[65], преследуемая дружинниками, а воин спешился и принялся вынимать у коня из гривы и крупа вражьи стрелы.
Еще слышен был боевой клич киевлян, что гнали печенегов на юг вдоль Десны, а уж распахнулись ворота детинца, и черниговцы повалили к своему спасителю. Сразу нашелся хлеб (черствый, три дня нового не пекли), соль (пополам с пеплом), вынесли иконы. Муж и конь лишь смотрели ошалело, как матери протягивали ревущих детей, сами плакали, как падали в ноги и ревели белугой здоровые мужики. Отревевшись, стали просить витязя, что назвался Ильей, сыном крестьянина Ивана из Карачарова, что под Муромом, на воеводство в Чернигов — своих воев в городе не было, княжьих почти не осталось, а степняки могли и вернуться. Илья Иванович выслушал горожан, глубоко вздохнул и вдруг низко, до земли поклонился. В полной тишине богатырь просил у людей прощения, сказав, что остаться не может. Не один Чернигов на Русской земле, десятки городов стоят на границе со Степью, и защита нужна всем. Едет он в Киев, ко князю Владимиру, постоять за всю Русь, за все города и села, и не можно остаться воеводой в одном, а другие бросить. Так не держали бы добрые люди черниговские обиды на Илью Ивановича, потому — среди других городов он встанет и за них. Никто не проронил ни слова, пока муромский богатырь садился на своего могучего бурого коня, лишь глядели люди, как сильный зверь в первый скок одолел десять сажен, во второй — перемахнул через Десну, а третьим — скрылся за высоким лесом.
А вскоре вдоль восточной и южной окраины черниговской земли, как и по всей Руси, по Сейму и Суле встали воинские города: Курск, Ольгов, Рыльск, и уже черниговские удальцы рыскали на резвых конях, не пропуская врага на Русскую землю. Когда Владимир посадил Муромца в погреба глубокие, в черниговской земле была большая обида, и многие вои, что стояли в городах Посемья и на Десне, перестали ездить к князю на службу. Но лишь быстрые вестники, загоняя коней, ворвались в Чернигов с вестью о том, что Илья Иванович на свободе и зовет русских витязей встать за Киев, за всю землю Русскую, Черниговщина поднялась разом, дав могучее войско на помощь Красну Солнышку и Илье Муромцу. Оставив в крепостях понемногу воев, черниговские дружины, соединившись, поспешили вдоль Десны на юг, и за малое время подошли к стольному граду Киеву.
Едва успел Владимир переодеться в узорное платье да возложить на себя золоченый цареградский доспех, как отроки доложили: старшие воеводы черниговские, упредив свои полки, уже въехали в город и идут к великому князю — доложиться. Хоть и удерживали бояре, говоря, что, мол, невместно, но государь вышел со двора к черниговцам — первым, кто пришел на помощь Киеву и всей Руси. Черниговский воевода Гореслав Ингварович выступил вперед, собираясь добить князю челом, но Владимир быстро шагнул навстречу, обнял грузного, как и он сам, немолодого мужа, лобызал в плечико, в глазах Красна Солнышка стояли слезы. При виде плачущего князя старый Гореслав вздохнул, словно боевой конь, да и разрыдался на плече у Владимира. Народ, что толпился на улице, висел на заборах, сидел на крышах, приветствовал замирение князя и воинства радостным воплем.
Пройдя в палаты, сели советоваться. Гореслав Ингварович привел в Киев ни много ни мало — семь тысяч конной рати, и не просто смердов с копьями (хоть и такие тоже пришли), но настоящих воев, оборуженных, в бронях, высоких шеломах. Голос к голосу, волос к волосу, еще княгиня сама обносила воевод медом, а уж черниговское войско подошло к городу и стало станом у Подола. Теперь у Владимира набиралось без малого двадцать пять тысяч воинов — по-прежнему немного, но все больше, чем раньше. А испив государева меда, степенный Гореслав поведал новости, от которых сидевший по праву руку от князя Сбыслав едва не пустился в пляс Смоленские земли, в которые вести дошли позже, не имея времени собрать все силы заодно, высылали полки по городам — вдоль Сожа, Десны, Днепра торопили коней дружины на помощь Киеву, собирая по пути ополчения из Зароя, Гомия, Изяславля. Из Смоленска поспешал с большим полком княжий наместник Глеб Бореславич, надеясь успеть к побоищу. Если даст Господь хоть три дни — будет у Владимира еще пять тысяч воинов. Словно этого казалось мало, один из гореславовых младших воевод рассказал, что по Днепру шла из Новгорода и Плескова большая ватага ушкуйных голов во главе с самим Соловьем Будимировичем. Богатый гость, в свое время сам постоявший на Заставе, заскучал торговым делом, не имея куда избыть великую силушку. Дважды не юный уж богатырь громил на вече новгородских мужиков, метал горожан с софийской стороны в Волхов и, наконец, вняв увещеваниям матери и епископа, собрал немалую дружину и пошел погулять-поторговать на Русском море. К новгородцам присоединились несколько варяжских корабликов — всего набралось как бы не три тысячи удальцов, что плыли себе, переволакиваясь из реки в реку, когда за Смоленском попался навстречу киевский гонец. Ушкуйники[66] гонца ловили и строго расспрашивали, после чего Соловей Будимирович собрал на ладьях вече. Долго судили да рядили мужи новгородские и плесковские, пока не решили — раз Владимир с Ильей Ивановичем помирился и великий богатырь зовет воев выйти против печенегов за Русскую землю, невместно было бы новгородцам стоять в стороне. Дело выходило нешуточное, помолившись Софии, гости-новгороды, которые между делами торговыми и разбойными большой разницы не делали, били челом Соловью, стал бы он не просто ушкуйной ватаге голова, но воевода. Соловей Будимирович не ломался, а целовал крест дружине, обещая вести на лютого врага не ради чести, а ради славы новгородский. Варягам русские беды были без надобности, но новгородцы открыли богатую торговую казну, и хищные заморские гости не в первый раз уж согласились проливать свою кровь за русское серебро. Урядив эти дела, новгородское войско налегло на весла и полетело по Днепру к Киеву, по дороге встретив одну из черниговских дружин и послав с ней весть о своем прибытии. Так что сегодня ввечеру, крайний срок — завтра утром, новгородское, плесковское и варяжское воинство на сорока ладьях будет под Киевом. И хоть новгородцы да варяги бились пешим обычаем, будет кому встать в поле стеной, за которую смогут отбежать русские конники, если счастье окажется не на их стороне. Сбыслав не стал дожидаться конца пира, но вместе с младшим черниговским воеводой Василием Алдановичем пошел править службу. Черниговцев нужно было накормить, выдать овса на лошадей, свой-то на походе подъели, да определить, где стоять и каким полком идти, если до боя дойдет. Василий был едва на год старше Якунича, черноволосый, черноглазый, младший сын булгарского[67] полоняника, что прижился на Руси еще при Святославе, да и сложил голову с ним на Днепровских порогах. Сыновья продолжали служить русским князьям, и лишь непривычный вид да отчество отличали их от прочих русских витязей. Впрочем, у Киевского князя в дружинах всегда собирался самый разный народ — смотрели не на рожу, а на то, как с конем и мечом управляешься.
Едва успели урядить черниговцев, как из степи прибежала сторожа — за Днепром появились первые печенежские отряды. Отправив вестника к Владимиру, Сбыслав собрал малую дружину — десятка два человек — и повел из города поразведать вражью силу. Оно, конечно, не дело воеводе самому языков скрадывать, да только сидеть в Киеве становилось невмоготу. Даже с добрыми вестями, что принесли черниговцы, люди в городе были нерадостны, все понимали, что, если и поспеют смоленцы и новгородцы, печенегов все равно как бы не в два раза больше получается. Ближний же Белгород, где стояли сильнейшие полки и куда ушло киевское войско, помощи до сих пор не дал, храня обиду. Из-за этого всего дух в Киеве был как на похоронах, даже князь сегодня вон чуть не плакал, и Сбыславу хотелось вдохнуть вольного степного ветра, хоть на час забыться в скачке, схватиться с врагом и выместить на нем всю тяжесть и горечь последних дней. Из города выскочили через Печерские ворота, воевода на скаку отмахнул стражникам, которые пропустили без разговоров — за это время Якунина в Киеве узнали хорошо. Едва отъехали от вала, из балки наперерез вылетел всадник на маленькой серой степной лошадке.
— Куда собрался, воевода? — скалясь, крикнул Улеб.
— Лют! — осадил коня Сбыслав. — Ты что здесь делаешь?
— Увидел, как вы по Подолу несетесь, выехал из города, стал здесь ждать.
— Как успел? — ошарашенно спросил Якунич. — Ты же говорил, у вас кони заморены?
— Мой Мышь двужильный, — усмехнулся порубежник. — Он Серков сын, Алеши Поповича коня. Так что, смотрите сами не отстаньте.
Улеб пустил своего коняшку вровень с жеребцом Сбыслава, некоторое время дружина скакала молча, уходя вдоль Днепра туда, где река, изгибаясь, резала землю на несколько поросших лесом островков.
— Что, воевода, решил на коне потешиться? — спросил Улеб.
— Угу, — ответил Сбыслав, с досадой замечая, что его конь идет широкой рысью, а лошадка порубежника хоть и трюхает, опустив голову, все же держится рядом. — Их загоны к Днепру вышли, перелезем ниже, попробуем один перехватить.
— Языка взять думаешь? — одобрительно кивнул Лют.
— Да надо бы, — сказал воевода. — А пуще того хочу душу отвести, не могу больше, в городе — что на погосте.
Лют пожал плечами — дальше ехали молча. У Горынного ручья спустились в балку, поросшую ивняком, и по ней вышли к Днепру, затем спешились, быстро разделись, увязали доспехи и одежду на спину коней и, держась за лошадиные хвосты, вошли в воду. Свежие дружинные кони плыли споро, несмотря на груз, но, к удивлению Сбыслава, конек Улеба и тут был впереди: бодро загребая ногами, вытягивая короткую шею, он тянул хозяина, и, казалось, течение его совсем не сносит. Пока дружинники выбирались на берег, Лют уже успел одеться и вооружиться и теперь посмеивался над киевлянами. Малые рукава перемахнули верхами, благо в лето коню были едва по брюхо, взобрались по откосу на вражий берег. Теперь следовало идти сторожко, и, приказав дружинникам ждать в высокой траве под холмом, Сбыслав вместе с Улебом взобрался на вершину и присел за камнем, озирая степь из-под руки. Лют, умостившийся рядом, покачал головой, заметив, что с такими воями печенегов можно скрасть лишь при великой удаче. Но удача уже улыбнулась молодым воеводам, и Якунич молча протянул руку, указывая на десяток всадников, показавшихся из-за кургана. Печенеги направлялись к берегу, собираясь, как видно, поглядеть — нельзя ли перелезть на киевскую сторону и утащить на аркане глупого русского воина.