Муром весь на горах стоит, а Воскресенский монастырь, так, кажется, на самой высокой! Если с высоты смотреть — весь город как на ладони! Холмы и овраги, река Ока и леса, а среди зелени на холмах торчат людские крыши и купола монастырских соборов — деревянной Троицкой церкви, и каменной Благовещенской, и главного городского собора Рождества Богородицы. Он тоже из камня и стоит в кремле. Городская крепость хоть и деревянная, но сооружение серьезное: трое ворот, над ними башни, и еще 11 башен на стенах, в основании стен лес дубовый, а выше — сосновый и еловый. А на пространстве вокруг — опять церкви и дворы калачников, сапожников, скорняков, гончаров, портных, серебряников, солодовщиков, красильщиков, рыболовов, кирпичников, плотников, маслобойцев, кожевников и, конечно, пушкарей. Много — около семи сотен дворов! Пушкарей Илейка видел часто, их поселения примыкали к Воскресенской горе. Совсем далеко виднеется среди зелени Спасо-Преображенский собор Спасского монастыря, а между ним и Воскресенским монастырем, где-то посередке, ближе к воде, стоит храм-памятник — Косьмодемьянская церковь. Говорят, когда царь Иван Васильевич шел походом на Казань, во время остановки в Муроме на этом месте для него устроили походный шатер, тут государь простудился и лежал больной. Потом, конечно, выздоровел и повелел воздвигнуть на месте своего исцеления каменный храм во имя бессребреников Косьмы и Демьяна.
Поход на Казань существенно изменил положение Мурома. До славной победы 1552 года он был крепостью, можно сказать, пограничной, много раз вставал на пути казанцев, пытавшихся прорваться в центр страны; частенько они опустошали городские окрестности, жгли предместья, а город так взять и не смогли. Воеводы (а тогда назначались в Муром всегда люди знатные и известные — князья да бояре), служилые люди, ремесленники и сбежавшиеся за городские стены сельские обыватели палили из пушек и пищалей, выбирались на вылазки — всегда с большим уроном для татар. И при взятии Казани муромские бойцы отличились. Недаром царь Иван Васильевич город жаловал — тому доказательством каменные соборы, которые государь повелел построить — Благовещенский и Спасо-Преображенский. Мирная жизнь пошла городу на пользу — ведь никуда сразу не исчезли служилые люди, жившие на государевом жалованье и своим присутствием стимулировавшие рост ремесла и торговли. Так что среди посадских дворов стояли и дворы детей боярских, и хоромы бояр. И, главное, отступила внешняя опасность, в которой веками жил Муром. Начался расцвет, город принялся прирастать населением и расползаться слободами вширь. Окруженный могучими лесами, он снискал известность далеко за пределами России — английские купцы, например, знали, что лучшие куньи меха добываются русскими не только в Сибири, Перми и Казани, но и в ближайшем Муроме; отсюда же преимущественно идет лучший мед. Славились своим плодородием поля, орошаемые Окой. Река давала и множество рыбы, а рыба, вылавливаемая близ Мурома, считалась из речных лучшей в пределах тогдашней России. Ока, впадающая в Волгу, получала из великой реки белугу (про ее удивительную величину и малое количество костей на Западе ходили легенды), стерлядь, севрюгу, осетров и знаменитую белорыбицу.
Многое, правда, изменила страшная моровая язва, посетившая Муром в 1570 году. За ней пришел голод. Город запустел, и надолго. Отразилось на Муроме и общее ужесточение нравов, начавшееся во времена опричнины, — воеводы, прибывавшие теперь в город, выжимали из него последние соки, не давая подняться на ноги. При Федоре Ивановиче началось оживление городской жизни, потихоньку стала восстанавливаться численность населения, но бум 1560-х остался в далеком прошлом. Потенциала для нового рывка не было. Жизнь в Муроме шла размеренно, так же вяло текла она и в Воскресенском монастыре…
Когда мать умерла, оставаться в Муроме подросшему Илейке стало совсем незачем. Юношу взял в работу торговый человек Тарас Грознилников и перевез в Нижний Новгород. Здесь Илейку посадили в хозяйскую лавку торговать яблоками и горшками — занятие довольно тоскливое. Самым интересным происшествием в этот период его жизни стала поездка в Москву. У хозяина здесь, как видно, были дела; в чем они заключались, Илейка толком не знал, да и не вникал — к чему? Главное — Москва! Остановились на дворе у подьячего Дементия Тимофеева, близ Владимирской церкви, что в Садех.[3] Дементий служил под началом дьяка Василия Петровича Маркова. Его приказ ведал Устюгом Великим и Вяткой — собирал подати с посадских людей и крестьян, с кабаков, таможен и т. д.
В столице Илейка прожил полгода, от Рождества до Петрова дня. Впечатлений осталось много — и от огромного города, и от разговоров, которые велись в чиновничьей среде и между московскими торговцами. На момент приезда нижегородцев в Москву минул почти год, как не стало царя Федора Ивановича. С его кончиной пресеклась династия правителей, многовековыми трудами объединивших русские земли и создавших обширное Московское государство. По решению Земского собора новым царем стал Борис Годунов — шурин царя Федора. О покойном государе столичные жители отзывались с симпатией, хотя и считали дураком. Бориса Годунова, еще при жизни слабоумного Федора Ивановича забравшего в свои руки всю полноту власти, москвичи безусловно уважали. Могущество этого человека казалось беспредельным, а богатство — неисчислимым. Шептались в Москве и о коварстве и жестокости Годунова, что-то противоречивое рассказывали о страшном злодействе, учиненном за несколько лет до того в Угличе над братом Федора Ивановича царевичем Дмитрием. И все это несмотря на угрозу наказания!
Из Москвы Илейка вернулся в Нижний Новгород к яблокам и горшкам. Здесь, однако, молодой человек решил изменить свою жизнь — за время, проведенное в Нижнем, у него завязались какие-никакие, а знакомства. Из лавки Грознилникова он поступил к ярославскому торговому человеку Кузьме Огневу на судно кормовым казаком. Так прозывались корабельные работники, в общем обслуга. Теперь Илейка был занят стряпней. На корабле Огнева дошли до Астрахани, где Илейка зазимовал. Астрахань Илейке не могла не понравиться. Новый город, заново отстроенный вместо прежней татарской столицы на другом берегу Волги, значительно ниже по течению, свеженький каменный кремль, с необычными белыми мощными стенами, возведенный решением московского правительства всего несколько лет назад, — все это символизировано для молодого человека окончание прежней жизни. Старые связи, тянувшиеся из унизительного детства, оказались, наконец, разорванными. Теперь его окружали ярославцы и прочий, пестрый по происхождению, многонациональный торговый люд. От прошлого у Илейки осталось одно только прозвище — Муромец.
В Астрахани казак Илейка Муромец поступил в распоряжение ярославца Ивашки Боркина, приказчика Кузьмы Огнева. Торговлю ярославцы вели кожами и сапогами. С этим товаром Илейка и таскался на Татарский базар, но недолго — не хотелось опять сидеть на одном месте. Перешел в казаки на корабль ярославского богатея — гостя Второго Чистенкова. Его приказчик Василий Дериглаз водил струги хозяина аж до Казани. В Казани же, уйдя от Дериглаза, Илейка остался на десять недель. Жил здесь в посаде, у своего знакомого Ивашки Волоченика, на Ярославском конце, — все-таки за два года общения с ярославцами совсем своим среди них казался. Новыми хозяевами Илейки Муромца стали вятчане — казаком на корабле одного из вятских торговцев, человека также богатого и солидного, Родиона Матвеевича Котелникова, наш герой перебрался в Хлынов. Здесь, на Вятке, Муромец прожил полтора года, трудясь на хозяина. Наконец, и отсюда удалось выбраться — Родион Котелников и другой купец-вятчанин Федор Рязанцев затеяли поездку в Астрахань на судах, сначала по Вятке, а потом вниз по Волге.
Возвращаться на Вятку Илейке не хотелось. К тому же решил сам на себя поработать. Уйдя от Котелникова, поселился в Астрахани у местного стрельца Харитонки и принялся торговать на уже знакомом Татарском базаре. Астрахань была почти своя, не чета полузабытому Мурому, куда его совсем не тянуло. Большее любопытство вызывали слухи, доходившие о делах в Москве. Говорили про страшный голод и мор, про бесчинства разбойников, охватившие Центральную Россию. В Астрахани, кажется, все было благополучно. Илейка брал на реализацию у разных торговых людей холсты и кожи, получая со сделки невысокие комиссионные. Денег на жизнь хватало, и другой бы на его месте втянулся, начал копить деньгу, женился, оброс домком, но… Больше года Муромец не выдержал. Копеечная жизнь на одном месте угнетала. Весной 1603 года он сорвался и окончательно превратился в «перекати-поле». Сначала подвизался казаком на судне у нижегородского торгового человека Владимира Псковитина, дошел с ним вверх по Волге до Нижнего, здесь прожил три недели, а потом на судне другого нижегородца, очередного торговца Василия Зубина вернулся в Астрахань, откуда на том же зубинском корабле пошел вверх по Волге до Царицына, где ненадолго пристроился у брата Василия — Абрамки Зубина, но и от него ушел — снова в Астрахань. И, наконец, выбрал новое направление — опять поступил казаком на судно, уходившее из Астрахани по Каспийскому морю в Терку — крепость-форпост русского царя на Кавказе.{424}
Городок Терка был основан у устья Терека, вблизи протоки Тюменка, верстах в четырех от берега моря, напротив острова Чечень, всего за 15 лет до того, как в нем оказался Илейка Муромец. Значение крепости было велико: она позволяла царю, с одной стороны, воздействовать на кумыков и ногаев (последние формально признавали свою зависимость от Москвы) и демонстрировать всем прочим кавказским князькам русское присутствие, с другой — контролировать местную русскую вольницу — терских казаков. Крепость была по местным меркам отлично укреплена. Высокие деревянные стены с башнями и пушки производили на горцев сильное впечатление. Гарнизон в ней стоял небольшой — тысячи две стрельцов и 500 городских казаков, но ни у кого из туземных владетелей не возникала фантазия попробовать русскую твердыню «на зубок». Напротив, инородцы начали активно устраивать свои поселения близ городских стен, считая русское присутствие фактором безопасности. Удалось привлечь к сотрудничеству и терских казаков: получая царское жалованье, они обеспечивали безопасное сообщение города с Астраханью и участвовали в походах городских воевод.