— Здесь гораздо безопаснее, — сказал Миляга, что было довольно-таки парадоксальным замечанием, если принять во внимание, что улицы, по которым они сейчас шли, они инстинктивно постарались бы обойти стороной в любом из городов Пятого Доминиона. Их окружало плохо освещенное захолустье, где большинство домов впало в полное запустение. Однако свет горел за окнами даже самых ужасных развалюх, и дети играли на улицах, несмотря на довольно поздний час. Их игры приблизительно соответствовали играм детей Пятого Доминиона, но они не были заимствованы, а просто изобретены юными умами на основе тех же самых исходных материалов — мяча и биты, мела и асфальта, веревочки и считалки. Миляга почувствовал себя более спокойным, идя в их окружении и слыша их смех, который ничем не отличался от смеха земных детей.
В конце концов обитаемые дома уступили место совершеннейшим руинам, и, судя по раздражению Пая, он утратил представление об их местонахождении. Потом, увидев в отдалении какое-то здание, он издал удовлетворенное хмыканье.
— Вон там — Храм, — сказал он, указывая на монолит, возвышавшийся в нескольких милях от того места, где они стояли. Он был не освещен и казался заброшенным, возвышаясь в гордом одиночестве в удалении от всех прочих зданий.
— Вид на него открывался из окна туалета Скопика. Он рассказывал, что в теплые деньки он открывает окно, чтобы можно было одновременно испражняться и предаваться созерцанию.
Улыбнувшись этому воспоминанию, мистиф повернулся спиной к Храму.
— Окно туалета выходило на Храм, и между ним и домом не было больше улиц. Там был участок голой земли, на котором паломники разбивали свои палатки.
— Значит, мы идем в правильном направлении, — сказал Миляга. — Просто надо выйти на крайнюю улицу справа.
— Логично, — сказал Пай. — А я уж было засомневался в своей памяти.
Через два квартала выложенные булыжником улицы заканчивались.
— Здесь, — сказал Пай. Никакого торжества в его голосе не было, что вряд ли могло удивить кого-нибудь, учитывая, какой унылый вид открылся перед ними. Если великолепию кварталов, через которые они только что проходили, предел положило неумолимое время, то на этой улице разрушения носили явно рукотворный характер. Несколько домов горели. Остальные выглядели так, словно их использовали в качестве целей на учениях бронетанковых войск.
— Кто-то побывал здесь до нас, — сказал Миляга.
— Похоже на то, — ответил Пай. — Не беспокойся, наши поиски не зашли в тупик. Он обязательно оставил нам послание.
Миляга не стал отпускать замечаний по поводу того, насколько маловероятной представляется ему такая возможность, и пошел вслед за мистифом по улице, пока тот не остановился у здания, которое, хотя и не было превращено в груду обгорелых кирпичей, было готово рухнуть в любую секунду. Огонь выел его глаза, и от когда-то роскошной двери осталось несколько подгнивших досок. Освещено это унылое зрелище было не светом фонарей (таковые на улице отсутствовали), а россыпью звезд.
— Тебе лучше остаться здесь, — сказал Пай-о-па. — Скопик мог оставить это место под охраной.
— Какой, например?
— Не один Незримый умеет расставлять стражников, — ответил Пай. — Прошу тебя, Миляга… мне будет спокойнее, если я займусь этим в одиночку.
Миляга пожал плечами.
— Делай, как тебе заблагорассудится, — сказал он. И потом, после некоторой паузы: — Впрочем, ты всегда так и поступаешь.
Он наблюдал, как Пай взошел по заваленным хламом ступенькам, выломал в двери несколько досок и скользнул внутрь. Вместо того чтобы дожидаться его у порога, Миляга пошел по улице, желая еще раз взглянуть на Храм и размышляя о том, что этот Доминион, как и Четвертый, преподнес немало сюрпризов не только ему, но и Паю. Безопасный вроде бы Ванаэф чуть было не стал местом казни, в то время как угрожающие горы стали местом их воскрешения. А теперь Л’Имби, бывший когда-то приютом размышлений, предстал перед ними городом кричащей безвкусицы, соседствующей с руинами. Что же последует вслед за этим? Не обнаружат ли они, оказавшись в Изорддеррексе, что он с негодованием сбросил с себя репутацию Вавилона Имаджики и превратился в Новый Иерусалим?
Он устремил взгляд на окутанный сумерками Храм, и мысли его вновь обратились к вопросу, который несколько раз занимал его во время путешествия по Третьему Доминиону: как лучше всего подойти к задаче составления карты Доминионов, чтобы, когда он наконец возвратится в Пятый Доминион, он смог бы дать своим друзьям хоть какое-то представление о местной географии? Они путешествовали по самым разным дорогам — начиная с Паташокского шоссе и кончая залитыми грязью грунтовыми маршрутами, ведущими от Хаппи к Май-Ke; они прошли зеленеющие долины и побывали на таких высотах, где не рос даже самый морозоустойчивый мох; они познали роскошь автомобилей и надежность доки; они потели, замерзали и переходили границу между явью и сном, словно поэты, направляющиеся в страну фантазии, сомневаясь в надежности своих чувств и в себе самих. Все это необходимо было отобразить: дороги, города, хребты и долины — все это надо было представить в двух измерениях, чтобы размышлять потом над этим на досуге. «Со временем я займусь этим, — сказал он себе, вновь откладывая на будущее решение этой проблемы, — со временем».
Он оглянулся на дом Скопика. Пая не было видно, и он начал подумывать, уж не случилось ли с мистифом какой-нибудь беды. Он вернулся к крыльцу, поднялся по ступенькам и, чувствуя себя слегка виноватым, скользнул в дыру между досками. Свет звезд, однако, был лишен возможности с такой же легкостью проникнуть за ним, и он оказался в такой абсолютной темноте, что его пробрала дрожь и на память ему пришел безмерный мрак ледяного собора. В тот раз мистиф был за ним; теперь он оказался впереди. Он помедлил несколько секунд у двери, пока его глаза не помогли ему сориентироваться. Это был тесный дом с тесными комнатками, и где-то в глубине его звучал голос, едва ли не шепот, на который он и двинулся, спотыкаясь во мраке. Уже через несколько шагов он понял, что этот голос, хриплый и испуганный, принадлежит не Паю. Может быть, Скопику, который прячется в руинах?
Мерцание света, не ярче самой тусклой звезды, привело его к приоткрытой двери, за которой он увидел говорящего. Пай стоял в центре погруженной во мрак комнаты, спиной к Миляге. Повыше плеча мистифа Миляга увидел источник умирающего света: висящий в воздухе силуэт, похожий на паутину, сплетенную пауком, которого потянуло к занятиям портретной живописью, и вздымавшуюся от малейшего дуновения ветра. Однако движения его не были произвольными. Бесплотное лицо открывало рот и изрекало мудрость:
— … нигде так не испытывается, как в подобных катаклизмах. Мы должны признать это, мой друг… признать это и молиться… нет, лучше не молиться… я теперь сомневаюсь во всех богах, а особенно в местном. Если по детям хотя бы частично можно судить об Отце, то вряд ли Его можно назвать справедливым и добрым.
— По детям? — переспросил Миляга.
Дыхание, вместе с которым вылетело это слово, казалось, затрепетало в натянутых нитях. Лицо вытянулось, рот исказился.
Мистиф оглянулся и помотал головой, призывая незваного гостя к тишине. Скопик (а это послание, безусловно, принадлежало ему) снова заговорил:
— …Поверь мне, мы знаем только сотую часть хитростей и уловок, которые скрываются за этим. Задолго до начала Примирения уже начали работу силы, направленные против него, — вот мое глубочайшее убеждение. И вполне логично предположить, что эти силы до сих пор существуют. Они вершат свое дело в этом Доминионе и в том Доминионе, из которого ты прибыл. Их стратегия измеряется не десятилетиями, а столетиями — точно так же должны были действовать и мы. И они глубоко внедрили своих агентов. Не доверяй никому, Пай-о-па. Даже самому себе. Их заговор был составлен еще тогда, когда нас с тобой не было на свете. Вполне может получиться так, что любой из нас служит им тем или иным образом, даже и не подозревая об этом. Они придут за мной очень скоро, возможно с пустынниками. Если я умру, ты будешь об этом знать. Если мне удастся убедить их в том, что я всего лишь безвредный чокнутый, они заберут меня в Колыбель и засадят в приют для умалишенных. Отыщи меня там, Пай-о-па. А если ты занят какими-нибудь более неотложными делами, то забудь меня; я не упрекну тебя за это. Но, друг мой, отправишься ты за мной или нет, в любом случае знай, что, когда я думаю о тебе, я по-прежнему улыбаюсь, а это редчайшее из удовольствий в наши дни.
Еще до окончания речи паутина постепенно стала терять силу, позволявшую ей удерживать сходство, черты размягчились, силуэт начал сворачиваться, и, когда последнее слово послания прозвучало, он превратился в обычный мусор, которому оставалось только опуститься на пол. Мистиф присел на корточки и прикоснулся пальцами к безжизненным нитям.
— Скопик… — пробормотал он.
— О какой Колыбели он говорил?
— Колыбель Жерцемита. Так называется море в двух или трех днях пути отсюда.
— Ты был там?
— Нет. Это место ссылки. В Колыбели был остров, который использовался как тюрьма. В основном там содержались преступники, которые совершили чудовищные зверства, но были слишком опасны для того, чтобы их казнить.
— Не понимаю.
— Я тебе расскажу как-нибудь потом. Сейчас нам важно то, что, похоже, его переделали в сумасшедший дом. — Пай поднялся на ноги. — Бедняга Скопик. Он всегда испытывал ужас перед безумием…
— Мне это чувство знакомо, — заметил Миляга.
— …а они засадили его в сумасшедший дом.
— Стало быть, нам надо вызволить его оттуда, — сказал Миляга просто.
Он не мог разглядеть выражения лица Пая, но он увидел, как мистиф уткнул лицо в ладони, и услышал приглушенное рыдание.
— Эй… — мягко сказал Миляга, заключая Пая в объятия. — Мы отыщем его. Я знаю, что не должен был приходить сюда и следить за тобой, но я просто подумал: вдруг с тобой что-нибудь случилось.
— Во всяком случае, ты сам услышал его. Теп