В сложившихся вокруг Тулы условиях стоять под городом можно было долго и в конце концов уйти без всякого успеха. Но нашелся умелец — сын боярский из Мурома Иван Кровков, земляк одного из главных персонажей тульской драмы. Он обнаружил у неприступной тульской крепости уязвимое место, и поныне заметное всякому, кто, оказавшись в городе-герое Туле, решит, двинувшись пешком от кремля по проспекту Ленина, минут через пятнадцать-двадцать хода оглянуться и бросить взгляд на тульскую твердыню. Тульский кремль был построен в низине и, учитывая ландшафт местности, оказался лежащим как бы на дне блюдца, стенки которого образовывали возвышенности, спускающиеся к реке Упе, которая, обычно защищая Тулу от нападения с северо-востока, согласно замыслу Кровкова, должна была открыть ворота города. Кровков подал в Разрядный приказ проект, предлагая затопить Тулу. В составленной им челобитной муромский дворянин довольно образно описал, как поднявшаяся вода зальет острог и кремль, потопит дворы, и осажденные, оказавшись в крайне тяжелом положении, попросят у царя пощады. В качестве гарантии Кровков выставлял собственную жизнь: если не получится, можешь, государь, меня казнить! Ознакомившись с проектом, обрадованный Василий Шуйский приказал Кровкову топить Тулу. Были выделены значительные средства, в помощь изобретателю собрали мельников. Всех посошных и даже ратников обязали принять участие в работах — каждый из них должен был притащить мешок, туго набитый землей или соломой (монастыри закупали мешки и поставляли их к месту работ). Иван Кровков даже получил прозвище «Сумин», то есть «Мешков». Был разгар лета — июльская жара, Упа стояла невысоко. В устье впадающей в нее речки Воронки, примерно в двух с половиной верстах от кремля, на правом, пологом и болотистом берегу Упы началось возведение высокой плотины («заплота») длиной примерно в полверсты. За каждой воинской сотней закреплялся конкретный участок строительства. Задача заключалась в том, чтобы не дать воде уйти мимо города по низкому берегу реки. Решив ее, с другого берега начали строить запруду (еще один «заплот») непосредственно на реке. Сначала поставили деревянный остов, который затем заложили мешками с соломой и землей. Вода в плотине постепенно поднималась, а когда пошли дожди и начался осенний паводок, Упа стремительно погнала всё прибывающую воду на «заплот». Не находя выхода, река опрокинулась вспять, разлилась и хлынула на город, заполнив «блюдце». Как и предсказывал Кровков, Упа затопила и острог, и кремль. Из воды островками торчали дома и высокие места, между которыми осажденные ездили на лодках.
Боевая активность тульских сидельцев сразу снизилась. А между тем именно в этот тяжелый момент у тульских мятежников появился реальный шанс не только на избавление от осады, но и на победу — заработала, наконец, интрига с очередным Лжедмитрием, начавшаяся с поездки лжецаревича Петрушки в Оршу в декабре 1606 года. Примерно в феврале 1607 года его сообщники в Белоруссии подобрали, как им показалось, подходящего человечка. Подготовив «претендента на престол» и приставив к самозванцу нескольких слуг, паны Зенович (староста Чечерска) и Рагозинский (староста Пропойска) переправили его через русскую границу.{434} В двадцатых числах мая 1607 года будущий знаменитый Тушинский вор явился в приграничный северский город Стародуб. Сюда же прибыл казачий атаман Иван Заруцкий, специально посланный из Тулы за самозванцем. Совпадение во времени появления двух этих людей в одном и том же городе отнюдь не было случайным. Активное участие в интриге принял и стародубский сын боярский Гаврила Веревкин — вожак местных повстанцев. Заруцкий и Веревкин тут же «признали» Дмитрия Ивановича, а из Польши подошел пан Меховецкий (участник похода Лжедмитрия I на Москву, один из соумышленников Зеновича, принимавший активное участие в «подборе» претендента), который привел самозванцу около семисот наемников. Теперь ему и Заруцкому предстояло собрать новую армию, во главе которой «государь» мог бы выступить на помощь осажденным в Туле и Калуге. И это оказалось непросто — хотя Путивль, Чернигов и Новгород-Северский сразу признали очередного Дмитрия своим государем, потенциал Северской земли, уже неоднократно отправлявшей в последние годы на Москву войска, был сильно подорван. Кроме того, «царевичи» и «цари» уже порядком поднадоели людям — начинался процесс политического отрезвления, очень скоро породивший тягу к «очищению» Русской земли от смуты. В этих условиях симпатии «добрых людей» начали склоняться на сторону царя Василия Шуйского. К Лжедмитрию II потянулись в основном низы, «гулящие люди». Немалую роль в формировании армии сыграли участники мятежа против короля Сигизмунда III — его подготовку в свое время поощрял Лжедмитрий I, но «рокош» случился значительно позднее и в июле 1607 года был благополучно подавлен королем. В августе польские мятежники и наемники, попавшие в безвыходное положение, начали прибывать под знамена очередного «Дмитрия Ивановича». К концу лета из русских и поляков удалось собрать около трех тысяч человек. 10 сентября воинство самозванца выступило из Стародуба в поход и двинулось к Туле. К первой трети октября мятежники с боями прошли через Почеп, Брянск, Карачев, Козельск и заняли Белёв. До Тулы оставалось всего ничего.
Приближение самозванца встревожило правительство. Страшны были не те тысячи бойцов, которые подошли в Центральную Россию от польской границы. Пугало имя, которое они вновь подняли как знамя, — «государь Дмитрий Иванович». Этому имени и открывали взбунтовавшиеся жители городские ворота, перед ним отступали царские воеводы. Войско, уже более трех месяцев стоявшее под неприступной Тулой, было изрядно утомлено как постоянными наскоками осажденных, так и скудостью содержания. Продовольствие было на исходе. Люди погибали в боях, не меньше их разбегалось по домам. Роптало дворянское ополчение, опасавшееся еще одной зимовки в некомфортных условиях — осень была уже в самом разгаре. Если недовольство проявляли служилые люди, то что было говорить о тысячах посошных мужиков, стянутых на Упу для строительства плотины?! Ситуация могла разрешиться еще более страшной катастрофой, чем та, которой завершилась осада Калуги.
Тем временем плотина на Упе делала свое дело: неизменно гнала воду на город. Практически сразу наводнение уничтожило запасы соли, затопило зерно в амбарах. К началу октября осажденные, справившись с уцелевшими припасами, доели собак, кошек и мышей, принялись за падаль, начали глодать лошадиные и коровьи шкуры. Казаки и туляне буквально умирали от голода. Между лидерами повстанцев уже давно не было единства, а жизнь в осаде только обострила их непростые взаимоотношения. Даже подход войска долгожданного «Дмитрия Ивановича» их не радовал. Они все — Шаховской и Телятевский, Болотников и Беззубцев, Нагиба и Илейка Муромец — прекрасно знали, что этот человек никакой не сын Ивана Грозного. Мятежные воеводы навидались за свою жизнь мнимых царей и царевичей. Один из таких, названный Петр Федорович, сидел с ними в осаде и не вызывал никаких эмоций, кроме глухого раздражения и страха. Своей дикостью и жестокостью Илейка пугал политически обанкротившегося Шаховского и «попутчика» Телятевского, а самим фактом своего существования, потеснив с первого места, злил Болотникова. В той или иной степени все эти люди, включая, кстати, и Илейку, были готовы пойти на сделку с Шуйским — разумеется, на максимально выгодных для себя условиях. В условиях наводнения организовывать какую-либо общую систему обороны с каждым днем становилось все труднее. Из города началось бегство — в день в лагерь Шуйского перебегало от ста до трехсот человек. А ведь кроме казаков и прочих пришлых мятежников в Туле, разумеется, находились и местные жители, поначалу с энтузиазмом вставшие в ряды сторонников царя Дмитрия Ивановича. Нараставшее с каждым днем раздражение тулян вызывали Шаховской и Болотников — из сидевших в городе вожаков восстания эти двое раньше всех начали смущать людей именем убитого в Москве государя. Болотникова тронуть не посмели, а вот Шаховского по требованию горожан пришлось засадить в тюрьму. Судя по всему, у обывателей Тулы были и свои местные авторитетные лидеры, готовые сдать город царю.
Поразмыслив, Василий Шуйский начал подбирать ключики ко всем, кто имел в осажденной Туле хоть какое-то влияние на дела. Затем, всех обнадежив и парализовав сопротивление, он сделал выбор и обратился к нужным людям. Царь пообещал мятежникам прощение, а тому, кто откроет ворота города, — еще и особую свою милость. Давая клятвы, Василий Иванович, вероятно, с самого начала не собирался церемониться с царевичем Петрушкой. Оставлять в живых человека, принявшего на себя столь высокое имя, было немыслимо. Кроме того, с самозванцем у государя были личные счеты — после длительных поисков невесты 55-летний вдовец Шуйский остановил свой выбор на юной княжне Екатерине Буйносовой-Ростовской. Красивая девушка была сиротой — ее отец белгородский воевода, боярин князь Петр Иванович Буйносов-Ростовский, оказался в числе тех, кого замучили казаки Илейки Муромца в Путивле. Для царя было важно покарать убийц отца будущей жены…
Когда о сдаче Тулы условились, плотина был разрушена и вода начала покидать город. 10 октября 1607 года ворота Тулы открылись и в крепость вошел отряд боярина Ивана Крюка-Колычева. Начались аресты предводителей мятежа. Илейка Муромец был схвачен заговорщиками, впустившими людей Колычева в город, одним из первых. Самозванца сразу же заковали в цепи. В руках правительства оказались князья Телятевский и Шаховской. Последний должен был сменить одно узилище на другое — с ним-то уж точно никакой договоренности у Шуйского не было. Он, правда, пытался убедить царя, что оказался в заключении за то, что пытался перейти на его сторону. Это, в известной мере, смягчило его участь. Сам Болотников выехал из города верхом (выбрав ворота в той части Тулы, где вода стояла невысоко); осыпаемый проклятиями дворян, он подъехал к царю и, сойдя с коня, пал перед Шуйским на колени, положил саблю себе на шею и пообещал в случае помилования, верно служить победителю.