная, предназначенная лишь к созданию необходимой ситуации, при которой должны проявиться качества и поступки героя, составляющие непосредственный предмет художественных усилий певца. Подчиняясь этой роли, Владимир является то в чертах могущественного единодержавного деспота, то в чертах сломленного, приниженного, испуганного просителя, то в виде жадного и жестокого корыстолюбца, то в виде щедрого и бесконечно радушного гостеприимца. Все эти качества берутся на случай, смотря по надобностям момента и общим требованиям данного сюжета».{128} В общем, в зависимости от того, о чем былина, князь получается хороший или плохой. Весь собранный учеными фонд былин — это, конечно же, запечатленное ими народное искусство. Но вопрос о том, отражает это искусство какие-либо исторические реалии (вопрос, порожденный уже неоднократно упоминавшимся ощущением древности, ощущением, очаровывавшим не одно поколение слушателей живого исполнения былин) или всё, о чем пели сказители, выдумка и не более, — вопрос довольно непростой и требующий специального разговора.
Глава третьяНЕКОТОРЫЕ ПОЛЕЗНЫЕ СВЕДЕНИЯ О БЫЛИНАХ
И мрачный год, в который пало столько
Отважных, добрых и прекрасных жертв,
Едва оставил память о себе
В какой-нибудь простой пастушьей песне,
Унылой и приятной…
Пореволюционные экспедиции за фольклором показали, что запасы былин распределены по территории Российской империи, увы, неравномерно. Исследования советских ученых эту картину не изменили. Более восьмидесяти процентов песен о богатырях записано всего в двух губерниях — Олонецкой и Архангельской. В Малороссии (русское население которой тогда еще и не подозревало, что живет «в Украине») и Белоруссии былин не оказалось вовсе. В большинстве губерний европейской части России их также не удалось отыскать, либо записи эпоса носили единичный характер. Такие же примерно результаты дали изыскания в Приуралье. Несколько лучше оказалась ситуация в Поволжье. Чуть более пяти десятков былин набралось со всей огромной Сибири (без учета того, что вошло в сборники Кирши Данилова и Гуляева). Примерно столько же было записано в казачьих районах — на Дону, Волге, Урале и Тереке, что, при сопоставлении размеров исследуемой территории с Сибирью или Центральной Россией, совсем неплохо.
Есть еще один важный показатель, выделяющий Русский Север из числа территорий, на которых выявлен эпический материал, — качество этого материала. В северных русских губерниях была обнаружена именно живая былинная традиция; здесь ее можно было услышать в исполнении замечательных сказителей, выдававших превосходные тексты, объем которых превышал даже тысячи стихов. Как это контрастировало с теми обрывками и отрывками, которые пелись казачьими хорами!
В казачьих былинных песнях и поздних былинах (отразивших разгул казачьей стихии в XVII веке) «есаул» Илья Муромец подвиги свои совершает не на коне, а на Соколе-корабле, который «ходит-гуляет» по «морю синему, по синему, по Хвалынскому» (то есть Каспийскому):
Хорошо Сокол-корабль изукрашен был:
Нос, корма — по звериному,
А бока зведены по змеиному.
Да еще было на Соколе на корабле:
Еще вместо очей было вставлено
Два камня, два яхонта;
Да еще было на Соколе на корабле:
Еще вместо бровей было повешено
Два соболя, два борзые;
Да еще было на Соколе на корабле:
Еще вместо очей было повешено
Две куницы мамурския.{129}
Замечательная роскошь, чем-то напоминающая украшение свадебного корабля другого былинного героя Соловья Будимировича. Но в данной былине (дошедшей до нас в составе рукописного сборника, обнаруженного на Вологодчине, на первом листе которого имеется помета — 1803 год), впервые опубликованной в 1890 году Л. Н. Майковым, чувствуется влияние казачьего колорита. Ведь на Соколе-корабле не просто красиво — тут есть всё, чего хочется душе казака:
Да еще было на Соколе на корабле:
Еще три церкви соборныя;
Да еще было на Соколе на корабле:
Еще три монастыря, три почесные;
Да еще было на Соколе на корабле:
Три торговища немецкия;
Да еще было на Соколе на корабле:
Еще три кабака государевы.{130}
В общем, всего на этом колоссальном корабле вдоволь, ни в чем нет нужды. Неудивительно, что чудо-корабль «ходит-гуляет» по морю уже 12 лет, и при этом
Главным на Соколе-корабле выступает Илья Муромец — он тут «хозяин». Состав экипажа чудо-корабля определяется по-разному. Если в цитировавшемся выше варианте былины, кроме Ильи, присутствуют еще
то в былине, записанной В. Г. Богоразом-Таном летом 1896 года в деревне Походской Якутской области от слепого шестидесятилетнего старика Митрофана Кривогорницына, кораблем, следующим «по синему Хвалынскому морю» «от Киева до Чернигова» (!), управляют три удалых добрых молодца. Но какие!
Ну что носом то владал млад
Полкан богатырь,
Ну кормою то владал млад Алеша Попов,
На середочке сидел Илья Муромец.{133}
Если украшения Сокола-корабля напоминают роскошь корабля Соловья Будимировича, то расположение добрых молодцев на носу, корме и в центре близко к былине о поездке Василия Буслаева в Ерусалим-град из сборника Кирши Даниилова. Правда, вместе с Василием по святым местам путешествуют 30 молодцев, из которых
От тридцати осталось трое, но Илья Муромец, как и Буслаев, на своем корабле — главный: «На середочке сидит, всем и кораблем владат». Внешне Илья также отличается от своих товарищей. Скромности в одежде здесь нет — казачий атаман должен быть ярче остальных добрых молодцев. Поэтому
На Полкане-то шапка железная,
На Алешеньке сапожки зелен сафьян,
На Ильюшеньке кафтанчик рудожелтой комке,
На кафтане-те петельки шелковыя,
Во петельках пуговки золочены,
Во каждой во пуговке по камушку,
Ну по дорогу по камушку по яхонту,
Во каждом во камушке по льву зверю.{135}
Именно действия Ильи оказываются в центре внимания сказителей. В былине из вологодского сборника некий «турецкий пан, большой Салтан, большой Салтан Салтанович» заприметил чудо-корабль. «Зазрил, засмотрел» и приказывает «добрым молодцам, донским казакам» (!) садиться «во легки струги» и нападать на Сокол-корабль:
Илью Муромца в полон бери;
Добрынюшку под меч клони!
Добрыня по приказу «хозяина» выносит ему «тугой лук в двенадцать пуд» и «калену стрелу в косу сажень». Илья натягивает лук и пускает калену стрелу:
В турецкой град, в зелен сад,
В зеленой сад, во бел шатер,
Во бел шатер, за золот стол,
За золот стол, на ременчат стул,
Самому Салтану в белу грудь.
Стрела распарывает Салтану «турецкую грудь» и расшибает «ретиво сердце». Салтан зарекается «водиться с Ильей Муромцем»:
В якутской былине на Сокол-корабль нападают «крымские татары с калмыгами». Хотят его «разбить, разгромить и живком задавить». И вновь положение спасает Илья: