ателю зверства русов во время осады Царьграда Олегом и Игорем. А эпизод с неожиданным появлением войска Ортнита под стенами Судерса благодаря хитрости Альбериха он соотнес с летописным рассказом о чудесном движении войска Олега к Царьграду по суше. Не оставил исследователь без внимания и переход от Судерса к Монтебуру войска Ортнита, следующего указаниям невидимого Альбериха, выдаваемого за ангела (ведь испуганные греки принимали Вещего Олега за святого Дмитрия Солунского!), и знамя Илиаса в Судерсе — чем не щит Олега на вратах Царьграда?! Само положение, занимаемое Илиасом при Ортните, по мнению исследователя, «совершенно точно соответствует положению Олега при Игоре».{384}
Поддержки в научных кругах (в том числе среди исследователей, оперировавших методами «исторической школы») гипотеза М. Г. Халанского не нашла — прежде всего на эмоциональном уровне. Илья Муромец и Вещий Олег?! Да что между ними общего?! Вызвала несогласие филологов и «цепочка», по которой якобы происходило превращение имени «Олег» в «Илью». В ней в качестве необходимого звена присутствуют не засвидетельствованные в древнерусском языке формы «Елег» и «Ельг» (варианты обычной формы «Олег»), которые Халанский реконструировал на основе «Eligas». «На самом деле немецкое Eligas представляет диалектный графический вариант обычного Elijas, основанный на традиции спирантного произношения — g- между сонорным и гласным, распространенного в большом числе немецких наречий… Это объяснение делает невозможным предложенное Халанским фантастическое отождествление „Iljas“ — „Олег“».{385} Однако и назвать положения, выдвинутые Халанским, совершенно бездоказательными нельзя. Меня, например, они подтолкнули к изысканиям и выводам, изложенным в работах, опубликованных полтора-два десятилетия назад.{386}
Перспективной мне показалась тогда попытка Халанского объяснить значения «Моровлина» Эриха Лассоты и «Муравленина» Филона Кмиты Чернобыльского через выяснение племенной принадлежности Ильи-Ельи, хотя произведение «моровлин» из «норманн»-«урманин» и выглядит абсолютно искусственным. Но вот в Житии Константина Философа по рукописи XV века (бывшей Московской духовной академии) есть строчка, в которой упоминается о том, что моравский князь Ростислав (середина IX века) советовался «с князи своими и с моравляны».{387} Почему бы и в ряд: «моравляни», «мравлене», «маравляне», «морявляне» и другие названия, встречающиеся в русских средневековых источниках и имеющие значение: «выходец из Моравии», не встроить «моровлина» с «муравлениным»?{388}
Здесь необходимо коснуться важного вопроса о том, какую роль сыграла Великая Моравия — одно из первых могучих славянских государств — в русской истории. Напомню некоторые факты. В 30-х годах IX века моравские племена были объединены под властью князя Моймира I, ставшего основателем династии Моймировичей. В течение полувека Моравия боролась за свою независимость от Франкского государства. Одними из проявлений этой борьбы были приглашение князем Ростиславом, племянником Моймира I, в 863–864 годах в Моравию из Византии братьев-просветителей Константина-Кирилла Философа и Мефодия и принятие христианства от греков. К 70-м годам IX века Моравия отвоевывает свою независимость. Последним ярким князем из династии Моймировичей был племянник Ростислава Святополк (или Святоплук) I. При нем Моравия перешла к завоеваниям. К 894 году в Великую Моравию входили территории собственно Моравии, Чехии, Западной Словакии, сербские племена, силезские племена, висляне на территории Краковской земли и славяне Паннонии. Моравская держава охватывала фактически земли всех западных славян. В 894 году Святополк I умер. Между его сыновьями началась усобица, приведшая к упадку Моравии и отпадению входивших в нее народов (уже в 895 году отделились чехи, в 897 году — сербы). Вновь начали наступать германцы, а переселившиеся на Дунай в конце IX века мадьяры-венгры овладели Паннонией. Вскоре Великая Моравия исчезает из источников. В знаменитом сочинении «Об управлении империей» византийского императора Константина Багрянородного (составлено около 948–952 годов) сообщается, что, умирая, правитель Моравии Святополк I разделил свою страну между тремя сыновьями, но сыновья его «впали в раздоры и вражду между собою, затеяв междоусобную войну друг с другом. Турки (венгры. — А. К.), явившись, совершенно разгромили их и завладели их страною, в которой живут и ныне. Остатки населения расселились, перебежав к соседним народам, булгарам, туркам, хорватам и к прочим народам».{389} Козьма Пражский в своей «Чешской хронике» (XII век) пишет следующее: через какое-то время после смерти Святополка «часть королевства была захвачена венграми, часть восточными тевтонцами, часть совершенно опустошили поляки».{390}
Прямого указания на время падения Великой Моравии в источниках нет. До недавнего времени исследователи на основании вольной трактовки косвенных свидетельств немецких хроник были склонны относить к 905–906 годам нашествие венгров на Моравию, после которого государство прекратило свое существование. Однако Моравию начала X века нельзя считать ослабленной настолько, чтобы она стала жертвой венгров после первого же их натиска. Более того, данные, полученные венгерскими, чешскими и словацкими археологами, свидетельствуют, что на период с 875-го по 950-е годы приходится расцвет моравских поселений. Произошло разрушение и запустение ряда крупных городов, но другие центры продолжали существовать и население в них стабильно сохранялось. Это свидетельствует скорее о смутах внутри страны, нежели о вражеском вторжении. Венгры в этот период еще не смогли занять Моравию. Хотя на восточных землях Великоморавской державы (территория современной Словакии), несомненно, уже в первой половине X века появилось множество венгерских поселений, коренное население в основном осталось на местах. Убыль населения в Моравии наблюдается лишь во второй половине X века.{391}
Интерес к Великой Моравии на Руси испытывали и много позднее падения этой державы.{392} В настоящее время в исторической науке активно обсуждается роль мораван в принятии русами христианства. По крайней мере, она представляется не меньшей сравнительно с другой соседней державой — Болгарией. Давно установлены факты, свидетельствующие о прямых контактах между мораванами и русами в период Средневековья. Еще в 1978 году археолог С. С. Ширинский обратил внимание на то, что в землях восточных славян в IX–X веках, преимущественно в Среднем Поднепровье, в районе древнейших центров Руси — Киева и Чернигова, среди основной массы славянских языческих погребений, совершенных по обряду трупосожжения, появляются и захоронения-трупоположения. Известно, что главное требование христианских миссионеров к изменению погребального ритуала новообращенных заключалось в отказе от языческого обряда кремации. В основном изученные Ширинским могилы принадлежат знати, дружинникам. Долгое время эти захоронения считались норманнскими, но Ширинский, сделав целый ряд сопоставлений, пришел к выводу, что изученные могилы полностью соответствуют захоронениям конца IX — начала X века в Великой Моравии.{393} Другой археолог, знаменитый Б. А. Рыбаков, согласившись со многими выводами С. С. Ширинского, определил могилы Киевщины и Черниговщины как переходные от язычества к христианству и отнес их к первой половине X века, «до Игоря включительно, а может быть, и несколько позже».{394} Перед нами — целая группа захоронений по моравскому образцу, возможно, мораван или русов, крещенных моравскими христианами. Так не был ли прототипом Ильи Моровлина-Муравленина-Муромца какой-нибудь витязь-христианин, бежавший на Русь из Великой Моравии после ее падения? Ведь и в «Ортните», и в «Тидрек-саге» Илья = Илиас — отнюдь не крестьянин и не казак, а знатный человек, король, властитель или ярл!
И появляется былинный богатырь Илья в Киеве уже в зрелом возрасте. Возникает вопрос: а где он был до этого? Поздний крестьянский сюжет о «сидне», пробывшем несколько десятилетий без движения, удовлетворить нас не может. Г. В. Глазырина обратила внимание на имеющееся в былине о столкновении Ильи Муромца с дочерью «воспоминание о том времени, когда Илья служил вдали от Руси в чужих краях». Отрывок, где Илья сообщает о трехлетней службе у «короля Тальянского», показался ей интересным тем, что «он как бы отсылает нас к поэме „Ортнит“, события которой начинаются в Италии, в Гарде. Возможно, что этот эпизод является отражением взаимовлияния русского и немецкого эпоса».{395} Может быть, в былинных сюжетах о взаимоотношениях Ильи Муромца с женщинами, рожавшими ему мстительных сыновей и дочек, содержится намек на заграничный период жизни нашего богатыря?
Занимаясь историей гибели Великой Моравии и последующей судьбой мораван, нельзя оставить без внимания информацию, содержащуюся в произведениях ряда западнославянских авторов XVI–XVIII веков, о некоем русском князе-беглеце, оказавшемся во второй трети X века на территории то ли Чехии, то ли Моравии. Так, в 1593 году известный чешско-польский писатель Бартоломей Папроцкий (1540–1614) на страницах своего сочинения «Zrdcadio slawného Margkrabstwij Morawskeho» изложил историю появления в Моравии русского князя, сына князя Колги (Олега) и племянника князей Ярополка и Владимира Святославичей. Молодой князь с большим запасом золота и серебра бежал из Руси от «сурового тирана» Ярополка, убившего своего брата Колгу. Оказавшийся в чужих краях сын Колги прижился здесь, вошел в состав знати, хотя и отказался от титула князя. Он так часто приговаривал по-русски «иди к врагу» (то есть «иди к черту»), что в конце концов, сам получил прозвище Враг. От него пошел местный знатный род Жеротинов.