– Давай я расчищу путь, – предложила она и, подобрав обломанную ветку, стала сдирать с нее листву.
– Нет, позволь мне, – ответил он и, отобрав у нее прут, принялся расчищать дорогу, немилосердно рубя головы крапиве.
Юдит последовала за ним, и по мере того, как она приближалась к стойкам ворот, ее охватывало странное волнение, которое она приписала своему наблюдению за Эстабруком, углубившимся в борьбу. Он мало чем походил на того чурбана, которого она увидела сидящим в кресле две недели назад. Когда она карабкалась через древесный завал, он протянул ей руку, и, словно любовники в поисках укромного местечка, они проскользнули сквозь разрушенную преграду на территорию Поместья.
Она ожидала увидеть открытую перспективу: подъездная дорога, ведущая к дому. Собственно говоря, может быть, давным-давно у нее и была бы такая возможность. Но два столетия безумств, неумелого хозяйствования и пренебрежения сделали свое дело, отдав симметрию на откуп хаосу, а парк – пампе. То, что когда-то было изящно расположенными рощицами, предназначенными для приятного времяпрепровождения в тени, превратилось теперь в густой лес. Лужайки, доведенные до идеального состояния благодаря постоянному уходу, теперь стали дикими зарослями. Некоторые другие представители английского земельного дворянства, будучи не в состоянии поддерживать в порядке свои родовые поместья, превратили их в парки сафари, завезя фауну распавшейся империи и выпустив ее бродить там, где в лучшие времена паслись олени. На взгляд Юдит, подобные потуги всегда выглядели нелепо. Парки были слишком ухожены, а дубы и сикоморы представляли собой не очень-то удачный фон для льва или бабуина. Но здесь она с легкостью могла вообразить, что вокруг разгуливают дикие звери. Это было похоже на какой-то иноземный пейзаж, случайно оброненный посреди Англии.
До дома было довольно далеко идти, но Эстабрук уже ринулся в поход, с Лысым в роли бойскаута. Интересно, – подумала Юдит, – какие видения в сознании Чарли заставляют его так спешить? Может быть, что-то из прошлого; посещения поместья, когда он был еще ребенком? А может быть, что-то из еще более древних времен – славных дней Хай Йоука, когда дорога, по которой они шли, была посыпана гравием, а стоящий впереди дом служил местом встречи для богатых и влиятельных?
– Ты часто приезжал сюда, когда был маленьким? – спросила она у него, пока они с трудом прорывались сквозь густую траву.
Он оглянулся и посмотрел на нее с секундным удивлением, словно забыл о том, что она была с ним.
– Нечасто, – сказал он. – Но мне здесь нравилось. Это было вроде большой площадки для игр. Позже я подумывал о том, чтобы продать поместье, но Оскар и слышать об этом не желал. Конечно, у него были на то свои причины...
– Какие? – спросила она без нажима.
– Честно говоря, я рад, что мы позволили парку прийти в запустение. Так гораздо красивее.
Он двинулся вперед, орудуя своим прутом, как мачете. Когда они подошли поближе к дому, Юдит стало видно, в каком жалком состоянии он находится. Стекла были выбиты, от крыши осталась только дранка, двери болтались на петлях, словно пьяные. Любой дом в таком состоянии производил бы печальное впечатление, но величие, которым обладал когда-то этот дом, делало это впечатление почти трагическим. Небо постепенно расчистилось, и стало светлее. Когда они вошли в парадный вход, яркие лучи солнца пробивались сквозь дранку. Причудливый орнамент из солнечных бликов идеально подходил для открывшегося перед ними зрелища. Лестница, хотя и усыпанная обломками, по-прежнему поднималась к площадке, над которой когда-то возвышалось окно, достойное и собора. Оно было разбито деревом, упавшим много зим назад, чьи иссохшие ветви лежали теперь на том самом месте, где Лорд и Леди выдерживали небольшую паузу, прежде чем спуститься и поприветствовать своих гостей. Обшивка прихожей и расходящихся в разные стороны коридоров до сих пор была цела, и доски у них под ногами казались прочными. Несмотря на плачевное состояние крыши, несущие конструкции также выглядели достаточно надежными. Дом был построен для того, чтобы служить Годольфинам вечно, чтобы плодоносность земли и чресл сохранила род до конца света. И если это не удалось, то только по вине плоти.
Эстабрук и Лысый двинулись в направлении столовой, размеры которой не уступали приличному ресторану. Юдит пошла было за ними, но потом ей захотелось вернуться обратно к лестнице. Все, что она знала о периоде расцвета этого дома, было почерпнуто ею из фильмов и телевидения, но ее воображение приняло вызов с неожиданным жаром и стало рисовать перед ней такие впечатляющие образы, что они едва ли не заслоняли собой обескураживающую правду. Когда она поднималась по лестнице, предаваясь, с некоторым чувством вины, мечтам об аристократической жизни, внизу ей была видна зала, освещенная сиянием свечей, с верхней площадки до нее доносился смех, а когда она стала спускаться, ей было слышно шуршание шелка, когда ее юбки касались ковра. Кто-то у дверей позвал ее, и она обернулась, ожидая увидеть Эстабрука, но этот кто-то оказался плодом ее воображения, как, впрочем, и имя. Никто никогда не называл ее Персиком.
Этот эпизод внушил ей некоторую тревогу, и она отправилась на поиски Эстабрука, как ради того, чтобы вновь соприкоснуться с надежной реальностью, так и ради его общества. Он оказался в комнате, которая когда-то наверняка была танцевальной залой. Одна из стен представляла собой ряд окон высотой до потолка, из которых открывался вид на террасы и английский парк, за которым виднелась разрушенная башня. Она подошла к нему и взяла его под руку. Их дыхания смешались в единое облако, подсвеченное золотыми лучами солнца, пробивающегося сквозь разбитое стекло.
– Здесь, наверное, было так красиво, – сказала она.
– Действительно. – Он громко засопел. – Но это ушло навсегда.
– Это можно восстановить.
– За очень большие деньги.
– У тебя есть деньги.
– Да, но не так много.
– А что насчет Оскара?
– Нет. Это принадлежит мне. Он может приходить и уходить, но дом мой. Это было одним из условий сделки.
– Какой сделки? – сказала она. Он не ответил. Она настаивала, с помощью слов и своей близости. – Расскажи мне, – попросила она. – Поделись этим со мной.
Он глубоко вздохнул.
– Я старше Оскара, и существует семейная традиция, восходящая еще к тем временам, когда дом не был разрушен, в соответствии с которой старший сын – или дочь, если нет сыновей, – становится членом общества под названием Tabula Rasa.
– Я никогда не слыхала о нем.
– И вряд ли они хотели бы, чтобы ты услышала, готов биться об заклад. Я не должен был рассказывать тебе ни слова об этом, но какого черта? Мне уже все равно. Все это уже в прошлом. Итак... я должен был стать членом Общества, но папа выдвинул вместо меня Оскара.
– Почему?
Чарли слегка улыбнулся.
– Веришь ли, нет ли, они считали, что я ненадежен. Это я-то? Можешь себе представить? Они боялись, что я могу проговориться. – Улыбка превратилась в откровенный смех. – Ну так пошли они в задницу. Я действительно проговорюсь.
– Чем занимается Общество?
– Она было основано, чтобы предотвратить... дай я вспомню точную формулировку... чтобы предотвратить осквернение английской почвы. Джошуа любил Англию.
– Джошуа?
– Годольфин, который построил этот дом.
– И в чем же, по его мнению, заключалось это осквернение?
– Кто знает? Католики? Французы? Кого он имел в виду? Он был чокнутый, как и большинство его дружков. Тайные общества были тогда в моде...
– И оно до сих пор действует?
– Полагаю, да. Я разговариваю с Оскаром не слишком часто, а когда приходится, то речь идет не об Обществе. Он странный человек. На самом деле, он гораздо более чокнутый, чем я. Просто он умеет лучше это скрывать.
– Ты это тоже неплохо скрывал, Чарли, – напомнила она ему.
– Тем большим дураком я оказался в итоге. Мне надо было выпустить пар. Тогда, возможно, я смог бы удержать тебя. – Он поднес руку к ее лицу. – Я был полным идиотом, Юдит. Я не могу поверить своему счастью, что ты простила меня.
Увидев, как ее происки взволновали его, она почувствовала угрызения совести. Но, во всяком случае, они принесли кое-какие плоды. Теперь у нее появились две новые загадки: Tabula Rasa и цель его существования.
– Ты веришь в магию? – спросила она его.
– Ты хочешь, чтобы тебе ответил старый Чарли или новый?
– Новый. Чокнутый.
– Тогда да. Думаю, что верю. Когда Оскар приносил мне свои маленькие подарки, он обычно говорил: возьми себе немного чуда. Я выбросил их почти все, кроме тех безделушек, которые ты отыскала. Я не желал знать, где он берет их...
– И ты никогда не спрашивал у него?
– Как-то раз я все-таки спросил. Однажды, когда тебя не было со мной, и я напился, он появился с книгой, которую ты обнаружила в сейфе, и я прямо спросил у него, откуда он таскает все это дерьмо. Тогда я не был готов поверить в его ответ. И знаешь, что меня подготовило?
– Нет. Что?
– Труп, который нашли на Пустоши. Я, кажется, уже рассказывал тебе об этом. Я смотрел, как они два дня подряд копаются в дерьме, под дождем, и думал: что за гнусная жизнь. И единственный выход – ногами вперед. Я уже готов был вскрыть себе вены, и я, наверное, так и сделал бы, но тут появилась ты, и я вспомнил, что я почувствовал, когда впервые увидел тебя. Я вспомнил ощущение какого-то чуда, словно я возвращаю себе то, что я когда-то утратил. И я подумал: если я верю в одно чудо, то почему бы не поверить и во все остальные? Даже в чудеса, о которых рассказал Оскар. Даже в его россказни об Имаджике и о Доминионах, которые там находятся, и о людях, которые там живут, и о городах... Я просто подумал, почему бы не... принять в себя это все, пока не будет слишком поздно? Пока я не превращусь в труп, лежащий под дождем?
– Ты не умрешь под дождем.
– Мне безразлично, где я умру, Юдит. Мне есть дело только до того, где я живу, и я хочу жить с надеждой. Я хочу жить с тобой.