И ему было жалко радимичей, точно это он стоял там в их бестолковых толпах. Он понимал, что совсем недавно, случись ему идти по призыву племенного вождя, и он так бы мыкался по полю, не ведая правильного порядка воинского.
Волчий Хвост что-то сказал грекам, те махнули трубачам, и сигнальный хриплый вой труб проревел над полем.
Вот от войска киевлян выехал на коне трубач и, проскакав перед строем сомкнутых щитов, протрубил вызов поединщика.
От радимичей выехало несколько рыцарей иноземных, выбежало несколько радимичей пеших. Но пешие вернулись в ряды, а от конных на середину поля поскакал один, в вороненом доспехе, с перьями на шлеме.
Илья встретился глазами с Волчьим Хвостом, который, оглянувшись назад, выбирал, кто поедет на поединок. Илья поднял руку:
– Я пойду!
– Ладно! – махнул ему воевода.
Отроки растолкали ряды пехотинцев, раздвинули воткнутые острым концом в землю щиты, освобождая дорогу. Илья, не горяча Бурушку шпорами, трусцой выехал перед лучниками, стоящими впереди мечников, за линией щитов.
Поединщик от радимичей тем временем проскакал на коне вдоль строя воинского, потрясая длинным заморским копьем. Илья неторопливо выехал на середину поля, внимательно разглядывая своего противника. Это был ляшский рыцарь, а может быть, воин из земель немецких: на нем был вороненый яйцевидный шлем с переносьем, кольчужная рубаха, поверх которой был повязан белый плащ, кольчужные же штаны и чулки. Он прикрывался круглым, как и у Ильи, кованым щитом с умбоном[12]. Конь под ним был значительно резвее Бурушки, но не такой массивный и широкогрудый.
Илья прочитал молитву и решил первым не нападать, а принимать наскок поединщика. Лях, проскакав перед строем, под громогласный крик радимичей повернул коня и, набирая резвости, пошел прямо на Илью.
– Не горазд ты разумишком, – сказал Илья, когда рыцарь почти поравнялся с ним. Точным движением он отбил копье врага своим и сунул его так, что получился рычаг, которым он вырвал копье из рук противника. Тот едва усидел в седле.
Илья думал, что он доскачет до своих, чтобы взять новое копье. Но лях, видать, разозлился и действительно соображал плохо. Он выхватил меч и опять во весь опор помчался на Илью.
Илья поднял над головою копье – знак своего преимущества – и воткнул его в землю. Крик одобрения был ответом на его благородный жест. И с той, и с другой стороны. Но Илья не стал выхватывать длинный свой меч, потому что понял – бесполезно! Щит у ляха крепок и кольчуга хороша – не прорубишь, не пробьешь.
Он поднял, сняв с задней луки, притороченную там палицу с круглым литым калдашем на конце. И когда мчавший во весь опор лях рубанул мечом – принял удар на щит, а сам двинул поединщика в не прикрытую щитом грудь палицей. Лях взмахнул руками и рухнул навзничь с коня.
Рев одобрения был ответом на этот удар.
Со стороны радимичей бежали оруженосцы рыцаря, на ходу вытаскивая короткие прямые мечи, чтобы отбить упавшего от оруженосцев Ильи, которые тоже поспешали изо всех сил к месту схватки. Илья сидел на Бурушке, который, казалось, совсем не заволновался, а только прядал ушами – будто комаров отгонял.
Оруженосцы сшиблись в коротких поединках – отроки Ильи оказались много сильнее и резвее, и ежели бы один, самый молодой, не поскользнулся, то никто бы и ран не получил…
Но поединки еще только вспыхнули, а уж по всему полю завыли трубы, и конные торки, стоявшие на флангах, пошли охватывать с боков толпы радимичей.
– Обходят! Обходят! Окружают! – раздались среди их рядов истерические голоса.
Вожди попытались организовать оборону. Но каждый из пытавшихся обороняться отряд делал это в одиночку, разваливая сомкнутый строй на островки оружных людей, в страхе выставлявших во все стороны, в том числе и против своих, мечи и копья.
Еще раз завыли трубы, и, подняв от земли высокие щиты, прикрываясь ими, пошли на радимичей от края до края сырой луговины, где шло сражение, пешцы. Они шли медленно, неторопливо. Впереди них на тяжелых конях шагом ехали воеводы и не позволяли небывальцам, и особенно горячим, ломать строй. Когда подошли на дистанцию полета стрелы, строй время от времени останавливался, и тогда лучники выметывали в сторону еще пытавшихся держаться радимичей сотни стрел.
Стрелы покамест пущались не прицельно, а навесно, чтобы язвить укрывшихся за щитами воинов в плечи и в шею. Урон они причиняли небольшой, но сыпались, как град из тучи, и, еще не сойдясь в рукопашной, радимичи дрогнули. Сначала попятились передние, ближние… Почувствовав, что первые подались назад, задние бросились бежать в открытую к лесу. За ними повсюду скакали торки, ловя арканами. Когда же передовой строй киевлян дошел до того места, где неподвижно посреди поля стоял Илья, вышло так, что пешцы невольно остановились. Вперед продолжали ехать только воеводы во главе с Волчьим Хвостом. Но радимичи, до того пятившиеся, все одно не выдержали и побежали.
– Радимичи Волчьего Хвоста боятся! – закричал какой-то весельчак из рядов, и громкий хохот был ему одобрением…
К вечеру приехал Владимир. Он сам осматривал пленных и наиболее здоровых, сильных раздавал воеводам, чтобы они сами смотрели, куда их девать: сажать ли на землю, передать за выкуп боярам либо оставлять в дружине.
Раненых, больных и хилых отправляли домой без выкупа. Именно то, что киевляне не брали в этом сражении рабов и близких себе славян в рабство не неволили, стало главной причиной того, что радимичи больше никогда не восставали, быстро и безболезненно вливаясь в новый народ.
Шедшие, к своему удивлению, неплененными в свои селища радимичи толковали, что княжеская дружина нынче не та, что прежде, и воюет по-другому, и все храбры – языка славянского, потому и не свирепствуют над славянами, и не неволят.
Дав этой вести разнестись и укрепиться в сознании племени, Владимир выслал малые отряды, которые установили погосты и наложили на радимичей дань. Большой кусок новой державы прилепился к ней. Стали расти в нем остроги и городища, увенчанные большим градом Смоленском.
Глава 15Заставщики
Придя в Киев и взойдя на престол отчий с помощью варяжских мечей, князь Владимир ни за что бы не удержался у власти, не изгони он самым подлым, самым мерзостным образом варягов и не предай он их истреблению.
Илья, служивший теперь уже в нарочитой, княжеской дружине, пожалованный многими княжескими милостями (в частности, собственным двором в Киеве, где был не только его дом, но и изба-гридница для ближних его, собственных, а не княжьих воинов-оруженосцев), приглядывался к князю и за многими дурными и противными его пониманию чертами отметил одно достоинство. Князь – капризный, нервный и не верный ни в привязанностях, ни в дружбе, ни в любви – обладал удивительным качеством. Он будто кожей чувствовал, чего хочет народ киевский, и беспрекословно этому велению следовал. Иной бы задумался: как это князю удается? Припомнил бы многочисленных подслухов, что доносили в княжеский терем все, что происходило в его державе; припомнил бы и малые советы, где бояре и воеводы, особо приближенные, думу думали, то есть обсуждали, как ряд вести в державе, какие дела творили, какие уставы давать, кого миловать, кого примучивать. Но этого всего было бы недостаточно для того, чтобы объяснить, как это князю удается так поступать, что его всегда поддерживает народ киевский? Как ему удается не только угадывать его желания, но почти всегда опережать их?
Иной бы сказал: Владимир – князь прирожденный, политик на все времена, но Илья, его современник, говорил: «Владимир-князь – помазанник Божий. Его Господь избрал на княжение». Воевода Илья Муровлянин, как звали его теперь, в это верил беспрекословно, а потому выполнял все приказы князя, даже если они ему были не очень понятны поначалу. Он тоже учился видеть, куда направлены думы князя, и, как истинный воевода, то есть человек не простой, а смысленный, думный, старался увидеть цель любого действия князя и народа княжеского.
А цель была – расширить державу, присоединив все неопределившееся, все находившееся в распаде и брожении. Все то, что можно было покорить, уговорить, примучить, чтобы, увеличив пределы княжества, выйти на твердые границы с державою сопредельною. Иначе соседняя держава, обретая государственность, присоединила бы не только все, на что претендовал теперь уже славянский Киев, а и самим бы Киевом не побрезговала. Платил же Киев дань хазарам, быв фактически оккупирован варягами! Нельзя было упускать момент, когда варягов не стало, а Хазария Великая, Хазария страшная захлебывалась водой Каспия и собственной кровью, отражая и стихию морскую, ибо Каспий поднимался, затапливая столицу государства, виноградники и поля, и стихию людскую – волны мусульманского нашествия. Шли на Хазарию хорезмийцы. Держава же Хазарская, потрясенная до основ походом Святослава, вновь оправиться и стать в прежней, страшной, силе уже не могла. Разноплеменные подданные ее тянули врозь!
Избранная верхушкой вера иудейская навсегда отсекла малую кучку князей и царедворцев от народа, который этой веры не принял и норовил освободиться от власти каганата.
Шелковый путь, принадлежавший евреям-рахдонитам, когда-то создавшим Хазарский каганат, прервался. Китай был охвачен восстаниями и перестал давать шелк на продажу. Испания поднималась на борьбу против арабов-завоевателей. Единственным товаром, который шел по старым караванным дорогам, были рабы, но весь мир начинал полыхать в войнах, а рабы, как известно, воюют хуже, чем воины убежденные, дерущиеся за свободу державы своей.
Огромный Хазарский каганат, существовавший почти четыреста лет, развалился на куски, и каждый отдельный кусок его становился государством, поглощая соседей. Поэтому неизбежно должны были столкнуться две части державы Хазарской, ныне ставшие независимыми: Киев и Камская Болгария.
Илью это коснулось в первую очередь как человека, жившего на границе земель славян-вятичей, муромы и Волжской Болгарии… В одно несчастное утро, когда сиял красотою заднепровский простор и силою, упругой молодостью веяло от града Киева, где стучали топоры, гремели телеги, грохотали молоты в кузнях, а на дворах, где обучалась воинская молодежь, бряцала сталь, пошли через перевоз обозы с беженцами.