Вести об этом незамедлительно шли в Киев, и только старцы печорские были спокойны:
– Тьма сгущается перед рассветом. Господь управит ко благу нестроения все. – И Муромца, который несколько раз порывался к войску ехать, останавливали: – Не ходи. Лечись, сил набирайся! Твоя служба – впереди.
– Так ведь князь в затмении, неправду творит!
– В уме он полном, – отвечали старцы. – И все рассчитал верно. И момент выбрал точный, когда по Корсуни ударить, так что византийцы городу на помощь прийти не могут, и сватается к Анне, по разумению своему, верно. Чтобы браком сим дальнейшую месть византийскую отвести и за хазарский поход долга не возвращать! Хитро измышлено.
– Вы вроде как его одобряете?!
– И-и-и, – улыбались старцы. – Простодушен ты, Илюшенька, тем и люб нам. И Господь с тобою пребывает повсечасно. А хитрость ведь не от Бога. И на все измышления человеческие есть воля Божия. И князь, что себя кесарем великим мнит, – как лист древесины или вон синица на ветке, перед Господом. Господь ему свободу воли дает, дабы он сам решал – что ко благу, что ко горести. Но поскольку он князь и за народ свой ответчик и предстатель, то и вразумление ему будет! Непременно будет!.. А ум что? Ум без молитвы дьяволу служит.
Сыскался Блуд в городе Корсуни! Только звали его на сей раз попом Анастасом. Передние посты киевлян стояли в полете стрелы от городских стен. Под вечер, когда вялая перестрелка закончилась и стояли воины при закатном солнце, любуясь на озаренные розовым светом стены города, стрела прилетела с привязанной запиской. Ее доставили князю. На краткой записке греческим письмом было начертано: «Перекопай и перейми воду, что идет за тобою по трубам с востока».
Только что перед этим состоялось одно из бесконечных совещаний с византийскими послами и корсунскими парламентерами. Они говорили о том, что наступление Владимира захлебнулось. Та насыпь, которую вяло строят воины князя, чтобы по ней перебежать через стену в город, постоянно разрушается корсунцами, ежедневно выходящими на вылазки. Говорили о том, что дружина князя, наполовину состоящая из крещеных славян, со своими единоверцами воевать не хочет. И не сегодня завтра может обратиться и противу князя. Прямо об этом не толковали, но припомнили к слову, как неожиданно погиб на перекатах днепровских Святослав, который шел к граду Киеву церкви жечь и христиан резать.
Князь в ответ куражился, откровенно грубил воспитанным и строго державшим дипломатический этикет византийцам. Но про себя понимал, что дела обстоят именно так, как говорится послами. Чтобы переменить тему, опять заговорил о своей женитьбе на Анне.
– Анна за язычника замуж не пойдет! – холодно и веско сказал посол.
– Вот возьму Корсунь – и крещусь! – смехом отвечал князь.
На что византийский посол, худой, хрящеватый старик, коротко, по-византийски, стриженный, с бритым сухим лицом, без улыбки сказал:
– С небесами не шутят, князь!
Резанули слух Владимира эти слова. Ему и самому иногда, в ночной бессоннице, становилось страшно. Для него, как для всякого человека того времени, существование было жестко разделено на мир добра и мир зла. И язычники, и люди иных вер иначе жизнь не воспринимали.
«Так кому же я служу?» – иногда думалось князю. И становилось жутковато, как тогда, в ночь последней размолвки с Рогнедой, когда явственно почуял он присутствие чего-то высшего, им незнаемого, и принял неожиданное для себя решение.
«С небесами не шутят, князь».
Владимир не нашелся что ответить, чем отшутиться. После ухода послов он долго бродил по берегу, перепрыгивая с камня на камень, сидел на колючей, ноздреватой и теплой поверхности, швырял мелкие камушки в море…
– Князь! Князь! – кричали бегущие к нему воины. – Хорошая весть!
Владимир как козел заскакал по камням им навстречу.
Тучный переводчик-грек, держа записку в бритых синих руках, перевел: «Вода за тобою сзади, с востока».
– Ну, – крикнул князь, обращаясь к бездонному вечернему небу и подбрасывая горсть мелкой гальки вверх, – если сбудется сие – крещусь!
Трубы отыскали быстро. Дружинники и черные мужики, следовавшие за войском, быстро перекопали водопровод, и драгоценная вода, текшая из родника и поившая город, бесполезно пошла в море.
В тот день у городских фонтанов, где всегда собирались женщины с кувшинами, явственно обрисовался облик смерти. Город начал погибать от жажды.
Через пять дней ворота отворились и навстречу дружине князя начали выходить изнемогшие от жажды защитники. Они шли длинной вереницей, бросая к ногам победителей мечи, копья, щиты. Но не было радости на лицах славян и русов. Многие отвязывали висевшие у пояса баклаги и отдавали пленным. Те с благодарностью припадали к воде.
Без всякой команды и приказа черные мужики починили разрушенный водопровод, и вместе с киевской дружиной в город пришла вода. Может быть, это чуть скрасило горечь поражения и ненависть к вероломному врагу утишило. Исстрадавшиеся дети плескались в мутных водах фонтанов и жадно пили.
Владимир занял несколько зданий богатых горожан и стал праздновать победу, но праздник не получился. На его пир собрались только несколько бояр и воевод. У большинства же сразу нашлись какие-то неотложные дела.
Вин понатащили много. Привезли во всего Крыма. Выбивали у бочек дно и пили как воду! Непривычные к вину, славяне напивались как свиньи. Валялись, на потеху грекам, в лужах вина. Старшие дружинники-христиане тычками и оплеухами растащили всех бражников по постоям. А княжеский пир только набирал силу. Владимир пил полными чашами, лил драгоценное, многолетнее багровое вино на княжеские одежды. Захмелев, скинул кафтан и проливал вино на белую, вышитую по вороту оберегами княжескую рубаху…
– Точно в крови купается! – сказал немолодой рус, стоявший в страже, своему однополчанину.
– Бес его крутит! – ответил тот.
Владимир пытался петь и плясать. Но пьяна и бессмысленна была его песня, а плясать не мог – ноги не держали.
– Вишь, как греки-то на него смотрят! – говорили меж собою дружинники. – А как на него смотреть: свинья – она и есть свинья.
Спьяну решил Владимир отблагодарить Анастаса, который выдал водопровод киевлянам. Его разыскали и притащили.
Анастас оказался седым стариком, суровым и молчаливым. Он отказался пить вино и отказался принять за свое предательство награду.
– Вона ты какой! – пьяно кричал князь. – Гордый! И казны не берешь! А для чего же ты про воду нам сказывал? Али злобу на кого имеешь? Али городу мстишь?
– Я Корсунь пуще жизни люблю… – глухим голосом ответил Анастас. – Его оберегая и жителей его блюдя, открыл я вам про воду.
– Да как же «оберегая и блюдя»? – смеялся князь.
– А вот так, – сказал суровый Анастас. – Городу в осаде не удержаться. Ворвались бы вы сюда штурмом – так и город бы погиб. А Господь вразумил меня дело сие содеять и принять вас в город без боя. Город цел…
– А не боишься, что твои согорожане, соседи твои тебя проклянут за измену твою?
– Я городу не изменял, – упрямо повторял поп Анастас.
– Как же не изменял, когда воды его лишил… И покориться заставил?
– Господь заповедал: «Кроткие наследуют землю».
Смутное воспоминание заставило Владимира протрезветь. Припомнился ему и Святополк, в горнице лежащий, и Олег, затоптанный в сече…
«Кроткие наследуют землю…» – это говорил ему проповедник греческой веры долгими беседами зимними, когда Владимир уверялся в истинности православия.
– А ты не гадатель? – спросил он Анастаса.
– Нет, – коротко ответил старик.
– Сказать мне о будущем ничего не можешь?..
– Могу.
– Ну-ко?.. Что же мне делать?
– Не пить вина. Жениться на Анне и крестить народ свой, Богом тебе на сохранение данный. И строить державу новую, православную…
– А за меня, за «рабычича», царевна не пойдет! – куражась и кривляясь, говорил пьяный князь. – Я – нехристь! Не пойдет!
– А ты крестись, – сказал византийский посол. – Ты крестись, и тогда станет возможным ваш брак!
– Крещусь! – пьяно прорек Владимир. – Только пущай сначала сюды приедет. Пущай приедет!
Победа киевлян в Крыму была полной неожиданностью для Византии. Однако старое, державшее в руках половину известного тогда мира государство было готово к любым неожиданностям. Византия так нуждалась в союзнике, что когда до Константинополя дошли, конечно в дипломатическом изложении, слова Владимира о желании жениться на Анне, то, несмотря на все ее мольбы и угрозы покончить с собой, ее погрузили на корабль и отправили в Крым. Только одно непременное требование выдвигали греки: «Князь должен быть крещен».
– А и крещусь! Крещусь непременно! – кричал каждый вечер князь, напившись. Протрезвев, смеялся над сказанным.
Анастасий больше к нему не приходил, а силой его князь приводить опасался. Старик, предавший, по мнению князя, свой город и не считавший себя предателем, его пугал непонятностью своих мыслей и действий.
Дружина бездействовала и не понимала, чего медлит князь. Вздумали было дружинники язычники-русы грабить город, но дружинники-славяне, все крещенные еще в Киеве, бестрепетно повесили нескольких мародеров, и грабежи прекратились.
Христиане из войска Владимира вели себя совершенно независимо. Каждое утро они, оставив караулы при лагере и оружие, шли в православные храмы, которых было несколько, и стояли длинные греческие службы. Хитрые греки привезли или вызвали откуда-то болгарских священников, и служба шла по-славянски.
Князь понимал, что начинает терять власть. Но все так затянулось, запуталось, и, как выйти из создавшегося положения, он уже не представлял. Все меньше воевод сидело за его столом, потому что уводили они свои дружины малые назад, в Киев. А князь все медлил, все чего-то ждал. И каждый вечер напивался!
Его подняли утром криками:
– Князь, греки Анну привезли!
С трудом подняв похмельную голову, он вышел на террасу дома, откуда было видно море и пристань.