Иловайский даже попытался показать, как начали складываться и распространяться сказания (или былины) о казачьем Илейке Муромце. Приятели Муромца еще с осады Астрахани, волжские казаки атаман Федька Нагиба и Наметка, «вместе с Илейкой и Болотниковым, выдерживали тульскую осаду и также были взяты в плен. Нагиба вместе с Болотниковым был сослан в поморские города, и там царь Василий велел их казнить. Об этом повелении говорит Никоновская летопись; но оно не было исполнено по отношению к Нагибе: очевидно, он успел бежать. Спустя четыре года, именно в декабре 1612 г., следовательно, уже после очищения Москвы от поляков, белозерский воевода Григорий Образцов уведомляет временное правительство (т. е. князей Трубецкого и Пожарского), что Нагиба с воровской казацкой шайкой около того времени свирепствовал в Пошехонье по соседству с Белозерским уездом… В то же время из Вологды также идут жалобы на грабежи литовских и воровских шаек, которые, как известно, главным образом составлялись из казаков… Ясно, что в таких шайках участвовали многие сподвижники Илейки, которые разносили его память и, вероятно, складывали о нем песни. Вообще в Северной России потом долго, дольше, чем в других краях, жили воспоминания о литовском и казацком разорении Смутной эпохи; а, следовательно, имена выдававшихся казацких атаманов той эпохи могли хорошо сохраниться в местном населении».{443} Так Илья «Муравленин»-«Моровлин» стал «Муромцем», «старым казаком», а в XVII веке, с подачи казаков, появились и былины об Илье Муромце, плавающем на Соколе-корабле со Степаном Разиным и Ермаком по «Хвалынскому» (Каспийскому) морю и т. д. В этом былинном сюжете об Илье Муромце, наводящем на Хвалынском море страх на «горских татар с калмыками», Иловайскому виделось явное указание на исторического Илейку Муромца, действительно побывавшего на Каспии и участвовавшего в походе против горских племен.{444}
Разумеется, в остальном самозванец Илейка Муромец мало похож на былинного Илью Муромца. Но и этому несходству можно было найти объяснение: ведь «народные (собственно простонародные) симпатии и представления нельзя рассматривать с точки зрения настоящего образованного класса. Напротив, демократические тенденции этого самозванца, его свирепствование против бояр и дворян и вообще роль недюжинного казацкого атамана могли вполне возбудить симпатии простонародья, так же как их возбудили разбойничьи деяния Стеньки Разина, который сделался популярным героем народных песен не только по причине своей удали, но и потому, что с его лицом как бы связывался протест черного люда против боярского и дворянского гнета или вообще против высших классов».{445} Ну а если сюда еще добавить и ссылку Ивана Болотникова в Каргополь, то может показаться, что история распространения на Русском Севере сказаний об Илейке Муромце и их «напластования» на былины про Илью Муравленина-Моровлина вполне выяснена. То, что сказания складывались про Илейку Муромца, а не про царевича Петра, удивлять не должно. Правительство Василия Шуйского, рассылая по городам грамоты, содержащие протокол допроса Илейки после сдачи Тулы, вполне преуспело в деле его разоблачения и, одновременно, популяризации.
Версию Д. И. Иловайского с определенными оговорками поддержал В. Ф. Миллер.{446} Исследователь заметил, что «Илья Муромец в былинах иногда носит в точной форме обычное в казацкой среде имя лжецаревича Петра, т. е. Илейки, причем былинный носитель этого имени по выходкам напоминает казацкого Самозванца: ругает князя, княгиню и бояр, пьянствует»,{447} а еще якшается с «голями», сшибает маковки с церквей. Наконец, «отношение Ильи к женщине, случайная связь с ней, иногда после боя, отзывается казацким взглядом на такие отношения».{448} Да и в текстах о Соколе-корабле действительно можно разглядеть в «молодом», роскошно одетом хозяине Сокола-корабля Илье Муромце «отголосок молодого самозванца Илейки Муромца».{449} В общем, «ввиду типичных казацких черт, которые наблюдаются в некоторых проявлениях характера Ильи», Миллер склонялся «к мысли, что любимый русский богатырь стал казаком в тот период, когда его личностью овладели казаки, сделали его своим собратом и защитником голи кабацкой, т. е. в период казацкого брожения в Смутное время».{450} Всеволод Федорович даже как-то подсчитал, что из 201 былины, в которых фигурирует Илья Муромец, эпитет «казак» применительно к нему употребляется в 132, то есть в двух третях случаев.
Несомненно, фигура Лжепетра — Илейки Муромца вошла в народный фольклор. Примером тут может служить «старина» «Князь Карамышевский», представляющая собой некое переходное произведение — между былиной и исторической песней.{451} Содержание ее сводится к следующему. Некогда жил да был «славный князь да Карамышевской» на берегу Вятлы-реки. И вот ездил он по реке и выбирал «место да любимое», наконец выбрал и заплатил за него всего 500 рублей — дешево. Ему тут же другие покупатели стали сулить за это «место» тысячу, но князь его не продал. На радостях Иван Карамышевский закатил почестный пир для князей, бояр и для всех «гостей да званыих браныих». Среди прочих заявился на пир и «Илья да кум же темный», «темный розбойничёк» со своей «дружинушкой хороброю» — с Гришкой и Олешкой Баскаковым. Во время пира все, как полагается, едят-пьют-кушают, белую лебедушку рушают. Один лишь Илья «кум темный» не ест, не пьет, не кушает и не рушает. Князь Иван, в манере Владимира-князя, пройдя по палатам белокаменным, спрашивает у Ильи о причинах его мрачного настроения. Тот отвечает, что причин, в общем, никаких нет — просто настроение не то. Тогда хлебосольный хозяин, уже пребывающий в сильном подпитии, заявляет опасному гостю:
Твое сердце знать розбойничко,
На кой день же ты головушки не убьешь ли,
На тот же день не мошь ты жив же быть.
Илье эти речи явно не понравились:
Тут мутно его око помутилоси,
Розбойническое сердце розгорелоси,
И с кровью тут глаза да повернулиси,
Повыглянул на князя он же с подлобья.
Умная (и, добавим, трезвая) княгиня понимает, что муж оскорбил разбойника, и предупреждает князя Ивана об этом. Князь Карамышевский решает проблему традиционным для эпоса способом — отправляется в глубокие погреба и приносит Илье «куму темному» три миски — с красным золотом, с чистым серебром и с каменьями драгоценными. Гость принимает подарки и уверяет хозяина, что бояться Ильи тому не следует, однако:
Бойся-тко ты ноченьки нунь темныи,
Темныи ты ноченьки осеннии.
Карамышевский доволен тем, что конфликт, как ему кажется, улажен, пир продолжается, князь и гости напиваются допьяна. Наконец все разъезжаются по домам. А ночью Илья с «дружинушкой» садится в «лодочку коломенку» и по реке Вятле возвращается во владения князя Карамышевского. Князь и княгиня видят беду, но ничего сделать не могут — после выпитого хозяин, который в другом состоянии легко бы отбился от разбойников, не может оказать сопротивление. Илья приказывает Гришке и Олешке:
Берите-тко конец бревна да слягу белую
И выставьте-тко двери вон с липиньём.
Разбойники входят в палаты белокаменные. Атаман приказывает своим подручным взять «копье да бурзамецкое» и «сколоть» князя «в ложне да во теплыи». Но Гришка и Олешка отговариваются тем, что они, как и князь, накануне ели, пили, кушали и т. д., кроме того, приняли от князя подарки, а потому убить его не могут. У Ильи после этих слов
…мутное тут око помутилоси,
А розбойницкое сердце розгорелоси.
Он сам берет копье и убивает князя. Затем Илья требует, чтобы Гришка и Олешка «скололи» княгиню «за люлечкой». И вновь получает отказ — к вышеуказанным причинам добавляется еще и то, что, по мнению разбойников, несчастная женщина, в отличие от мужа, никак Илью не обидела. У атамана опять «помутилось» и «розгорелось» — княгиня им убита. Подходит очередь княжеского ребенка. Илья приказывает своим подручным, чтобы они взяли «младенчика из люлечки» и разорвали «да на двое». И вновь получает отказ. Губить «душенку безвинную» разбойники не хотят. С глазами и сердцем их атамана опять происходят пугающие изменения — младенец им разорван. «Место любимое» разграблено и сожжено.
Но очи Ильи опять мутятся, а сердце разгорается — у князя Карамышевского имеется еще старший сын, князь Василий Иванович — любимый племянник и крестник Владимира-князя. Он живет в Киеве. Илья собирает дружину в «сорок тысячей» человек и подступает к столице. Характер князя Владимира неизменен — он пугается и готов к компромиссам. Желая умиротворить разбойника, князь устраивает пир и, зазвав на него Илью, сажает его на лучшее место. Василий Карамышевский должен обслуживать гостей — он разносит напитки. Однако угощать убийцу своих близких молодой князь не желает:
Перву чару нес он, не донес,
А другую нес же, перенес,
А третье чары Ильи не подал.
От этого у Ильи не только «око помутилоси» и «сердце загорелоси», но и «с кровью тут глаза да повернулися», и глядит он «с подлобья» на Василия Ивановича. Опасный гость жалуется князю Владимиру, что поведение Василия Карамышевского может привести к «бою драке великой» и «большому кроволитию». Князь — в панике, он говорит Василию, что вынужден отрубить ему голову, чтобы утихомирить разбойник