– Знамо, не возьмет! – сказал Илья, его начало потряхивать от смеха дружины громогласного. – Ему и брать нечего! Я печенегов всех побил!
– Да… – сказал Владимир-князь. – Много видал я брехунов и хвастунов, а этот брешет и не краснеет… Не ушибся ли ты на голову?
– Нет! – сказал Илья как можно спокойнее. – А не веришь – пошли гонца узнать: где ватаги печенежские и затворен ли Чернигов-град стоит?
– Гонцов слать мне не почто… – надул красные жадные губы молодой князь. – Она, правда, сама явится. Ты врешь, тебе и доказывать! Как зовут тебя?
– Илья, Иоанна-христианина сын…
– О! О! – зашевелились за княжеским столом хазары-иудеи, затрясли пейсами. – А верно ли слух идет, что ты Соловья Одихмантьевича в полон взял?
– А верно ли, – повторил за иудеями Володимир-князь, – сплетки про тебя бают, что ты полонил Одихмантьевича?
– Не сплетки, а истина! – сказал Илья. – Вона он у тебя во дворе стоит. Повязанный…
Мигом взметнулись за княжеским столом гости. Сам князь, накинув на правое плечо подбитое соболиными шкурками корзно, резво вскочил из-за стола и пошел, топая каблуками сафьяновых сапог, на высокое гульбище своего терема.
Илья не торопясь спустился вниз, вывел связанного Соловья и стал рядом посреди широкого княжеского двора.
– Ты ли Соловей Одихмантьевич? – спросил Владимир-князь, чуть перегибаясь через перила.
– Я! – ответил Одихмантьевич. – Я – сумилайнен… из Одинхейма!
Илья стоял так, что ему были видны все, кто высыпал и на широкое гульбище, и на крыльцо, виден и Соловый, что стоял не смущаясь. Разговаривал с князем не то что как с ровней, а вроде даже как с младшим.
Сильно изменилась его повадка. Так стоял и так говорил он, будто не пленник, а посол державы могучей. Видать, разглядел он своим единственным глазом среди толпы, окружавшей Владимира, союзников, а стало быть, и заступников. И в подтверждение своей догадки услышал он нарастающие и все громче звучащие речи.
– Что ж он, как пленник, повязанный стоит? Это рыцарь, нами знаемый и повсюду славный… Его нужно в терем звать да принимать в дружество.
– Пущай связанный стоит! – кусая губы и нервно вцепившись в перила тонкими пальцами, перстнями унизанными, сказал князь. – Пущай стоит, разбойник! Он державу мою зорил, людей полонял…
Но уже теснились к Владимиру хазары, что-то шептали на ухо – видать, объясняли, что надобно с Соловым дружество водить.
– Невелика мудрость врагов наживать, – доносилось до Ильи, – надобно врагов в друзей обращать.
– Он все дороги перекрыл татями да разбойниками своими, – пристукнул кулачком, притопнул ногой князь.
– Вот и ладно… – плыл шепот. – Он места тамошние ведает, воев имеет, и все ему подвластны, а что боятся людишки тамошние – тебе это, князь, на руку!
И понял Илья то, что старцы говорили: «Князь – голова, а вот это – шея его… Куда шея поворотит – туда и голова глядит…» Вот они и поворачивают, а у князя силы нет, чтобы по-своему сделать… Али он не ведает, что николи Соловый служить ему не будет, а хазары-иудеи хитростные своего данщика выгораживают, кто им служит и дале служить станет?
Жадно всматривался Илья в капризное лицо князя. И видел: про князя можно что угодно сказать: и сластолюбец, и гневлив, может, и на сечу не горазд, но что глуп – никому бы в голову не пришло.
Встретился князь глазами с Ильей, и понял богатырь: ищет он выхода, и слобонить Солового ему резона нет.
«Он же разбойник!» – подумал и глазами показал на Солового Илья.
«Знаю, – немо ответил князь. – Но видишь, что делается. И дружина, и послы хазарские – за него».
А голоса за Одихмантьева сына уже звучали все громче, все увереннее:
– Освободить, в дружину звать! Огнищанином делать!
А кто-то уж вякнул:
– Воеводою муромским!
Уже и хазары-тюрки языками защелкали, мол, нехорошо такого знаемого воина во дворе, с веревкой на шее, держать. И варяги начали прихохатывать да на шутку все переводить, дескать, кто из нас не разбойничал – это как посмотреть…
Византийцы стояли отдельной невеликой кучкой и глядели более с любопытством, как на игру занятную в тавлеи, следили, какой ход князь сделает, что предпримет. Славяне смотрели на Солового по-волчьи. Это их родичей он по лесам имал… Скрипели зубами и беловолосые воины мери, что в лесах муромских с Соловым соседствовали. Но они, как понял Илья, более на него самого злобились: зачем он в Киев стольный разбойника приволок – его тут, не ровен час, боярином сделают.
Князь Владимир кусал губы, не видел выхода, и молчание его затягивалось. И он опасался, что присутствующие увидят его слабость перед дружиной и прочими. «Нужно, чтобы Соловей говорил! Нужно, чтобы он наболтал побольше, а там речи его как угодно повернуть можно».
– Сказывают, ты свистишь по-соловьему рычишь по-звериному? – не то смехом, не то всерьез сказал Владимир.
И многоопытный, немолодой Одихмантьевич понял, что князь норовит все на пустую забаву свести.
Он свистнет, гридни посмеются – так все и уйдет, как вода в песок. Ему же нужно показать, что не князь тут хозяин и не боится он (вождь народа лесного, про кого легенды ходят, что и в птицу он превращается, и крылья у него совиные бесшумные) внебрачного сына рабыни.
– А ну-ко покажи нам свое умение! – смеясь, сказал князь, стараясь уйти от серьезного разговора.
Но непрост был Одихмантьевич.
– Не ты меня пленил, не тебе мне и приказывать, – сказал он как можно спокойнее.
Его слова вызвали одобрительный гул. Особенно развеселились варяги.
«Сейчас князя по плечам станут похлопывать!» – подумал Илья.
А Соловый посмотрел на Илью весело: дескать, видал, как по-другому поворачивается, но напоролся на тяжкий взгляд Ильи.
– Свисти! – пророкотал Илья. – Свисти, собачий сын! Как тогда на болоте свистел!
– Дурак ты! – прошептал Соловый и сплюнул под ноги Илье. – Дурак.
– Ан нет, – ответил Илья.
Он понял, о чем это Соловый-разбойник: мол, в дружину хочешь, а князь тебя не возьмет. Он меня, вождя народа лесного, боярином сделает, а уж тебя я возьму. Я тебе цену знаю! И сейчас тебя, дурака неотесанного, я возвысил! А вслух Соловый сказал:
– Я в дороге притомился! Подайте мне чару вина самолучшего, а уж тогда я вам свистну.
– Как слуге приказывает! – прошептал кто-то из славян.
А Илья, даром что в стольном городе не жил, во пиру не сиживал, понял, что ежели поднесут чару – стало быть, Соловый из пленника в гостя превращается. Но уже торопился кто-то из оруженосцев хазарских, бежал по ступеням крутым, расплескивая темно-алое вино византийское из чаши серебряной.
Глянул Илья на князя и прочел в глазах его полную растерянность.
Соловый выдул весь кубок, наплескав себе на грудь и обмочив рыжую свою бороду. Красное вино пятнами пошло по холщовой рубахе.
«Будто кровь», – пронеслось в голове у Ильи. Соловый отерся рукавом.
«Ну вот, – подумал богатырь, – сейчас он силу свою будет показывать. Постарается князя осрамить и унизить».
Понимание предстоящего прочел он в княжеском взгляде. И сам так на Владимира глянул, что тот успокоился.
«Не бойсь! – говорил его взгляд. – Я служить тебе пришел!»
И глянул Владимир на Илью с надеждой, как мальчонка на воина сильного, на брата старшего.
А Соловый уже набрал полную грудь воздуха и засвистел тем страшным, переливчатым, родовым своим посвистом, что заставлял коней сшибаться с мостов и гатей. Сверлящий уши свист этот поднял тучи галок с темных крыш, забились у коновязей кони, забрехали по всей округе собаки…
Захохотали довольные варяги. И понял Илья, что эту минуту упускать нельзя. Засапожным ножом, что более на короткий меч смахивал, сунул он Одихмантьевичу в мягкое подреберье. Икнул, оборвавши свист, разбойник и, повернув удивленное лицо к Илье, стал медленно оседать на землю.
– Полно тебе, разбойник, детишков пугать да сиротить! Полно тебе и женок вдовами делать, – сказал Илья и, поворотившись к остолбеневшей толпе, стоявшей на гульбище и на крыльце, спокойно пояснил: – Разбойнику смерть по чину – собачья!
Крик и гам были ему ответом!
– Что он натворил! Убил Соловья! Он же нас в войну втравил! Надо с Соловым дружиться, а он убил!
Илья смотрел на суетню и беготню княжеских гостей, и тошно ему сделалось. Он вынул нож из тела Одихмантьевича. Пальцем огромной своей руки прикрыл его единственный остекленевший глаз, удивленно глядящий в небо…
– Взять деревенщину! – услышал он окрепший и набравший власть голос Владимира. – Закопать в погребе! За кровь, на дворе княжеском пролитую, пущай издохнет с голоду, согниет заживо! Такова ему казнь!
Тут Владимир-князь стал молодца выспрашивать:
«Ты скажи-тко, ты откулешный,
дородный добрый молодец,
Тобе как-то молодца да именем зовут,
Величают удалого по отчеству?»
Говорил-то старыя казак да Илья Муромец:
«Есть я с славного из города из Муромля,
Из того села да с Карачарова,
Есть я старыя казак да Илья Муромец,
Илья Муромец да сын Иванович!»
Говорит ему Владимир таковы слова:
«Ай же ты, старыя казак да Илья Муромец!
Да и давно ли ты повыехал из Муромля
И которою дороженькой ты ехал
в стольный Киев-град?»
Говорил Илья он таковы слова:
«Ай ты, славныя Владимир стольно-киевский!
Я стоял заутреню христовскую во Муромле,
А и к обеденке поспеть хотел я
в стольный Киев-град,
То моя дорожка призамешкалась;
А я ехал-то дорожкой прямоезжею,
Прямоезжею дороженькой я ехал
мимо-то Чернигов-град.