{317} История святых мощей знает не менее курьезные случаи. Приведу один — из этого же примерно времени. В 1616 году, уже на излете Смуты, шведские солдаты, занимавшие на тот момент Новгород, забрались в Георгиевский собор Юрьева монастыря и принялись вскрывать гробницы в поисках сокровищ. В одном из захоронений они наткнулись на хорошо сохранившийся мужской труп в древнекняжеском одеянии — практически тоже мумию, вынули его из могилы и оставили стоять, прислонив к церковной стене. Узнав о случившемся, новгородский митрополит Исидор приказан выяснить, над чьими останками надругались «немецкие люди». Изучение расположения могил и сверка с источниками привели духовенство к неожиданному выводу: судя по всему, нетленные мощи принадлежали родному брату князя Александра Невского — Федору Ярославичу. О нем было известно, что князь скоропостижно скончался в 1233 году в разгар приготовлений к собственной свадьбе, и было ему тогда всего лет четырнадцать. Свадебный пир превратился, таким образом, в похоронный. Получалось замечательное совпадение «деталей биографии»: трагически умерший юный князь-девственник, к тому же брат знаменитого Александра Невского, нетленные мощи… Митрополит Исидор обратился к оккупационным властям с просьбой позволить со всеми возможными на тот момент почестями перенести тело в Софийский собор в Новгороде. Разрешение было дано, и новая могила Федора Ярославича — сначала местночтимого, а позднее всероссийского святого — стала объектом поклонения. Безбожное советское время и здесь внесло в устоявшуюся церковную традицию свои коррективы, поскольку вскрытие захоронения святого привело к неожиданным результатам. Обследование костяка, покоившегося в Софии, показало, что принадлежит он вовсе не юноше, а мужчине лет сорока. Еще более поразило исследователей то, что в ходе раскопок в Георгиевском соборе Юрьева монастыря кости Федора Ярославича, то есть подростка четырнадцати-пятнадцати лет, были обнаружены по-прежнему покоящимися на своем старом месте. Стало ясно — в одной могиле в разное время были захоронены два князя, и лежавшего «сверху» покойника, хорошо сохранившегося сравнительно с Федором Ярославичем, и вытащили шведские расхитители гробниц. Но кто же был этот «верхний», сорокалетний? Результаты дальнейших изысканий привели к еще более шокирующим выводам. Торжественно перезахороненный по ошибке князь оказался Дмитрием Шемякой — двоюродным братом великого князя Московского Василия Васильевича Темного, проигравшим борьбу за власть своему родственнику и отравленным агентами московского князя в 1453 году в Новгороде. Кстати, именно действием яда и можно объяснить мумификацию останков. Курьезность ситуации заключается в том, что Шемяка, захоронение которого на протяжении веков являлось объектом паломничества верующих, еще при жизни, в 1448 году, был предан церковным судом анафеме. Князя, приказавшего ослепить Василия Темного и ненадолго захватившего великокняжеский стол, официальная идеология постаралась уравнять со знаменитым князем-братоубийцей Святополком Окаянным. Потому-то данные о первоначальном месте и обстоятельствах погребения Дмитрия Шемяки были довольно быстро забыты…{318}
Факт захоронения Ильи Муромца в Киево-Печерской лавре сильно повлиял на русский былинный эпос. Разумеется, мало кто из олонецких или архангелогородских крестьян бывал в Киеве и видел мощи святого. Но на Русском Севере знали о существовании этой святыни по «Поморским ответам» — написанному в начале XVIII века трактату Андрея Денисова, лидера старообрядцев-беспоповцев, осевших на территории между Онежским озером и Онежской губой Белого моря. В этом раскольничьем катехизисе, между прочим, в качестве доказательства древности двуперстия сообщается, что в Киево-Печерской лавре, «в пещере преп. Феодосия, почивает нетленен Илья Муромец, на персех согбен руце, в десне руце сложении имея персты, яко же знаменуются двема перстома».{319} Учитывая, сколько старообрядцев было среди сказителей и вообще каково было влияние раскола на Севере, можно сделать вывод, что информация о мощах Ильи получила здесь широкое распространение. Другое дело, как это надо было понимать: «нетленен»? И как в лаврских пещерах мог упокоиться Илья Муромец, если ему, как всем известно, в бою смерть «не писана»? Эти размышления привели к двум важным результатам.
Во-первых, в былинах появился мотив о смерти Ильи, причем о смерти довольно специфической — «окаменении» богатыря. Мотив этот логично присоединялся к двум сюжетам — «Трем поездкам» и былинам об отражении татарского нашествия в варианте, когда из-за похвальбы богатырей происходит оживание вражеской силы (эти варианты часто выделяют в отдельный сюжет «Камское побоище»).
Итак, Илья едет в третью, последнюю, поездку — туда, где богатым быть. По пути он находит очередной камень с надписью-указателем, отворачивает его, а там — «велик матер кованой сондук».
Вызнимал тут старой велик сондук,
А в сондуки-то подпись, вишь, новая:
— Кому эвтот живот да достанитсе,
Тому состроить церква Индейская,
Да состроить тому церква Пешшерсккая. —
Тут состроил стар церкву Индейскую;
Да как нацял строить церкву Пешшерскую,
Тутова стар и скаменел.{320}
Так в онежском варианте, вошедшем в собрание П. В. Киреевского. А. Ф. Гильфердинг записал в августе 1871 года на Кенозере от Ивана Сивцева, по прозвищу «Поромский» (65 лет), былину, в которой Илья во время третьей поездки наезжает на «пречудный крест» и понимает, что крест «есть не прост стоит»:
Да стоит он на глубоком на погребе.
Да есть несметное злато серебро.
Да соходил-де Илья со добра коня,
Да и брал крест ён на руки на белые.
Да снимал со глубокого со погреба,
Да воздвигнул живот в славный Киев град.
Да построил он церковь соборную,
Соборную да богомольнюю.
Да и тут ведь Илья-то окаменел.
Да поныне ево мощи нетленные.{321}
Другой кенозерский сказитель Игнатий Третьяков (58 лет) описал Гильфердингу то, как Илья, найдя в темном лесу, в «погребе», золотую казну, организовал строительство храма:
Как выкатил казну да Илья Муромец,
Нанял хитромудрыих плотников,
Построил он церкву собрую
Святителю Николы Можайскому,
Во славном во городи во Киеви,
Сам заехал во пещеры во глубокие,
Тут-то Илья уже преставился.
Поныне теперь мощи нетленные.{322}
Как видим, мотив окаменения тесно связан с церковью и нетленными мощами. «Нетленен» — потому, что окаменел!
В общем-то приурочить кончину Ильи к трем поездкам было логично. Больно он здесь старый и уставший — почему бы и не умереть «чудесным» образом? С другой стороны, могла повлиять привязка к камню. В народных поверьях камень (ассоциация с могильным камнем) часто понимался как вход в загробный мир, граница между двумя мирами. Е. Л. Демиденко, специально занимавшаяся этой проблемой, писала: «Когда жизненный путь Ильи Муромца близится к завершению, перед ним вплотную встает вопрос об испытании судьбы. Знаменательно, что именно в это время он наезжает на придорожный камень. Богатырь испытывает все три дороги. В первый и во второй раз он вынужден возвращаться и исправлять надпись на камне, поскольку предписанное не исполняется (быть убиту, быть женату). Это происходит, видимо, потому, что Илья Муромец оба раза выбирает не свою судьбу. Сбывается лишь третье предсказание (быть богату). Отправляясь по третьей дороге, богатырь находит золото и драгоценные камни. Важно отметить, что все три дороги, отходящие от камня, независимо от того, что на нем предначертано, ведут к смерти: путников, выбравших дорогу, „убиту быть“, убивают разбойники, другие попадают в терем к королеве, в результате коварства которой проваливаются „в погреба… сорок сажон“, т. е. оказываются пропавшими для живых, что равнозначно смерти… и третья дорога („богату быть“) всегда приводит к смерти: Илья Муромец находит клад, строит церкви (или одну церковь), после чего и умирает. Смерть здесь, вероятно, связана с полной реализацией жизненного пути Ильи Муромца».{323}
Впрочем, многое зависело от мировосприятия сказителей — далеко не на каждого мог повлиять образ камня, да и «окаменевшие» в Киеве мощи Ильи не всех волновали до такой степени. Как известно, в значительном количестве вариантов Илья благополучно раздает найденный клад сирым и убогим. Точно так же в большинстве вариантов Илья Муромец (один или с товарищами) благополучно справляется с вражеской силой, воскресшей и окрепшей в наказание за похвальбу или кощунство, которые позволили некоторые богатыри. Но вот в варианте, записанном А. Ф. Гильфердингом от знаменитого кижанина Василия Щеголенка (человека весьма и весьма религиозного), финал вышел другой. Поначалу Илья вместе со своим молодым и горячим товарищем Ермаком Тимофеевичем успешно побивает силу Калина-царя (соединение Ильи и Ермака в былинах об отражении татарского нашествия — распространенный мотив, что даже позволяет исследователям объединять эти былины в особый сюжет). И тут вдруг сам Илья Иванович «подумал»:
Как была бы сила небесная,
Прирубили бы мы силу всю небесную;
И проговорил да старой казак Илья Муромец,
Илья Муромец да сын Иванович,
Он проговорил себи да таково слово:
— Как явилась бы тут сила небесная,
Прирубили бы мы силу всю небесную!
Естественно, сразу происходит оживление вражеской силы, которая оказывается неодолимой: