– Ан вот опоздал! – показал шиш Илье Добрыня. – Князь велел звать к себе попов греческих, муллу басурманского и раввина.
– Вона как? – удивился Илья. – Понял, значит.
– И выберет он, что ему надобно, а не по тычкам твоим!
– Он выберет либо жизнь, либо смерть и себе, и многим…
– Это почему же? – невольно труся вприпрыжку за конем Ильи, кричал Добрыня. – Сам выберет. Сам…
– Сам человек только в нужник ходит! – сказал Илья. – Да и то не каждый. Кто и под себя… Ежели слушать душу свою станет – Господь его вразумит, а ежели сатана его обманет и он не то выберет, будет как с Хазарией, где голова – одной веры, а тулово – другой…
– Ох и умен ты, ох и умен… – старался уязвить младшего воеводу Добрыня.
– Да уж не дурак! – не поддался Илья, выезжая с княжеского двора.
– Это почему же? – не зная, что и сказать этому упрямцу, растерялся Добрыня.
– Я по образу Божию сотворен, и разум во мне – от Господа, – сказал Илья уже с улицы.
Добрыня плюнул ему вслед. Но в переходе теремном спросил дружинника, на страже стоявшего:
– Как он сказал: «По образу и подобию»? А ежели бы мы по образу и подобию Перуна стоеросового, из колоды резанного, были сделаны? Вона где красота-то неземная!..
Дружиннику говорить было не положено. Только когда Добрыня ушел, он ухмыльнулся, подумав: «Чудны дела Твои, Господи!»
Дружинник был христианин.
Князь Владимир слов на ветер не бросал, и очень скоро Илья это почувствовал. Воеводы с ног сбились, отбирая храбров, гожих к степной службе. Илья смотрел каждого. Надобны были конники изрядные, бойцы опытные, кои не только в строю скопом драться могли, но и в одиночку без всякой подмоги ратились бы до последнего. Норовил брать таких, у кого степняки либо отчины пожгли, либо всех родаков убили. Распытывал в точности – убили али приневолили? – чтобы впоследствии, когда сторожа окрепнет и станет супостату непроходна, не попытались бы хазары подкупом да обещанным обманом сторожу взять.
И у самого сердце сжималось: вот как приведут с той стороны Подсокольничка!..
– Господи! Помоги! Господи, не оставь! – только и шептал.
Особо обращал внимание, чтобы степь бойцы знали, ведали, как в ней дорогу сыскать, как без припаса прокормиться, как спрятаться и скрытно к врагу подойти. Вывозили их в городки заднепровские, и старые гридни их степной езде конно обучали да в рукопашной, киевлянам незнаемой, обламывали.
– Ты в степи не красотой силен, но вежеством и головой своей! Никто тебе не помощник! Только на себя рассчитывай, только собою владей! – кричал новобранцам старый гридень, который с Ильею еще из Карачарова шел. Совсем поседел он, высох на горячем киевском солнце, а не сутулился и силы не терял.
Смотрел Илья на отроков своих, которые нынче чуть не в воеводы выходили. Слава Господу, все живы, ежели изранены были – оправились, заматерели. Кое-кто и женился. Да только какая у воя семейная жизнь? За три года – пять походов, не считая службы заставской да стычек с кочевниками.
По первым морозам прискакал в городок на взмыленной лошади вестник:
– Сбирайтесь скорее, Добрыня меня прислал сказать – князь едет!
– Едет, и хорошо! – ответил Илья. – И неча нам сбираться!
– Да как же! Князь ведь!.. – не понял вестник, что всю жизнь в тереме да во дворе княжеском околачивался.
– Иди поешь! – сказал воевода карачаровский. – Да одежку поменяй. Ишь взопрел, без привычки скакавши. Обморозишься.
Часа через два-три загикало в степи, зачернело со стороны киевской, пошла через сугробы да переметы конная свита. Поволокли псари собак княжеских, поехали лучники, копейщики. Не поймешь: то ли поход, то ли охота.
Прискакал князь в окружении самых ближних воевод и бояр. Поздоровался с Ильею.
– А ну покажи, как храбров обучаешь.
Илья приказал всей своей дружине конно построиться. Ахнул князь, когда увидел, с какой скоростью храбры сбрую вытаскивают, из конюшен, наполовину в землю вкопанных, коней выводят да седлают. Глазом не сморгнул, а они уж все при конях оседланных и сами снаряжены.
Похвалил князь и за выучку, когда начали вои-заставщики через препятствия скакать да рубить саблями. Сел, не побрезговавши, с храбрами похлебку есть. Сделал вид, что не разглядел, как храбры перед едою крестятся и, над казанами притулясь, все без шапок сидят, хоть и мороз. Когда пошли они конно с Ильею на проездку и поскакали степью, приказав свите чуть приотстать, сказал князь:
– Ты ведь, Илья Иваныч, корня не славянского?
– Мать – славянка, отец – бродник.
– Тебе-то я верю, а что ж ты всю сторожу свою, всю дружину из кочевников набрал? Они тебя сонного в полон не уведут?
– Я набирал их по умению и годности, – спокойно ответил Илья. – Есть меж ними и славяне, хоть и мало…
– Какие славяне! – закричал князь. – Когда они меж собою не пойми как болтают!
– Это чтоб ты не догадался! – засмеялся Илья.
– Ох, с огнем ты играешь! Они же степняки! Как они со степью воевать будут?
– А на что мне вой, кои врага видят и слышат, а что он говорит, не разбирают? – сказал Илья.
Князь примолк. Сзади гомонили свитские, рвались с поводков и скулили собаки.
– А не предадут они тебя? Ты ведь им чужой. Да и все вы – разных языков.
– И я им не чужой, и они мне братья! – сказал Илья. – И не предадим мы друг друга. В том на Евангелии – слове Божием – присягали. И крест целовали. Тут ведь все, князь, вой – христиане.
Князь молчал, покусывая черный ус. Из оврага, как из-под земли, выросли два всадника. Примолкла свита. Выскочили вперед воеводы, чтобы прикрыть князя. Илья поднял руку:
– Свои это. От заставы скачут.
– Слава Иисусу Христу! – раздалось из снежного тумана.
– Во веки веков, – пророкотал Илья.
Всадники подлетели. Стали как вкопанные. Соскочили с коней. Кони, еще горячие от скачки, храпели, выдувая пар из ноздрей, где как пламя вспыхивала алая подложка, косились на коня княжеского, им незнакомого.
– Все ли тихо?
– Пока тихо. Огней нет, – ответил старший по разъезду, у которого из-под малахая лисьего свисали две заиндевевших косы, – хазарин! – И сторожа дальняя покойна. И подслухи ничего не доносят.
– Где печенеги немирные?
– Все на низ ушли! Здесь кони тебеневать[13] не могут, а сенники их Аксай-хан прошлым месяцем пожег.
– Сколько отсюда будет?
– Докуда? До сенников-то? Пять дневных переходов, – четко отрапортовал всадник.
– Ну, спаси Христос, – отпустил воинов Илья.
– Так вы что, и дальше ходите? – как бы невзначай спросил князь.
– Сторожи тайные и подслухи за печенегами как волки рыщут и к морю вдоль Днепра спускаются.
Князь не ответил. По детской привычке покусывая пухлые алые губы, он смотрел, как прямо с места в намет поднялись заставщики и ветром пронеслись мимо его свиты в сторону утонувшего в сугробах городка, над которым, сияя в полнеба, опускалось закатное холодное солнце.
Часть втораяДержава православная
Глава 1Хазарский поход
Владимир считал, что война с Хазарией – главная война и в его жизни, и в жизни нарождающейся державы. Можно! Можно слить в единый монолит все эти бесчислен-ные селища, городища, разноплеменные орды и лесные народы. Можно! Можно!
Но памятен был поход знаменитого хазарского военачальника Пейсаха на князя Игоря, когда он прошел, как пожар степной, по всем вотчинам князей киевских, смел дружины славян, русов, варягов и наложил дань тяжкую, многолетнюю на киевских каганов. Хазарское иго надолго придавило росток будущей славянской государственности. Какими деньгами, какой кровью, пролитой ради хазарского каганата и славы его, платили русы, славяне и все подвластные в страшной доле хазарских данников; какие реки слез были пролиты, с какими потоками можно было сравнить тысячи рабов, угнанных на рынки Итиля, Азова, Кафы и дальше – до Багдада, Пекина и Кордовы!
Как меч вознесенный была Хазария над Киевом! Как секира при корнях побега молодого!
Медленно отваливалась эта страшная тягота, что много лет давила и не давала развернуться княжеству русов и славян. Казалось, старый Хельги – Вещий Олег – разбил хазар, но ответом был поход Пейсаха. Казалось, Святослав выжег Итиль и города иные, развалил крепости Саркел, Саткерц и Тьмутаракань, но оправилась Хазария, и хоть не в состоянии была, как при Пейсахе, сокрушить Киев, но жестко держала его на правом берегу Днепра, не давая шагу ступить в сторону Черного моря, отрезая от стран полуденных и торговых путей.
Однако Хазария была уже не та, что прежде, – тень былого величия и силы. Четыре стихии подтачивали ее могущество. Стихия первая, людям не подвластная: Великий Гурган – Каспийское море стало наступать на Итиль, столицу Хазарии. Уровень его поднялся на семнадцать метров, и поглотили волны морские поля и виноградники, стены городские и дороги. Тысячи рабов изнемогали на строительстве дамб и отводных каналов, но Каспий, словно кара Божья, наступал неотвратимо, каждый год обращая в ничто тщетные усилия человеческие.
Вторая стихия – ислам, несомый на остриях тысяч копий и сабель, ежегодно штурмовавших цитадели Хазарии. Подобно морю, неотвратимо наступали воины ислама, проламываясь через железные ворота Дербент-кала, наваливались на Итиль из Хорезма.
Третья стихия бушевала в самом Хазарском каганате. Принятый верхушкой правящей элиты иудаизм расколол державу изнутри. Бежали в степи хазары, исповедовавшие христианство; толпами уходили навстречу братьям по вере хазары-мусульмане; разбегались по горам и степям хазары-язычники, пополняя собою соседние, враждебные каганату народы. Эта стихия была самая страшная – она сокрушила сильную державу, повелевавшую громадной частью тогдашнего мира.
Последняя стихия только нарождалась, только поднималась подобно морской волне, только накатывала, но должна была смыть ослабевшую державу с лица земли. Такой стихией мнилось Владимиру его княжество. Он считал себя отмстителем за годы рабства и позора. Он, как ему мнилось, должен был нанести последний, смертельный удар издыхающему чудовищу, столетиями питавшемуся людскими жизнями.