тствующее отражение в летописи, заполнив сведениями о богатырях пустые годы княжения Владимира».{234} А проникать в летописание фольклорные данные о богатырях Владимира начали с XV века. Итак, не Алеша Попович пришел из истории в фольклор, а наоборот — фольклор дал материал летописцам позднего Средневековья! Аналогично попали в летопись и прочие богатыри из числа упомянутых Никоновской летописью. При этом «летописные» данные о них, скорее всего, не имеют ничего общего с теми былинами, которые могли слышать очарованные ими летописцы. Их, как и сторонников «исторической школы», мало интересовал сюжет. Главными были имена былинных героев, которыми можно было насытить зачастую пустое летописное пространство.{235} С. Н. Азбелев провел аналогичную проверку в отношении Садко и Василия Буслаева. Выяснилось, что прибавление к имени Сотко прозвища «богатый», равно как и появление на страницах летописей несуществующего посадника Васьки Буслаевича, явилось результатом все того же процесса проникновения в летописи фольклорных материалов.{236} Любопытно, что оба этих исследователя — и Лихачев, и Азбелев — принадлежат к числу ученых, с симпатией относящихся к «исторической» школе.
Идея о том, что богатырские сюжеты Никоновской летописи могли быть позднего происхождения и войти в летопись из былин, не нова. Ее еще в XIX веке высказывал знаменитый Ф. И. Буслаев. Тогда эта мысль взволновала упоминавшегося выше Н. Квашнина-Самарина, и он, желая защитить достоверность былин как исторического источника, заметил, что «если бы даже известия, о которых идет речь, попали в летописи XVI века из былин, то и тогда мы имели бы в них не худой источник, ибо самые эти былины оказались бы в таком случае никак не моложе начала XVI века, следовательно, показания их должны бы были иметь во многих случаях решающее значение».{237} Это замечание (как мы понимаем, довольно нелогичное) наводит между тем на новые размышления. Если в XV–XVI веках былины были настолько популярны, что богатыри оказались внесенными из них на страницы летописей, то почему среди этих счастливцев нет Ильи Муромца?! Уж не означает ли это, что к началу XVI века он еще не был известен и как персонаж сложился позднее Добрыни и Алеши? Или в то время былинный Илья еще не мог по популярности сравниться с этими витязями и летописцы не сочли его достойным быть внесенным в их сочинения? Ведь, как было установлено, большинство ныне известных сюжетов былин об Илье не старше московского периода. И если летописцы не внесли его имя в свои тексты, не значит ли это, что они, будучи уверенными в существовании (пусть и в далеком прошлом) других богатырей, в Илью поверить отказывались? Вероятно, молчание летописцев повлияло и на В. Ф. Миллера и Б. А. Рыбакова (которому было свойственно подгонять былинные тексты под летописи). Об ученых других направлений в фольклористике и говорить не приходится. Илью Муромца называли и лишенным прототипа «плодом художественной фантазии народа», и образом, подобным «образам идеальных сказочных героев», и «просто поэтическим образом, в котором народ узнавал лучшие черты своего собственного нрава», и «характером, в котором соединены все черты идеального воина-патриота», и тем идеалом, «к которому могут в большей или меньшей мере приближаться другие богатыри — песенные отражения реальных исторических деятелей» (в отличие от Ильи). Любопытно, что при этом Илья Муромец — единственный богатырь, имя которого окружено настоящим культом на его предполагаемой родине. И наконец, Илья — единственный из всех былинных богатырей — имеет могилу, к которой не зарастает народная тропа.
К изучению этих двух крайних анкетных пунктов в биографии Ильи мы и перейдем.
Глава четвертаяСВЯТОЙ ПРЕПОДОБНЫЙ ИНОК
Сын в землю матери, отцу;
Целует образ; плачет;
Конь борзый подведен к крыльцу;
Он сел — он крикнул — скачет…
Родина центрального героя русского былинного эпоса, кажется, общеизвестна — славный город Муром, точнее, примыкающее к Мурому село Карачарово. Здесь и родился крестьянский сын Илья, которому было суждено с рождения сидеть сиднем на печке-муравленке. Его отец — Иван Тимофеевич, имя матери в большинстве текстов или вовсе не сообщается, или от варианта к варианту разнится: Анна Ивановна, Анастасия Софеевна, Липестенья Александровна, безымянная Яковлевна или «стандартная» Омелфа (Ёмелфа) Тимофеевна. Родители уходили трудиться, а сын-инвалид оставался дома. Так было до тридцати лет, пока не возникли перед их избой то ли двое калик перехожих, то ли три старца прохожих. Калики то ли постучали в окошечко и попросили Илью открыть им ворота широкие и пустить в дом (так в варианте, записанном П. И. Рыбниковым от семидесятилетнего Леонтия Богданова в селе Кижи Петрозаводского уезда в 1860 году), то ли сами вошли и предложили хозяину сойти к ним с печи (в варианте Игнатия Дуркина, 75 лет, пропевшего его Н. Е. Ончукову в Усть-Цильме Печорского уезда в 1902 году). В варианте, услышанном Б. М. Соколовым, В. И. Чичеровым и В. И. Яковлевой в 1928 году в деревне Семеново на реке Шале Пудожского района от Павла Миронова, 58 лет, трое старцев просят Илью их напоить и накормить «сытешенько».
Предложение гостей Илья встретил поначалу с недоумением, но после повторной (или третьей) просьбы вдруг зашевелил ногами, замахал руками и пустил-таки странников в дом (спустился с печки). Далее калики или поднесли исцеленному «чарочку питьица медвяного», или предложили самому сходить с ведром на «реченьку Карчагу» за «ключевоей» водой, а уж потом только предложили испить той воды. От выпитого сердце Ильи «разгорелося», а «белое тело распотелося», молодец почувствовал в себе «силушку великую». В варианте Павла Миронова сила эта представляется чрезмерной, так что Илье даже кажется:
А кабы было колецько во сырой земли,
А повернул ли земёлушку на ребрышко.{238}
Старцы предлагают Илье выпить еще одну «цярушку полнешеньку», отчего сила богатыря «спала в половинушки». Илья узнает важное:
А на зимли тибе ведь смерть буде не писана,
А во боях тибе ведь смерть буде не писана!{239}
В варианте Леонтия Богданова калики дают Илье более подробные инструкции: «Будешь ты, Илья, великий богатырь, и смерть тобе на бою не писана: бейся-ратися со всяким богатырем и со всею паленицею удалою; а столько не выходи драться с Святогором богатырем: его и земля на себе через силу носит; не ходи драться с Самсоном-богатырем: у него на голове семь власов ангельских; не бейся и с родом Микуловым: его любит матушка сыра-земля; не ходи още на Вольгу Сеславьича: он не силою возьмет, так хитростью-мудростью».{240}
Сделав свое волшебное дело, «калики потерялися» (иногда они получают имя святых, бывает, в них «угадываются» Христос и двое апостолов), а Илья отправился помогать родителям. В варианте из сборника Рыбникова он очистил «пал от дубья-колодья», побросав его в «глубоку реку». В варианте Павла Миронова это «Непр-река», которую Илья завалил дубами так, что вода в ней «худо побежала». В ончуковском варианте Илья отстоял отцовское поле от забредшей на него скотины, выгнав которую,
Он ведь рвал тут как дубьицо с кореньицом,
Он оклал, огородил людям на юдивленьицо.{241}
Обнаружив сделанную кем-то работу (Илья совершает свой трудовой подвиг втайне), родители поражены, еще более потрясает их вид чудесно исцеленного сына. В варианте, записанном братьями Соколовыми от 64-летнего крестьянина деревни Кутиловой Кирилловского уезда Андрея Ганина, односельчане Ильи сначала не поверили, что «реку Днепр» завалил тот самый, что «сидел без рук без ног», и побежали проверить — «домой в углу нету Ильи. „Ну, Илья Муромец!“ Батька обрадел и принёс бочку, сороковку вина. „Нате, братцы, пейте вино! Молите Бога за нево, што взял ожил“».{242} Но радость родительская оказалась недолгой — Илья испрашивает благословение поехать в славный стольный Киев-град, помолиться чудотворцам киевским, посмотреть на князя Владимира и послужить ему верой-правдой. В варианте, записанном священником Е. Фаворским в селе Павлове Нижегородской губернии и переданном П. В. Киреевскому, благословение, данное Иваном Тимофеевичем сыну, звучит довольно внушительно:
Я на добрые дела тее благословленье дам,
А на худые дела благословленья нет.
Поедешь ты путем и дорогою,
Ни помысли злом на татарина,
Ни убей в чистом поле хресьянина.{243}
В сборнике Кирши Данилова сам Илья «кладет заповедь велику» — по дороге к Киеву:
Не вымать из налушна тугой лук,
Из колчана не вымать калену стрелу.{244}
А в варианте, записанном А. В. Марковым в 1899 году в деревне Нижняя Золотица на Зимнем берегу Белого моря от Гаврилы Крюкова, Илья обещается во весь путь «от Мурума до Киева-то палици-то не отковывать».{245} «Родна матушка» Ильи в варианте Павла Миронова дает сыну поучение на более отдаленную перспективу: