– Потому, – отвечали калечные, безрукие, безногие и слепые бывшие воины, – что деревня вся в скудости пребывает. И весь народ черный в скудости. Скажем, в городе-то, при нынешнем строительстве великом, каменотес получает двадцать фолов в день, хотя трудится от зари до зари, спины не разгибая, а нищий, ежели повезет, может и сто фолов за день собрать!
– Что же это за держава такая, – сказал Сухман, – что бездельный более трудника благ имеет? Мы в Киеве, не в пример вашему городу великому, проще живем, а такового обычая у нас нет. Вона как на Подоле у нас ремесленный люд живет! Что твои воеводы! – сказал и осекся, глядя, как судорога дернула щеку Ильи. – Здеся больно меж князьями и народом черным разница велика! Я распытывал: в центре города дом две тысячи номисм стоит, а мистий – работник у боярина – едва две номисмы в месяц заработать может. Крестьянин в деревне и того не имеет.
– И земля обильна, и даже больше нашей, а в скудости народ живет! – соглашался Илья.
Он вспомнил, как, пребывая по какой-то воинской надобности в горах, встретил крестьянина, что на горбу своем тащил корзину с землей – делал в горах себе поле.
– Это на камнях, где любой ветер и дождь все труды его смоет! – возмущался Илья, рассказывая об этом Сухману. – Да и много ли он земли за всю свою жизнь в горы снесет! А кругом земля впусте стоит! Поля кустарником зарастают! А тронуть – не моги! Каждый клочок сосчитан, за каждый клочок – налоги плати!
– Да, – говорили дружинники-христиане. – Чаяли мы державу православную увидеть, от коей к нам свет истины просиял! Чаяли здесь подобие Царствия Небесного найти, потому что люди в законе живут! А нашли – горшок с помоями! Шутка ли: монахи смиренные трактиры да кабаки держат! Им надобе душу спасать да за народ молиться, а они тот народ спаивают!
– Грех! Грех! – подтверждал Илья, видя в огромном константинопольском порту бесчисленное число воров и проституток, трактиров и кабаков. – Христос изгнал торгующих из храма! А здеся и храмы-то в торжища превратили! И за все-то плати! Дышать скоро за деньги будут! Все на деньгах стоит!
– Да не стоит, а валится! – вздыхал Сухман. – Аль не ведомо, мы-то здесь по какой надобности? Мы – наемники суть! Потому что воюем не в пример лучше подданных державы сей! Не блюдут они своей отчины! Где же она устоит? Не мать держава сия детям своим, но мачеха!
– Может, государь нонешний Василий Второй учинит порядок? – размышлял Илья. – Сказывают, он многие налоги отменил да недоимки простил! Воюет вона как умело!.. Прямо герой!
– Герой? – усмехнулся Сухман, – А где это видано, чтобы герои по пятнадцать тысяч пленных ослепляли? А?
– Так ведь это болгары! Бунтовщики как бы! Супротив державы ромейской умышляли да ромеев побивали!
– Болгары такие же христиане, как и ромеи! И державу свою созидать хотят! Так вот и мы от Хазарин отложились!
– Ну, сравнил! – сказал боярин Бермята. – Хазария нам чужая вовсе! Там и закон другой, и богу другому веруют! А болгары и ромеи – христиане!
– То-то и оно! – сказал Сухман. – Человек по образу и подобию Божию сотворен! Как можно уродовать! Казни врага, а уродовать-то зачем? Господь милосердие заповедал, а они жестокостью своих же единоверцев приневолить хотят!
– Жестокостью ничего не строится! – согласился Илья.
– Они, сказывают, дружка дружку поедом едят! Басилевсы-то ромейские! То травят, то казнят! Страх! – сказал Стемид.
– Откуда знаешь?
– Да мне тута один славянин рассказывал! Он все ведает. Да и сказывать-то боится! Тут за каждым по десять соглядатаев ходит! Боятся люди дружка дружке в глаза глядеть!
– Душная держава! Душная! – заключил Бермята. – Вот тебе и закон Христов!
– Закон тута не причинен! – сказал Илья. – В людях все! Христа Завет Новый от Завета Ветхого тем отличим, что с каждым Господь завет учиняет и каждый по грехам ответ держать будет! Не державою, не народом, а своею головою!
– Эх, Илья Иваныч! – вздохнул Сухман. – Это мы понимаем. А что ж тута в людях нестроение такое?
– Хотения общего нет. Общей молитвы нету! – сказал дотоле молчавший священник войсковой, болгарин охридский Фока. – Все розно живут, как пруты в венике развязанном.
– Так-то людьми управлять легче! Веник-то поди переломи, а по одному прутику и младенец справится! – сказал Сухман.
– Потому они и для боя негожие! – сказал Илья. – Прутья, а не люди! Вот козни-то сатанинские! Слабодушные они, а державе их то и надобно.
– Надо нам, робяты, дружка за дружку держаться! Не то и мы пропадем тута, не то ересью ихней заразимся. Станем суемудры, начнем закон Христов, как нам хочется, толковать, а не по истине! – сказал Сухман.
– Верно, Сухманушка! Верно! – пообнял его за плечи Илья.
Воеводы сидели поодаль от городских стен, на высоком морском берегу над бухтой, плотно забитой кораблями. Веселая пестрота флагов, суета грузчиков, поблескивание красных весел на военных кораблях, обилие парусов, казавшихся отсюда белоснежными, синь моря и синь ослепительного неба – все говорило только о радости земной. Но Илья теперь уже знал, что стоит спуститься в порт, будет там все по-другому. Паруса окажутся грязными, грузчики, сейчас бегущие веселыми муравьями по сходням, изможденными рабами! Нестерпимая вонь от рыбных складов, от мясных отбросов. Стаи бродячих собак, крысы в каждом темном углу… И как крысы, таящиеся в тени портовых кварталов, всевозможные шайки городских бандитов, воров, убийц…
– Мне сказывали вчера, вроде наших отроков ограбили? – спросил он у младшего воеводы Яна Усмаря.
Тот встал и снял шапку, комкая ее в огромных руках кожемяки, стал сбивчиво рассказывать, как вчера пошли вой под вечер в порт, а на них такая шайка напала, что они справиться не смогли. Бандиты их побили и мечи отобрали!
– Что?! – сразу закричали несколько воевод. – Мечи?
– За потерю меча – предать смерти, – сказал бесстрастно Сухман. – Как же это воинов с мечами подонки побили?
– Стаей налетели! Наши и опомниться не успели!
– Пьяны были, – припечатал, глядя вдаль на море, Сухман.
– Так, что ли? – спросил Илья.
– Так, – потупился Усмарь.
– К чему приговариваем? – спросил Илья воевод.
– Ежели сейчас простить, они пить пустятся! Так недолго и до того, что побегут из дружины, как ромеи, – сказал Бермята.
– Смерти предать, чтобы другим неповадно было!
– Эдак мы всех перебьем, – подал было голос Усмарь.
– Что! – повысил голос Илья. – А ты что думаешь, без наказания остаться? Ты воевода! Твоя голова на плахе – первая!
– Молодые ребята, небывальцы! – гундосил Усмарь. – И так в покаянии…
– Смерти! – сказал Сухман. – Сказано: лучше руки или ноги лишиться, чем всему телу болезнью погибнуть. Гнилое – бестрепетно отсекай!
– Они не гнилые! – подал голос священник. – Они – дураки! Не ведали, в какую геенну разврата попали! Город-то больно гнил!
– Пойдут в бой без доспехов. С голыми руками! – сказал Илья. – Добудут оружие – пущай дальше служат и вина их прощена! Погибнут – видно, так Бог судил.
– И ты безоружен первый пойдешь! – сказал Сухман Усмарю.
– Я знаю! – не то с облегчением, не то с печалью вздохнул Усмарь, нахлобучивая шапку и кланяясь неловко воеводам. – Спасибо за науку.
– Не на чем! – холодно отозвался Илья.
– Ему – что оружно, что безоружно! – улыбнулся вслед уходившему к дружине Усмарю воевода Бермята. – Здоров преужасно. Пожалуй, не слабже тебя, Илья Иваныч, будет.
– Сильнее, – сказал Илья. – Он моложе меня, не изранен… Сильнее.
– Как он о прошлом годе быка-то заломал!
Большая орда печенегов прорвалась на Лыбедь-реку под стены киевские. Вели себя чинно – не грабили, не жгли. Шли ратиться по законам войны. Стали друг против друга ополчившиеся рати. А воевать, видно, ни тем ни другим не хотелось… Не было в воях ненависти. Потому стали задираться. Но и это не подействовало. Тогда порешили вызвать поединщиков. Владимир-князь сразу согласился. Потому что рать, им выставленная, только с виду была сильна, а на самом деле – не вон, а горожане ополчившиеся. Все войско – на границе. Нежданно печенеги прорвались. И по сю пору неведомо, откуда эта орда подошла. Скорее всего, шла с византийской службы либо войны с Царьграда и явилась не с востока, откуда ее ждали, а с запада. Князь и тянул время, переговоры вел, ждал, пока рать боевая от границы подойдет. Смотрел князь на печенегов – сильных, в боях закаленных, видел и своих ополченцев. Ребят хороших, ладных да молодых, но плохо обученных воевать, а строя боевого и вовсе не знавших. Опять пошли переговоры. Наконец решили поутру поединщиков выслать. От печенегов выезжал здоровенный черноусый, вислоусый детина. Сказывали, коня своего на плечах носил. Стали такого в княжеском войске искать – нету!
– Эх, – сколько раз князь сетовал, – нет Ильи Муромца! Он бы не сплошал!
Из рядов ополченцев пришел к нему старшина кожемяк, что кожи артельно мяли.
– У меня, – говорит, – дома сын остался. Пожалуй, задавит печенега.
Тогда и привели Усмаря. Князь, глядя на молодого и невысокого парня, не поверил в его силу.
– Печенег-то чуть не вдвое тебя толще да больше!
– А я его носить на себе не собираюсь, – неуклюже, но с гордостью ответил парень.
– Чем докажешь силу свою?
– Быка мимо меня пустите.
И когда погнали быка, он как-то изловчился и громадными своими руками кожемяки схватил быка за бок и вырвал огромный кусок шкуры толщиной в палец. Быка добили и зажарили, наелись; на трапезе и решили, что парень, пожалуй, неплох. Владимиру было все равно, каков парень. Ему нужно было время, пока спешащая от границы конная дружина не подошла. Но столь скорого исхода поединка он не ожидал.
Усмарь Ян, так звали парня, вышел к печенегу неоружно и тем привел его в замешательство. Печенег растерянно слез с коня, отстегнул меч.
Печенеги плевались и ругались, скаля зубы, принимая то, что отрок вышел ратиться с голыми руками, за оскорбление.