В связи с этим необходимо коснуться одной новомодной тенденции, наметившейся в периодической печати Мурома. С какого-то момента на страницах местных журналов и газет стало появляться новообразование «муромляне», начавшее теснить традиционное «муромцы». Судя по обсуждениям на интернет-форумах, многих в Муроме (и не только) проблема задела за живое. Но исконное название жителей — все-таки «муромцы». Так они названы в первом упоминании города под 1096 (6604) годом в тексте «Повести временных лет» (рядом с «рязанцами», «ростовцами», «белозерцами», «суздальцами» и «новгородцами»); так они неизменно называются до наших дней. В XVI–XVII веках упоминаются еще и «муроли» — знаменитые мастера-каменщики из Мурома. А с середины XVI века начинают мелькать в источниках люди с фамилией Муромцевы. Никаких Муромляниновых в России как не было, так и нет! Что же касается новодела «муромляне», то в его появлении можно видеть «происки» краеведов, пытающихся таким образом снять разницу между Муромцем великорусских былин и «Муравлениным» Филона Кмиты Чернобыльского.
Рассуждая о том, какое из прозвищ Ильи появилось раньше, нельзя не отметить мнение А. И. Соболевского, считавшего, что решение этого вопроса «в значительной степени зависит от решения другого вопроса: под каким названием был известен в Киеве старого времени великорусский город Муром?».{353} Вопрос можно поставить и по-другому: не было ли «Муравленин»-«Моровлин» производным от неправильно понятого названия родного города Ильи? В пяти былинах, записанных А. Ф. Гильфердингом от четырех сказителей летом 1871 года, сообщается, что Илья выехал «из города из Муромля» (причем в двух случаях добавляется: перед выездом богатырь еще и отстоял «заутрену во Муромле»). А далее по тексту эти сказители вполне традиционно называют богатыря «старым казаком Ильей Муромцем».{354} Если посмотреть на «разброс» записей, то получается, что именование Мурома «Муромлем» встречалось на Повенецком побережье, Пудоге и в Кижах (двое кижан как раз и пели про «заутрену в Муромле»), На Выгозере, Водлозере и Кенозере ничего подобного Гильфердинг не услышал.
Правда, на Выгозере им была записана единственная в своем роде былина «Колыван-богатырь», в которой повествуется о встрече в чистом поле трех сильных могучих богатырей: Колывана богатыря, Муромляна богатыря и Самсона богатыря. Богатыри заспорили, кто из них «больший брат». Колыван заявил, что если бы ему попался столб в земле, а на нем кольцо, он бы землю «вокруг повернул». Остальные сказали, что и они так могут. За их похвальбу Господь «дал им привидениё» — лежащую на дороге сумку с земным грузом. Самсон не смог ее сдвинуть с места, Муромлян попытался приподнять — и ушел по колено в землю, Колыван — ушел по грудь вместе с конем. После этого с небес раздался голос:
Сильнии могучи богатыри,
Отстаньте прочь от таковыя сумки,
Весь земныя груз в сумку сложен.
Впредки не похваляйтесь
Всёю землёю владети,
Наблюдайте своё доброё,
Ездите по Русеи,
Делайте защиту,
Сохраняйте Русею от неприятеля
А хвастать попустому много не знайте.{355}
Былину эту Гильфердинг записал от дюжего и крайне необщительного 26-летнего крестьянина Алексея Батова. Прозвище одного из богатырей («Муромлян») напоминает «Муравленина» из письма оршанского старосты 1574 года. Однако из текста былины ясно следует, что этого «Муромляна» сказитель не смешивал с Ильей Муромцем, известным ему по другим былинам.{356}
Конечно, можно предположить, что былина с вариантом выезда «из Муромля» была когда-то занесена в западнорусские области, и уже там Илье придумали прозвище «Муравленин» («Моровлин»), производное от этого неведомого «Муромля» (примерно также, как в версии В. П. Аникина киевское и оршанское прозвища Ильи произошли от названия печки-муравленки). Однако с таким же успехом можно предположить обратное и вывести из «Муравленина» несуществующий «Муромль», а затем уже «доработать» его до Мурома. И то и другое будет натяжкой. Замечу, что экспедиция братьев Соколовых 1926–1928 годов, как известно, отправившаяся «по следам Рыбникова и Гильфердинга», подобных особенностей в именовании Мурома уже не выявила. Не прослеживаются они и по записям, произведенным в тех же местах в 1930-х годах.{357} В общем, оснований для того, чтобы производить «Муравленин»-«Моровлин» из «Мурома», недостаточно.
Подведем некоторые промежуточные итоги. Вероятно, Илья Муромец в качестве персонажа русских былин возник позднее своих «младших» приятелей Добрыни и Александра-Алеши. По крайней мере, судя по материалам Никоновской летописи, в первой половине XVI века он не был популярен в Московском государстве настолько, чтобы на него обратили внимание составители этого «пропитанного» былинным духом летописного свода. Впрочем, можно предположить и обратное — причиной такого невнимания стала его излишняя популярность особого рода. В. Ф. Миллер, сопоставив намеки, который в своем письме делает оршанский староста Филон Кмита Чернобыльский, с материалом былин о ссоре Ильи Муромца с князем Владимиром, пришел к выводу о «неслучайности» умолчания летописей об Илье: «Быть может, Илья Муравлин не удостоился попасть в число богатырей Владимира именно потому, что не умел себя держать за княжеским столом, говорил князю в лицо неприятные вещи, относился к нему не всегда почтительно, иногда даже пренебрежительно. Ведь наши поздние летописные своды, напр. Никоновский, носят в значительной степени официальный характер, проникнуты московскими государственными тенденциями и в силу такого направления и настроения едва ли могли допустить в сонм богатырей св. Владимира лицо, по своему происхождению и замашкам, слишком неудобное для княжеских палат».{358} Выдвигалось предположение и о том, что летописи, в которых Илья мог упоминаться, просто до нас не дошли.{359} Гадать можно долго.
Зато из источников ясно следует, что в том же XVI веке Илья был весьма популярен в западнорусских землях Речи Посполитой (бывшего Великого княжества Литовского), популярен настолько, что и в Киеве, и в Вильно, и в Орше о нем рассказывали всякие «басни» (пользуясь определением Лассоты), а его образ, даже при упоминании вскользь, вызывал вполне определенные ассоциации у людей, принадлежавших к разным общественным слоям. При этом звали нашего героя здесь не Ильей Муромцем, а каким-то Муравленином-Моровлином.
В любом случае выходит, что первое упоминание Ильи в источниках, происходящих с территории Восточной Европы, относится лишь к последней четверти XVI века. К счастью, эта информация может быть дополнена сообщениями, сохранившимися в западноевропейских памятниках и несколько меняющими сложившуюся картину. К ним мы сейчас и обратимся.
Глава пятаяКОРОЛЬ РУСИ И ЯРЛ ГРЕЦИИ
— Напротив того, — отдолбил он совершенно ясно, — я положительно утверждаю, что и Добрыня, и Илья Муромец — всё это были не более как сподвижники датчанина Канута!
— Но Владимир Красное Солнышко?
— Он-то самый Канут и есть!
В группе раздался общий вздох.
Западноевропейский литературный материал убедительно свидетельствует, что уже в XII веке — и это самое позднее! — сказания о нашем Илье были широко распространены и довольно популярны.
Так, в произведениях немецкого героического эпоса неоднократно встречается имя могучего Илиаса Русского. Древнейшее упоминание о нем содержится в верхненемецкой поэме «Ортнит», записанной в 1220–1230-х годах на основе устных сказаний, бытовавших в Германии в течение нескольких веков. Главный герой поэмы — молодой король Ортнит — в некие стародавние времена правил в христианском королевстве Ломбардском. А «король» Илиас Русский (поэма называет его: «король Илиас», «король из Руси», «король из дикой Руси») — это дядя Ортнита по материнской линии. Еще раз оговорим, что «Ортнит» — не хроника, а поэма, литературное произведение. Содержание его вкратце таково.
У Ортнита — могущественного короля и человека богатырского сложения, обладающего силой двенадцати человек, как водится, не устроена личная жизнь. Приближенные советуют королю жениться, чтобы его подданные, наконец, обрели королеву. И вот Ортнит решается и просит назойливых советчиков подобрать ему подходящую партию. Как и в русских былинах, найти пару королю оказывается непросто. Все потенциальные невесты — королевские дочки — или кажутся недостаточно знатными, или их владения находятся в зависимости от Ортнита. После пяти дней раздумий подходящий вариант как будто нашелся — дочь сирийского короля Махореля, красавица Сидрат (другой вариант: Либгарт). О ней подумал дядя Ортнита — тот самый Илиас Русский, Ilias (варианты: Eligas, Elias) von Riuzen (варианты: Reuzzen, Reuzen, Reuschen), самый близкий к Ортниту человек, первый его помощник во всех делах. Правда, он сразу же принялся отговаривать племянника от искательства руки дочери сирийского владыки: язычник Махорель ни за кого не хочет отдать свою дочку, он испытывает к ней противоестественную страсть и только и ждет, когда умрет его жена — мать принцессы, чтобы сочетаться с дочерью браком. Уже 72 жениха являлись свататься в Судерс (Тир, столицу Сирии?), и всех их ждала печальная участь — 72 головы торчат на зубцах неприступного Монтебура (или Монтабура) — замка Махореля. Но все уговоры напрасны — настолько Ортнит увлекся идеей добиться недоступной принцессы. Делать нечего — Илиасу остается только обещать племяннику помощь — он обязуется привести для захвата Судерса пять тысяч рыцарей. Дяде удается удержать Ортнита от порыва выступить в поход немедленно. «Я хочу (пойти) на Русь, — заявляет Илиас, — прошел уже почти год с тех пор, как я был дома. Я бы с радостью увидел свой дом, свою жену, а также своих детей. Я должен увидеть тех воинов, которых тебе пообещал».