Жадно учился Илья искусству ведения войска. Смотрел, как шла обочь отрядов и далеко впереди высланная разведка – сторожа, как шли при дружине мужики черные – дороги и гати мостили, рубили просеки, по которым шла дружина и конница. Конница же была двух родов: легкая – из торков и мирных печенегов набранная – и тяжелая – из таких, как Илья, храбров. За каждым таким конником, в тяжкий доспех обряженным, шли его отроки, тянули кони поклажу на подводах либо на вьюках.
Теперь понимал бывший карачаровский сидень, почему после того, как войско проходило, пролегали по его следу дороги торговые, а с годами становились пути знаемые; почему на местах привалов и лагерей вырастали городища и крепости, а вокруг них посады, превращая городища в города.
Понимал и другое – сколь много условий, учитывая которые путь воинский прокладывается: сколь рек и оврагов перейти множеству тяжко нагруженных людей, коней и подвод надобно; какие болота обогнуть либо загатить; где броды отыскать либо перевоз через реку учинить. А увидев все это, стал понимать, что воевода не столько кулаками, сколь умом силен. Потому и не удивляло его, что в дружине киевской идут хитростные греки из Царьграда, показывают, как путь прокладывать, как оборону округ ночевки ставить и много чего другого, и почему их воеводы, как малые робяты, слушаются.
В Любече гомон стоял до неба, скрипели телеги, кони ржали и гулко гудела земля под их копытами. Отроки споро ставили шатры для воевод, натягивали пологи, под которыми спали княжеские дружинники, а пехота строила шалаши за городской стеной. Печенеги и торки стреножили коней, чтобы не растерять, уводили их в луга заливные на прокорм.
Видел Илья, что в толчее этой, пестроте воинской, есть свой порядок и воеводы им твердо управляют. А не будь воевод, мигом все войско смешается – обозы с конницей на пехоту наползут, и передавится войско – погибнет и до боя не дойдет.
Каждый день из разных мест подходили новые и новые дружины, приезжали новые храбры со своими отроками. Ждали князя. Но князь вослед войску не торопился, словно давал радимичам к сражению подготовиться. Из разговоров воевод Илья понял, что это не от лености князя зависит, а так задумано.
Молодые вон в бой рвались, требовали скорее из Любеча выходить!
– Куда? – урезонивали их старые опытные воеводы. – Где супротивник? Городов ни великих, ни малых у радимичей нет, а из городищ и селищ они мигом по лесам непролазным да болотам-дрягвам попрячутся. Вот и выйдет, что эдакий кулак, в Любече собранный, в пустоту ударит.
– Надобно россыпью идти! – кричали молодые. – Радимичей поврозь имати!
– Глупые вы! – ругался Волчий Хвост. – Как не поймете, что, когда вы в ряду и порядок держите, нет вас сильнее, а в лесу своем, один на один, когда радимич вас видит, схоронившись, а вы его нет, он каждого из вас много сильнее. И побьется все войско, так врага и не увидев.
– Уж не раз так было! – подтверждали немногочисленные старые дружинники-русы. – Иной раз придем воевать, а не с кем! Впусте селища да городища стоят. А как восвояси вернемся – они опять полны и крамолу чинят. Только бы ополчились радимичи! Только бы войско выставили…
Ждали сторожей да подслухов, что в земли радимичей ходили. Тайно принимали от радимичей перебежчиков. Вели их по темному времени в боярские шатры и там выспрашивали, а после тайно назад отправляли.
Илью, как особо князем отмеченного, на советы воевод приглашали, хоть и был он в большой войне небывалец. На советах он сидел, слушал да помалкивал, многому учась.
Понял он, почему князь поход на радимичей, вроде бы мирных, учинил. Радимичи были ненадежны, и непонятно, куда могли приклониться и кого к себе в подмогу позвать, случись какой в Киеве замятые. Потому нужно было учинить в их землях ряд и посадников поставить. Момент был подходящий: разрозненные роды радимичей не объединились и вождя набольшего у них пока нет. Войско же киевское на две трети – из небывальцев, потому и решил князь его в походе недальнем и нетяжком пообмять.
– Это не дружина варяжская, не войско Святославово, – вздыхали старики-русы.
– Сопляки-мальчишки да мужики-лапотники, и все языков словенских, хоть и родов разных! Какой с них толк?! Набрались толпы великие, народу множество, а все слабы. То ли дело варяги были – каждый сотни таких-то стоил! Они бы уж давно по землям радимичей прошлись, как стая волчья, и полоны бы такие привели, что года три на всех рынках были бы только рабы-радимичи!
Илья слушал да помалкивал, а про себя понимал, что такой-то войны – охоты на людей, кою варяги вели, – князь и не хочет. Не все воеводы и бояре, особливо из стариков-русов, это понимают. Не поход за добычей, но державы приращение – вот цель княжеская. Однако и он в лагере томился. В толчее и суете лагерной была своя тягота. Кони все округ повыели, дороги повытоптали, от отхожих мест, что округ лагеря были, шел дух тяжел. Мухота над каждым котлом висела столбом, коней до крови заедала. Еще неделя, кабы не меньше, и пойдут от тесноты людской среди воев болезни.
– Что ж медлим-то? – спрашивали вои-небывальцы.
А бояре да воеводы на совете только головами крутили: «Радимичи где? Где дружины воев сбираются?» И с облегчением слушали, как подслухи с той стороны доносят: в родах радимичей победили вожди молодые, кои с киевлянами на бой стремились, тогда как старые предлагали в лесах утаиться и в бой не вступать. Малая часть войска старших послушала и в земли дреговичей, в дрягвы их непролазные, ушла. Остальные же, спешно собрав всех, кто способен оружие носить, ополчаются и встречь киевлянам идут.
– Вот и ладно! – говорил терпеливый и опытный Волчий Хвост. – Вот и хорошо! Теперь вызнать, где они собираются. А вызнаем – тогда и двинемся.
Наконец сторожи донесли: «Сбираются дружины радимичей на реке Песчанице».
– Ну, теперь бы их только не упустить, удержать на месте! – горячился Волчий Хвост, посылая спешно за князем в Киев.
Служилые торки ночью снялись из лагеря и ушли двумя отрядами в землю радимичей, чтобы подковой охватить их войско. Хотя сторожа говорили, что у радимичей войска нет. Так, мелких дружин множество.
Вот ежели они к ляхам послали и те тяжеловооруженных дружинников с оруженосцами пришлют, тогда сеча может быть зла. Но посылали к ляхам радимичи или нет – никто не знал, и знать было неоткуда. Это могли подслухи из земель ляшских донести, но не в войско, а в Киев.
Вскорости из Киева гонец прискакал с приказом княжеским: «Выступать немедля», из чего воеводы и Муромец поняли, что к ляхам послали и радимичи, на Песчанице стоя, их поджидают.
Потому первый полк повел сам Волчий Хвост, не дожидаясь приезда Владимира, чтобы сойтись лицо в лицо с радимичами и уж далее их из виду не терять.
Илья и конные отроки пошли в первом полку, с другими такими же тяжеловооруженными воинами и оруженосцами. За ними поспешали пешие дружинники, все под командой своих старших. Двигались не быстро, чтобы пешцы не отставали. Греки-византийцы очень настаивали на правильном движении полка.
– Торки – конны! – говорили они. – Их дело – сшибка с врагом и отход. А ваша задача – стать и сквозь ряды противника проломиться. Вы малоповоротливы, ускакать, как торки, не можете, потому вас должны пешцы прикрывать, а уж каждого латника – оруженосцы.
На узких дорогах-просеках, проложенных в полях и лугах, пешцы шли обочь: справа и слева, прикрывая конников. В лесах передвигались отрядами. В каждом были и конные, и пешие. Каждый отряд – человек с полета, как бы малое войско. Ночевали со всеми опасениями и костров не жгли. Двигались быстро, коней пасли только ночью, но кормили по лесным местам сеном, что везли за войском на возах.
Когда вышли к Песчанице, где был разбит лагерь радимичей, остановились от них в одном переходе. На рассвете выдали коням ячменя, поседлали, снарядились сами по-боевому и, перейдя вброд реку, что отделяла киевлян от радимичей, вдоль пологого левого берега, в боевом построении, пошли на сближение.
При восходе солнца передовой полк переправился весь, для того чтобы не быть застигнутым на переправе. Броды прикрывали на обоих берегах реки конные торки. Они же шли обоими берегами до выхода к лагерю радимичей.
Многие воеводы и дружинники ругались на византийцев, что они взяли полную волю и покрикивали на марше воеводам, будто те – смерды незнаемые! А дружинникам простым и палкой доставалось, ежели они строй ломали. При другом случае могли бы дружинники ответить так, что от тощих старообразных византийцев одни перья со шлемов остались бы, но был строжайший приказ князя: слушать греков и все исполнять, что они прикажут.
Илью тоже раздражали их крики и повелительная манера командовать, но все позабыл он, когда одновременно, широко развернувшимся фронтом, киевская дружина, вернее, передовой полк ее вышел к лагерю радимичей, где к нападению никто готов не был!
Через широкое поле было видно, как сбегались кучками радимичские кудлатые мужики к своим вожам, и стояли эти кучки по полю розно, не в единую линию. И побить их ничего не стоило.
Загудели боевые трубы, и мерно, под удары барабана, качнулась, опустив копья, пешая рать и двинулась на радимичей, которые толпами носились по полю, бежали от лагеря и сбивались в большую людскую кучу.
В двух полетах стрелы византийцы остановили пешцев, между отрядами устроили проходы. В проходы вошли латники конные со своими отроками. Поперек всего поля выросла неодолимая стена щитов и копий, а слева и справа от нее подымали пыль конные торки. Илья видел, как отовсюду к успевшим ополчиться кучкам радимичей бежит подмога, но в правильный строй они все же не становятся. В одном месте толпа гуще, в другом – совсем редка…
Вой толпились вокруг своих предводителей. Мелькнуло несколько конных рыцарей в доспехах боевых – вероятно, из стран западных. Крик стоял над войском радимичей, но крик был общий и бестолковый. Дружина киевлян молчала, слушая команды воевод.
Илья видел, куда можно ударить сейчас конницей, куда двинуть пехоту.