Сидя в зале ожидания и катая ногой шарики овечьего дерьма, Миляга мысленно обратился к одной из высших точек их путешествия по Третьему Доминиону. Это был их визит в город Эффатон, который Миляга тут же окрестил Аттабоем[6]. Он был не таким уж большим — размером примерно с Амстердам, и не уступал ему очарованием, — но это был рай для азартных игроков, и он притягивал души, поклонявшиеся его величеству Случаю, со всех концов Доминиона. Если вам закрыли кредит в казино или на арене для петушиных боев, то вы всегда могли отыскать какого-нибудь отчаявшегося беднягу, который готов был поспорить с вами о том, какого цвета окажется у вас моча. Работая на пару с эффективностью, которую, без сомнения, можно было объяснить только телепатическим контактом, Миляга и мистиф заработали себе небольшое состояние — как минимум в восьми валютах, — вполне достаточное, чтобы обеспечить им одежду, еду и билеты на поезд до самого Изорддеррекса. Но не из личных побуждений Миляга чуть было не поддался искушению остаться в Эффатоне, а из-за местного деликатеса — пирожного из тонкого теста с начинкой из размоченных в меду семян гибрида персика и граната, которое он ел перед игрой, чтобы набраться сил, потом во время игры, чтобы успокоить нервы, и после игры, чтобы отпраздновать победу. И лишь когда Пай убедил его, что такие пирожные продаются повсюду (а даже если и нет, у них теперь достаточно средств, чтобы нанять личного кондитера), Миляга согласился покинуть этот город. Впереди их ожидал Л’Имби.
— Мы должны ехать, — сказал мистиф. — Скопик будет ждать нас…
— Ты это говоришь так, словно он знает, что мы приедем.
— Я всегда желанный гость, — сказал Пай.
— Когда ты в последний раз был в Л’Имби?
— По крайней мере… около двухсот тридцати лет назад.
— Он, наверное, уже давно умер.
— Только не Скопик, — сказал Пай. — Очень важно, чтобы ты увиделся с ним, Миляга. Особенно сейчас, когда перемены носятся в воздухе.
— Раз ты хочешь, мы так и сделаем, — ответил Миляга. — Сколько нам ехать до Л’Имби?
— День, если сядем на поезд.
Именно тогда Миляга впервые услышал о железной дороге, которая соединяла города Яхмандхас и Л’Имби: город печей и город храмов.
— Тебе понравится Л’Имби, — сказал Пай, — Это место создано для размышлений.
Отдохнув и пополнив денежные запасы, они выехали из Аттабоя на следующее утро. Сначала они путешествовали в течение дня вдоль реки Фефер, потом, через Хаппи и Оммотаджив, они попали в провинцию под названием Чед Ло Чед, потом в Город Цветов (в котором никаких цветов не оказалось) и, наконец, в Май-Ke, зажатый в тиски между нищетой и пуританством.
С платформы до Миляги донесся голос Пая:
— Хорошо.
Он с трудом оторвался от прохладной стены и снова шагнул в удушливую жару.
— Поезд? — спросил он.
— Нет. Расчеты. Я закончил их. — Мистиф созерцал нацарапанные знаки. — Конечно, все это приблизительно, но я полагаю, что ошибка не может быть больше одного или двух дней. Максимум трех.
— Ну так какое сейчас число?
— Попробуй угадать.
— Март… десятое.
— Мимо, — сказал Пай. — По моим расчетам, сейчас семнадцатое мая.
— Невозможно.
— Но это так.
— Весна уже почти кончилась.
— Ты хочешь, чтобы мы снова оказались там? — спросил Пай.
Миляга задумался над этим вопросом и наконец ответил: Да не то чтобы очень. Просто мне хочется, чтобы поезда ходили по расписанию.
Он подошел к краю платформы и устремил взгляд на уходящий вдаль путь.
Никаких признаков, — сказал Пай. — Мы бы быстрее добрались на доки.
— Ты опять…
— Что «опять»?
— Опять произносишь то, что уже готово сорваться у меня с языка. Ты что, читаешь мои мысли?
— Нет, — сказал Пай, стирая ногой свои записи.
— Так как же тогда мы смогли выиграть такую кучу денег в Аттабое?
— Просто ты все схватываешь на лету, — ответил Пай.
— Только не говори, что все произошло само собой, — сказал Миляга. — Я за всю жизнь не выиграл ни гроша, и тут вдруг, когда со мной был ты, я не упустил ни единого выигрыша. Это не может быть случайностью. Скажи правду.
— Это и есть правда. Ты все схватываешь на лету. Тебя не надо учить. Может быть, только напоминать иногда… — Пай слегка улыбнулся.
— Да, и еще одно… — сказал Миляга, пытаясь поймать одного из особенно назойливых зарзи. К немалому удивлению, это ему удалось. Он раздавил тельце, и оттуда показалась синяя кашица внутренностей, но насекомое продолжало жить. В отвращении Миляга резким движением стряхнул его на платформу. Зрелище останков его не привлекло. Он вырвал клок чахлой травы, пробивавшейся между плитами, которыми была выложена платформа, и принялся отчищать ладонь.
— О чем мы говорили? — спросил он. Пай не ответил, — Ах да… о том, что я забыл. — Он внимательно изучил чистую руку. — Пневма, — сказал он. — С чего бы мне было забывать о том, что я обладаю такой силой, как пневма?
— Либо потому, что она больше тебе была не нужна…
— Что маловероятно.
— …либо ты забыл потому, что хотел забыть.
Слова мистифа были произнесены каким-то странным тоном, неприятно поразившим слух Миляги, но, несмотря на это, он продолжил расспросы.
— С чего бы это мне хотеть забыть? — сказал он.
Пай оглядел уходящий вдаль путь. На горизонте висело облако пыли, но сквозь него кое-где проглядывало чистое небо.
— Ну? — сказал Миляга.
— Может быть, потому, что воспоминание причиняло тебе слишком сильную боль, — сказал Пай, не глядя на него.
Эти слова показались Миляге на слух еще менее приятными, чем предшествовавший им ответ. Он уловил их смысл, но лишь с большим трудом.
— Прекрати, — сказал он.
— Что прекратить?
— Говорить со мной таким тоном. Меня просто наизнанку выворачивает.
— А что я такого сказал? — спросил Пай. — Ничего я не сказал. — Голос его по-прежнему звучал искаженно, но уже не так сильно.
— Ну так расскажи мне о пневме, — сказал Миляга. — Я хочу знать, откуда у меня появилась такая сила.
Пай начал отвечать, но на этот раз слова звучали так исковерканно, а голос показался Миляге таким отвратительным, что ему словно ударили кулаком в живот, приведя в смятение пребывавшую там порцию тушеного мяса.
— Господи! — воскликнул он, схватившись за живот в тщетной попытке унять скверные ощущения. — Что за шутки ты со мной надумал шутить?
— Это не я, — запротестовал Пай. — Дело в тебе самом. Просто ты не хочешь слышать то, что я говорю.
— Нет, я хочу. — Он утер выступившие вокруг рта капли холодного пота. — Я хочу услышать ответы. Прямые и откровенные ответы!
Нахмурившись, Пай снова заговорил, но при первых же звуках его голоса волны тошноты с новой силой поднялись внутри Миляги. В животе у него была такая боль, что он согнулся пополам, но разрази его гром, если он не услышит от мистифа все, что ему нужно. Это стало делом принципа. Он попытался смотреть на губы мистифа из-под прикрытых век, но через несколько слов мистиф замолчал.
— Скажи! — потребовал Миляга, решившись заставить Пая повиноваться, даже если он и не сумеет уловить смысл сказанного. — Что я такого сделал? Почему мне было так необходимо забыть это? Скажи!
С крайней неохотой мистиф снова открыл рот, но его слова были так безнадежно исковерканы, что Миляга едва ли мог уловить хотя бы крупицу их смысла. Что-то насчет силы. Что-то насчет смерти.
Выдержав испытание, он отмахнулся от источника этих омерзительных звуков и огляделся вокруг в поисках зрелища, которое смогло бы благотворно подействовать на его внутренности. Но вокруг него был сплетен заговор маленьких гнусностей: крыса строила свое жалкое логово под рельсом, железнодорожный путь уводил его взгляд в облако пыли, мертвый зарзи у его ног, с раздавленным яйцеводом, забрызгал каменную плиту своими неродившимися детьми. Последняя картина, при всей своей мерзостности, навела его на мысли о еде. Фирменное блюдо в гавани Изорддеррекса: рыба внутри рыбы внутри рыбы и самая маленькая из них полна икры. Это доконало его. Он дотащился до края платформы, и его вырвало на рельсы. В желудке у него было не так уж много пищи, но волны рвоты накатывали одна за другой, пока внутри него не поселилась адская боль и слезы не побежали из глаз. Наконец он отошел от края платформы. Его била дрожь. Запах рвоты до сих пор стоял в его ноздрях, но спазмы потихоньку ослабевали. Краем глаза он увидел, как Пай подходит к нему.
— Не приближайся! — крикнул он. — Я не желаю, чтобы ты прикасался ко мне.
Он повернулся спиной к своей блевотине и к тому, кто стал ее причиной, и отправился в относительную прохладу зала ожидания. Там он сел на жесткую деревянную скамейку, прислонился головой к стене и закрыл глаза. Когда боль уменьшилась и в конце концов исчезла, мысли его обратились к цели, которая скрывалась за нападением Пая. За прошедшие месяцы он несколько раз расспрашивал мистифа о проблеме силы: откуда она берется и как, в частности, случилось, что она появилась у него, Миляги. Ответы Пая были крайне туманными, да Миляга и не испытывал особого желания докапываться до сути. Возможно, подсознательно он даже не хотел этого. Классическая ситуация: такие дары не обходятся без последствий, и он слишком наслаждался ролью обладателя силы, чтобы рисковать лишиться ее из-за спесивого желания все знать. Он ничуть не возражал, получая в ответ на вопросы лишь туманные намеки и двусмысленности, и, возможно, так бы оно и продолжалось дальше, если бы его не довели зарзи и задержка поезда на Л’Имби и если бы скука не сделала его более настойчивым. Но это была только часть правды. Конечно, он расспрашивал мистифа достаточно настойчиво, но нельзя сказать, чтобы он провоцировал его. Масштабы нападения не соответствовали ничтожности повода, которым оно было вызвано. Он задал невинный вопрос, а за это его вывернули наизнанку. И это после всех признаний в любви в горах.
— Миляга…
— Пошел на хер.