жила, шлифовалась, совершенствовалась или отмирала, вплоть до наших дней».{205} И тут же добавлял: «Решающее значение для отнесения к той или иной эпохе будет иметь выраженная в ней основная идея».{206} Основная идея и выражается в «основе сюжета», о которой А. П. Скафтымов писал, как об «особом костяке с неизменной установкой основной ситуации и главных линий внутреннего движения».{207}
Один из самых известных былинных сюжетов об Илье — это его поединок с сыном. Сюжет о бое отца с сыном относится к категории международных, он встречается и в германском, и и иранском, и в эстонском, и в киргизском эпосах (список народов может быть продолжен). В отличие от своих зарубежных аналогов, в нашей былине образ сына однозначно трактуется как отрицательный, «русская версия старается всячески подчеркнуть темные стороны Сокольника, как порожденного греховной связью, и обелить любимого богатыря, приведя достаточно мотивов для его расправы с сыном».{208} Былина считает главной причиной неукротимой враждебности сына его «незаконное» происхождение. Некоторые исследователи признавали этот мотив поздним переосмыслением и считали, что в сюжете о поединке отца с сыном отразились брачные отношения материнского рода («сын знает мать, но может не знать отца») и наступление нового времени с неизбежным конфликтом эпох материнского и отцовского рода. История эта признавалась ими «типичной» для «доклассового эпоса».{209} В. Я. Пропп даже писал в связи с этим, что «сюжет этот все же не может быть признан исконным для Ильи. Никогда, ни в одной песне о нем, кроме данной, он не изображается женатым (редчайшие исключения не меняют этой общей картины). Брак Ильи совершенно не соответствует его облику как героя. Сюжет явно создался еще до того, как выработался художественный образ Ильи. Во времена Киевской Руси этот сюжет был приурочен к его имени и получил в основном ту трактовку, которую мы знаем. Трагедия сына заменена трагедией отца, сын которого оказывается недостойным его. Рука Ильи не дрогнет, чтобы убить обманщика, изменника, врага родины, даже если им будет его собственный сын. В этом величие Ильи, и этим можно объяснить, почему сюжет был приурочен именно к нему, а не к Алеше, или к Добрыне, или к другому герою».{210} Однако С. А. Авижанская обратила внимание на то, что сюжет о поединке Ильи с сыном — это как раз «сюжет о человеке, поставленном в „незаконное“ положение в обществе самим фактом своего рождения». Следовательно, этот «сюжет не мог возникнуть на стадии материнского рода», он зарождается «на стадии развитого отцовского рода, окончательно оформляется в период начала государственности», и то, что Илья вступает в бой с Сокольником «как защитник отечества», определяется всем сюжетом в целом.{211}
В любом случае в цикле былин о похождениях Ильи Муромца сюжет о его поединке с сыном относится к категории древнейших. Другое дело, что сына Ильи могут звать по-разному, и иногда (как в вышеизложенном варианте о Борисе-королевиче) финал встречи богатыря с сыном может не быть трагическим. Но вот как раз благополучный исход встречи считается позднейшим привнесением в первоначальный вариант. Также позднейшей переработкой сюжета о бое Ильи с сыном является сюжет о его встрече с дочерью. По существу, еще одним «поздним сколком» (определение А. Н. Веселовского) со старого сюжета оказывается и былина о бое Ильи и Добрыни, также завершившаяся без смертоубийства.{212} Былина «Бой Добрыни с Ильей Муромцем» возникла «в результате стремления показать, как произошло начальное сближение двух самых популярных в русском эпосе богатырей, постоянно изображаемых крестовыми братьями». Она имела ограниченное распространение, что позволило исследователям отнести ее возникновение к XVIII веку.{213}
Еще одним поздним вариантом сюжета о поединке Ильи с сыном является «Былина о Жидовине». Этот вариант настолько зависим от сюжета о поединке отца с сыном, что его можно было бы и не разбирать, если бы не имя противника Ильи, привлекавшее изначально и продолжающее привлекать внимание к былине, в том числе в кругах далеких от фольклористики. Еще во времена П. В. Киреевского, в сборнике которого эта былина и была издана, А. С. Хомяков высказал предположение, что в истории поединка Ильи с Жидовином отразилось противостояние Руси и Хазарии. В дальнейшем эту трактовку принимали многие, в том числе и профессиональные ученые (среди них, например, академик А. Н. Веселовский). Однако из содержания былины это никак не следует. Сомнительно, чтобы во второй четверти XIX века в Архангельской губернии, где была записана эта уникальная былина, могла сохраниться память о столь древних временах. Специально занимавшийся былиной М. Г. Халанский писал, что мнение, идущее от А. С. Хомякова, ничем не мотивировано и «есть, в сущности, не более, как культурно-исторический мираж. Козары никогда не были народом строго еврействующим… Нет никаких данных утверждать, что козары были миссионерами еврейства на Руси. Не было, стало быть, оснований и для древней Руси, нет их и для нас — отождествлять жидов и козар, землю Жидовскую и Козарскую, Жидовина и Козарина».{214} Мнение ученого конца XIX века получило полное подтверждение в исследованиях Новейшего времени. Преувеличивать роль хазарского ига в истории славян не следует, так же как и превращать в иудеев все население Хазарии — акт принятия иудаизма правящей верхушкой каганата не привел к его широкому распространению. Кстати, в былине о Хазарии и не говорится; могучий богатырь Жидовин, как и полагается, появляется из «земли из Жидовския» — название явно выведено из имени ее представителя, с которым столкнулись богатыри на заставе. Появление в былине врага Жидовина следует скорее связать с книжными церковно-житийными сказаниями. В частности, в Прологе под 24 октября помещено сказание о взятии Негранского града неким царем Омиритской земли Дунасом Жидовином. Захватив Негран, этот Дунас Жидовин истребил 4299 христиан, среди которых был и святой Арефа, память которого отмечается в этот день. Освободил от Жидовина Негран эфиопский царь Елезвой.{215} Под впечатлением от прочитанного какой-то религиозный сказитель и мог вставить имя Жидовина в былину. В общем, «былина о Жидовине и по строю, и по содержанию принадлежит позднейшему времени и не заключает в себе ни малейших намеков на древнерусские международные отношения».{216}
В роли другого известного противника Ильи Муромца выступает Идолище поганое, от которого богатырь освобождает некий столичный город — Царьград или Киев. Я не буду здесь вдаваться в неразрешимый вопрос о том, какая версия — киевская или царьградская — возникла раньше. Ясно, что в былине отразился «московский» период истории — время после захвата Константинополя турками в 1453 году. Также ясно и то, что в сюжете о поединке Ильи и Идолища воспроизводится более ранний сюжет об Алеше Поповиче и Тугарине: повторяются сюжетная схема, внешнее описание чудища, речи главного героя и т. д. Разница состоит лишь в именах действующих лиц.{217} Последовательность появления сюжетов не вызывает сомнений — в ряде вариантов былин об Илье и Идолище сквозь образ Муромца слишком явно проступает Алеша Попович — в ходе перепалки с Идолищем Илья может сравнить противника с «коровищей обжорищей», которая «бывала» у «нашего попа да у Левонтья у Ростовского».{218} Напомню, что былинный Алеша считается сыном ростовского попа, а Илья — крестьянским сыном из-под Мурома.{219} Скорее всего, какое-то время, наряду с былиной об Алеше и Тугарине, существовала и былина об Алеше и Идолище, которая затем перешла на Илью. Причины, по которым в народе произошло «возвышение» образа Ильи Муромца за счет «понижения» образа Алеши, в результате чего последний деградировал так, что сохранившийся сюжет о его победе над Тугарином стал казаться в его «биографии» чужеродным, в свое время объяснил В. Ф. Миллер. Ом пришел к выводу, что Илья Муромец «затмил» собой Алешу Поповича в XVI веке. «Возвышение» Ильи предопределили «сословные отношения и классовая борьба». На Илье — «этом неродовитом, самостоятельном богатыре» — «сосредоточили свои симпатии низшие классы населения, в нем выразили свой протест против гнета высших классов, поддерживаемых правительством».{220}
Б. М. Соколов задумался над вопросом, что же означает «Идолище». В общем-то было понятно, что это некий образ языческого идола, так, что его эпическое обжорство, вероятнее всего, является «поэтическим отголоском древних языческих жертвоприношений».{221} Заинтересовавшись тем, что писали русские книжники об идолах в то время, когда, вероятно, появились былины об Идолище, Соколов обратил внимание на Житие святого Авраамия Ростовского («земляка» былинного Алеши Поповича). По поводу времени жизни Авраамия существует значительный разброс мнений — от XI до XIV века. Житие же было составлено во второй половине XV века и дошло до нас в трех редакциях (самая поздняя появилась в конце XVII — начале XVIII века). Авраамий преуспел на поприще борьбы с язычеством в Ростове — житие приводит любопытный эпизод о сокрушении святым языческого идола в этом городе. История, вкратце, такова: преподобный Авраамий со скорбью видел, что не все еще люди в Ростове приняли крещение и многие поклоняются каменному идолу Велеса. Сокрушить идола было непросто — близ него жили страшные бесы, не позволявшие приблизиться тому, кто пытался совладать с Велесом. Авраамий обратился с мольбой к Богу, прося о помощи. И сразу же увидел старца, «благовейна образом суща», приближающегося к нему. Они раскланялись и приступили к беседе. Старец сообщил, что он родом из Царьграда, и поинтересовался, зачем преподобный Авраамий сидит возле идола. Узнав причину, он посоветовал Авраамию отправиться в Царьград, явиться в церковь Иоанна Богослова, помолиться его образу, и «желаемое получишь». Авраамий посетовал о дальности пути, но старец успокоил его, сказав, что Господь сократит ему путь. И преподобный, более не думая о расстоянии, отправился в Царьград. На реке Ишне он встретил «человека страшна, благовейна образом, плешива, взлыса, брадою круглою великою, и красна суща зело». В руке тот держал трость (клюку). Грозный незнакомец спросил, куда Авраамий направляется. И когда тот ответил, отдал ему свою трость и велел возвращаться обратно, сказав, что нужно подойти к идолу Велеса и ударить его тростью «во имя Иоанна Богослова». Авраамий понял, что ему явился сам Иоанн Богослов, и с радостью отправился в Ростов. Там он сокрушил идола Велеса, который от удара тростью рассыпался в прах. На том месте, где стоял идол, позднее возникла церковь во имя Иоанна Богослова.