я мелко, не стоит труда…»
Но жизнь предложила Репину новые сферы деятельности. В 1894 году он принял предложение академии занять вакантное место профессора и с увлечением отдался новому делу – преподаванию.
Л. А. Шевцова-Споре, которой довелось жить в академической квартире Репина в Петербурге в течение трех лет – с 1897 по 1900 год, так вспоминала об этом времени: «До этого я, девочка-подросток, училась в гимназии в Польше, где мой отец, полковник артиллерийской службы А. А. Шевцов (брат жены И. Е. Репина), находился на службе в армии. Но вот отца перевели в Подмосковье (в Нахабино), и я осталась без учебного заведения. Было решено отдать меня к дяде в Петербург, где я могла учиться вместе с младшей дочерью Ильи Ефимовича – Таней. Так и было сделано. Я стала ученицей Василеостровской женской гимназии».
Шевцова-Споре пишет, что дом Репиных был открыт и доступен широкому кругу столичной интеллигенции. Кого тут только не было! Кроме тех, кто позировал художнику, здесь постоянно толпились студенты, его ученики. На молодежных вечеринках, обыкновенно в субботу, собирались десятки людей. Особенно велики были собрания в день рождения хозяйки дома – Веры Алексеевны, с которой, как уже говорилось, художник то сходился, то расходился в течение долгих лет.
Шевцова-Споре вспоминает именитых людей, бывших завсегдатаями репинской квартиры. Это известный гравер на дереве и офортист Василий Васильевич Матэ и художник и педагог Павел Петрович Чистяков. Оба жили при академии. Квартира Чистякова была во дворе, в отдельном доме, а Матэ жил тут же, в самой академии. Они бывали у Репиных особенно часто, а Матэ заходил буквально по нескольку раз в день. Кроме примелькавшихся художников в доме Репина постоянно бывали писатели, артисты, деятели науки и культуры, например Д. И. Менделеев и В. М. Бехтерев. У Менделеева брала частные уроки дочь художника Надежда.
Иногда, большей частью в праздничные дни, Репин по просьбе детей рисовал что-нибудь им в альбомы. Для этой цели у каждого из детей был заведен свой альбом. Кто просил нарисовать пожарного, кто матроса. Однажды какой-то из девочек Илья Ефимович нарисовал иллюстрацию к «Войне и миру» – момент, когда юная Наташа Ростова впервые появилась на взрослом балу.
Свою дочь Веру Репин откровенно любил больше других детей. Энергичная, веселая, предприимчивая девушка, она в полном смысле слова являлась душой семьи. С Верой никогда не было скучно, и Илья Ефимович выделял ее именно за то, что ему самому было приятно беседовать с ней. Фактически Вера была второй, молодой хозяйкой дома и могла принять кого угодно, свободно вела беседу с любым именитым гостем.
Бывало и так, что свое «привилегированное» положение Вера использовала в своих интересах и, в частности, для решения щекотливых денежных вопросов. Отец ей никогда не отказывал.
В бытовой жизни Репин был чрезвычайно прост и даже несколько скуп. Он был очень неприхотлив, воздержан от всяких излишеств. Но по большому счету, это все же не было скаредностью – Репин мог неожиданно потратить большие деньги на разные благотворительные дела, помощь молодым талантам или же пожертвовать их на общественно полезные нужды.
У Ильи Ефимовича за его счет жили три молодых художника – ученики его мастерской при академии: Вещилов, Чахров и Тряпичников. Им была предоставлена отдельная комната в большой казенной квартире Репина, и они столовались за общим столом. Летом же художник брал их с собой на свою дачу в Здравнёво. Нередко за столом у Репина можно было встретить и других его учеников.
Илья Ефимович презирал роскошь и всеми силами боролся с проявлениями барства. Любя все простое, он требовал и от молодежи простоты во всем: во внешнем поведении, одежде, пище. К примеру, семгу, шоколад, торты и прочие деликатесы Репин считал ненужной, праздной едой, а ананасы, апельсины и тому подобную снедь называл «азиатской роскошью».
Илья Ефимович всегда носил простую, удобную одежду и требовал, чтобы его дети одевались так же. А это не всегда вызывало их согласие. Например, Надя проявляла склонность к странным, дорогим нарядам, и отец вынужден был соглашаться с этими причудами. Но однажды, когда младшая дочь Таня сама сшила себе какой-то странный халат, с претензией на показное пренебрежение к моде, Репину это не понравилось, и он сказал: «Давай сейчас же одевайся, едем покупать материю, сшей себе другую хламиду получше. Безобразие!»
Шевцова-Споре вспоминает один из разговоров Ильи Ефимовича с Верой, которая была актрисой во второстепенном театре, содержавшемся на деньги издателя А. Суворина. Отцу ее игра не нравилась, и однажды он спросил Веру: «Сколько ты получаешь в твоем театре?» – «Ну сколько – рублей пятьдесят», – ответила Вера. И тут Репин предложил: «Знаешь, я тебе буду аккуратно выплачивать каждый месяц твои полсотни, только уходи, пожалуйста, из театра». Но Вера всегда поступала так, как ей хотелось, потому что знала слабость отца по отношению к ней. Так, совершенно не смущаясь, она могла взять рисунки и акварели из папок отца и продать их. Но так как в Петербурге продавать их было все же неудобно, Вера иногда передавала их для продажи в Москву.
Словом, жизнь в семье Репиных была не безоблачной.
Илья Ефимович приучал детей к строгости, режиму и аккуратности. Они вставали и ложились всегда точно, по «звоночному времени». Но как только отца поздно вечером не было дома (а это случалось нередко), дети давали волю шалостям и забавам.
Завтрак, обед и ужин были всегда в одно и то же время. Однажды будильник подвел – испортился, и с обедом запоздали. Вспыливший Илья Ефимович в сердцах бросил будильник на пол и разбил его. А на следующий день он привез в дом несколько будильников – в каждую комнату по одному. Комичность ситуации заключалась в том, что все они ходили по-своему, и с небольшими интервалами из разных комнат доносились звонки будильников. Дети веселились над этим от души!
Вся семья вставала рано утром, еще затемно, потому что надо было успеть на уроки. Завтракали обычно молча, Илья Ефимович сидел за столом вместе с детьми. Завтрак был самый скромный: хлеб, голландский сыр, калачи и чай.
У Репиных устраивались «четверги», проводились чтения, беседы, веселые игры. Часто были танцы, инициатором которых всегда выступала Вера. Нередко в этих юношеских увеселениях принимал участие и сам Илья Ефимович. Он лихо пускался в пляс, притопывал ногами, встряхивал густой шевелюрой. Когда дети пели, он подпевал густым баском.
Репин впервые вошел в семью Шевцовых в середине шестидесятых годов, и за шестьдесят пять лет дружеских отношений с ними художник много раз рисовал членов этой семьи. Когда девятнадцатилетний Репин познакомился со всеми детьми архитектора Шевцова – Софьей (позже она стала женой брата художника Василия), Александром, Алексеем и Верой, своей будущей женой, он сразу же решил, что будет их рисовать. Не прошло и года, как Илья Ефимович написал чудесную картину, в которой фигурируют оба сына архитектора. Картина называется «Приготовление к экзамену». Оба персонажа картины, вместо того чтобы заниматься науками, сибаритствуют и бездельничают; старший брат Александр в ленивой позе лежит на диване, а Алексей посылает воздушный поцелуй девушке, выглядывающей из окна противоположного дома.
Иногда Репин приглашал близких в качестве натурщиков для этюдов к своим картинам. Например, Алексей Шевцов позировал для «Запорожцев». С него же писана картина «Гайдамак».
Широко известна тщательно написанная картина «За чайным столом», на которой изображена семейная сцена в доме младшей дочери художника – Татьяны Репиной, по мужу Язевой. Хорошо получилась на этой картине внучка художника Тася. Ее младшая сестренка – грудной младенец Любочка – сидит на руках у няни (Любочка умерла в раннем возрасте).
В картине «На меже» изображена жена художника с двумя дочерьми на переднем плане – Верой и Надей, а вдали видна няня с Юрой на руках. Эта картина побывала на передвижной выставке.
Репин был хорошим педагогом, и практически все его ученики очень хорошо к нему относились. А. Н. Бенуа, который стал бывать в доме у Ильи Ефимовича с 1889 года, так вспоминал об их первой встрече: «Одной из моих любимых прогулок был Екатерингофский парк, тогда еще не совсем запущенный, обладавший еще своим поэтическим дворцом, от которого к взморью тянулся прямой линией канал. Однажды, возвращаясь из Екатерингофа на империале конки, я очутился рядом с Репиным, тоже возвращавшимся вместе с дочерью с какой-то пригородной экскурсии. Он необычайно приветливо ко мне отнесся и, доехав до своего дома у Калинкина моста, усиленно стал звать к себе, обещал показать «Казаков», над которыми он тогда работал и о которых с напряженным любопытством говорил весь город. В ближайший же четверг я пришел, застал у него многолюдное собрание и даже удостоился поворачивать страницы «Крейцеровой сонаты», исполнение которой явилось одним из номеров музыкальной программы того вечера. Но мне было не до «Крейцеровой сонаты». Я был весь охвачен счастьем, что увидал «Казаков», и если в это чувство счастья и входила доля тщеславия, радость, что я смогу похвастать перед товарищами такой «привилегией», то все же в основе этого счастья лежало опять-таки художественное наслаждение – восторг от сборища этих живых и характерных лиц. Еще больший восторг от благородного сочетания красок, сдержанно и все же из какой-то глубины сиявших всей своей свежестью…боже мой, чем она была тогда, когда она была только что рождена волей художника! Какая сила изливалась из нее, и как эта сила изумляла и покоряла. Какой картина казалась нужной, необходимой, в высшей мере важной. Как радостно и бодряще действовала она на те чувства, которые можно назвать “художественным патриотизмом”».
Бенуа вспоминал, что Репин был весь светлый, приятный, без тени чванства, доступный, непосредственный, отзывчивый. С ним приятно было говорить об искусстве. Илья Ефимович был далек от всяких предвзятостей и пылок в своих увлечениях. Ему были неведомы зависть и злоба. Даже самые оскорбительные нападки критиков художник принимал с искренней незлобивостью, со смешливым снисхождением. Будучи уверен в преимуществе своего положения и в своей непревзойденности, он был вообще необычайно широк в оценке чужого творчества.