Я вылетела из переулка, увлекая за собой банановую кожуру, упаковки от печенья, использованные презервативы и фантики, и споткнулась. Под громкие возгласы прохожих я рухнула на бетонные плиты. В колене взорвалась боль.
Городской парк. Взбежав на мост над прудом, я перепугала все голубиное сообщество, и птицы взлетели, издавая мягкие, почти механические звуки. Изможденная долгим бессмысленным движением, я вцепилась в перила, глядя на мелькающие в воздухе крылья, отбрасывающие стремительные тени. Воздух пах опавшими листьями, мокрой землей и водой – обычный аромат стоячих водоемов, но теперь я чувствовала больше. От яблони за прудом исходил винный запах скисающих в траве плодов; от девочки, задумчиво ковыряющейся в песке, пахло жвачкой с колой. Я опустилась на деревянный настил моста и, прислонившись к перилам спиной, беззвучно заплакала.
Откуда-то из окон доносилась смутно знакомая оперная ария. Обняв колени и стуча зубами от холода, я откинула голову на ледяные прутья и прислушалась. Женский голос пел на незнакомом языке так проникновенно и страстно, что меня охватила тоска.
Как красиво она поет… так красиво, что я вижу музыку.
В том зале дамы, одетые по последней моде, а рядом кавалеры в безукоризненных костюмах. Все они будут сидеть на бархатных сиденьях, освещенные хрустальной люстрой, а я тут стены подпираю, пытаюсь услышать все до последнего шороха со сцены. Тощие пальцы комкают афишу, аляповатую, украшенную большими буквами. Тело пронизывает боль от голода, такая сильная, что временами я слепну, и тогда приходится испуганно опускаться на землю, пачкая и без того грязное платье. Вот она, моя участь – ползти, как собаке, по грязи, вымаливая еду, поскольку силой отобрать не получается. Рядом со мной шавка – девочка лет пяти, такая же голодная. Увязалась за мной, но я все равно не понимаю ее – ни слова по-немецки не знаю.
Она что-то лопочет на трескучем, агрессивном языке, дополняя речь жестами. От ее голоса тошно.
– Заткнись, – шепчу я, с силой сдавливая голову ладонями. Перед глазами плывут черные круги.
Ее запавшие глаза блестят, подернутые слезами от злости. Сколько она шатается со мной – месяц, два? У детей все эти процессы протекают куда быстрее. Я с отвращением отмечаю отсутствие двух пальцев у нее на руке и чуть подпрыгивающую походку – девочка подволакивает ногу. Скоро она рассыплется, а я снова буду одна, даже жаль как-то. Наверное, так жалеют питомцев, когда они издыхают.
Из концертного зала доносятся первые дрожащие ноты, вырастающие во что-то большое. Мы обе прислушиваемся. Если бы только найти способ пробраться внутрь и увидеть…
Голову расколола дикая боль. Я ахнула, словно меня опустили в холодную воду: впав в транс, я упала на бок и ударилась виском о жесткое дерево моста. Все еще оглушенная чужими воспоминаниями, я встала на четвереньки, а затем неуклюже – на ноги.
Эти образы, музыка, люди – я ничего не знаю, не помню и не хочу знать. Я чувствовала себя мерзко, будто кто-то влез в мою душу с ногами и вытоптал там все тяжелыми ботинками. В детстве я мечтала уметь читать мысли других, но теперь этот «дар» показался не то что неприятным – просто кошмарным.
Все еще не зная, что делать с собой и своей новой жизнью, я поплелась прочь из парка – туда, откуда так трусливо сбежала.
Ванная комната в квартире Алекса оказалась необитаемой: плитка отвратительного коричневого цвета с кремовыми разводами; запекшаяся кровь на эмалированной ванне и черные волоски, скопившиеся в сливе; круглое зеркало, покрытое высохшими капельками зубной пасты. Удручающее зрелище. Стараясь хоть как-то заполнить тишину, я выкрутила на максимум оба крана. Раздался омерзительный хрюкающий звук – в ванну хлынула вода, прекрасная, горячая и, главное, чистая. Я осторожно сняла с хромированной вилки душ и повернула рычажок. Струйки кипятка унесли все с собой в вонючую тьму канализации – теперь здесь хотя бы можно было спокойно помыться.
Я сбросила грязное тряпье, залезла в ванну, задернув за собой пожелтевшую занавеску. Под струями воды мысли стали яснее; задумчиво выдавливая в ладонь все новые порции ландышевого геля для душа, я мычала про себя какую-то песенку из рекламы. Присутствие Алисы здесь ощущалось еще сильнее: на краешке ванны лежала светло-зеленая бритва, на стеклянной полочке выстроились флаконы и бутылочки, сверкающие красивыми названиями и обещающие волшебные ароматы. Я поднесла к лицу пузырек, который так усердно выжимала. Этикетки не было, но на поверхности цвета морской волны виднелось выведенное остренькими буковками короткое послание, оставленное несмываемым маркером:
Оставь мой гель в покое! Алиса
Пожав плечами, я выдавила остатки восхитительно пахнущего геля и растерла его по всему телу.
После, стоя голой посреди слабо освещенного помещения и благоухая ландышем, я почувствовала себя неуютно – будто туда, в слив, сейчас уходила моя прежняя жизнь, наполненная красками и ощущениями, безудержным смехом и безутешными слезами. В какой-то миг мне показалось возможным встать на четвереньки и звать ее обратно, как какого-то ребенка, упавшего в колодец.
Алекс все так же «спал», не меняя позы и не дыша. Я поднесла к его носу указательный палец и замерла. Точно не дышит. Хоть бы не умер. Я вспомнила, как в детстве подслушала разговор двух соседок: женщины мирно беседовали, пока я, укрытая живой изгородью, ковыряла в земле дождевых червей. Отец одной из них покончил с собой. Бедный старик начал гнить изнутри, да так, что от него несло за километр. Не вынеся таких мучений, он вышел в гараж поздно ночью и выстрелил себе в рот. Наутро его нашла дочь: каково это – видеть тело собственного отца с наполовину снесенной головой? Видимо, у вампиров-имаго тоже происходит какой-то процесс распада в организме.
Одним опасливым движением я притянула к себе Книгу Смерти и прерывисто вздохнула. Хочу ли я знать все о новой себе?
Глава 10
Страницы Книги на ощупь больше напоминали ткань, нежели бумагу: истертые краешки щекотали кончики пальцев, оставляли ощущение пыльной ветхости. Окруженные убористым почерком иллюстрации были до ужаса правдоподобными и красивыми. Я рассеянно просмотрела по диагонали текст, пестрящий устарелыми словами. Легенда, которую мне рассказал Алекс – надо же, почти слово в слово, разве что на бумаге она выглядела как-то пафоснее… и правдоподобнее. Здесь задокументировали то, о чем люди читают или смотрят фильмы, вся история вампиров. Легенду сопровождала красивая картинка: обнаженная дева, гордо распрямившая плечи и поднявшая голову. Я поежилась – лицо у нее отсутствовало. Королева-мать – гласила подпись.
Королева лишена страстей, ведь зачата она была чудовищем и человеком. Единственное желание ее – владеть чужими жизнями, отбирать без конца. Королева – сама Смерть.
Пустое лицо девушки неприятно смотрело прямо на меня, и я поскорее перевернула страницу.
Явление на свет второй Королевы будет значить погибель первой, ибо две Королевы не могут сосуществовать в одном времени, как не могут быть на одном небе одновременно луна и солнце.
Барлоу пересказала воспоминания Королевы. Хитрый шаг – как если бы кто-то заглянул в твой личный дневник и узнал все тайны, а потом использовал их против тебя. А Королева знает, что в ее мозгу копаются сотни, тысячи имаго?
Яд Королевы имеет самое разное действие на жертву: одних он отравляет, превращая в голодных демонов, но вместе с тем даруя почти абсолютное бессмертие (см. Черви); вторых обращает в кровопийц, людям подобных, но слабо живущих (см. Особенности имаго).
Я перевернула страницу нечитаемого текста и наткнулась на очередные рисунки. На одной стороне разворота была изображена чудовищная скрюченная фигура, а на второй, очевидно, имаго: человек со шрамом на шее в одной руке держал что-то вроде меча, а вторую безвольно повесил вдоль тела: предплечье уже почти рассыпалось…
Переворот страницы. Готическим стилем вверху значилось: «Черви». Я брезгливо посмотрела на ряд нарисованных человеческих голов под текстом. Первая абсолютно нормальная, вторая – уже чуть болезненней на вид, следующая – искаженная отчаянием… Последняя изображала сформированного Червя: губы высохли и подтянулись к носу, который настолько истлел, что наполовину ввалился; из разинутого рта, полного темных зубов, свисали веревки слюны.
Вечно голоден Червь, и ничто не способно его насытить… пожирает жертву целиком, не оставляя ни крови, ни костей… Чтобы Червя умертвить, необходимо только вынуть его сердце из тела и уничтожить…
Как просто взять и «вынуть» сердце? Все так сложно; я думала, что будет достаточно снести голову, как зомби.
Ежели Червь лишь укусил человека, но был убит, не пожрав его, то умрет тот гораздо страшней: зубы сей твари ядовиты (см. Трупный яд) и, повредив плоть, вызывают судороги и боли.
Я еще раз внимательно взглянула на рисунок Червя в полный рост: сгорбленная спина, высохшие и превратившиеся в плети руки, пальцы так истончились, что стали острыми пиками… Лысый покатый череп и вечный оскал. Королева действительно чудовище, раз способна превратить обычного человека в такое. Я обернулась на Алекса. Все-таки как-то неправильно сидеть голой возле него. Ощутив внезапное смущение, я вернулась в ванную и забрала с вешалки одежду. Грязная, зато своя; отчего-то очень важно стало прикрыть все части тела как можно тщательней.
Вернувшись, я вновь взяла Книгу и продолжила чтение.
Имаго (они же шавки, бродяги, мотыльки) – кровопийцы, появившиеся от Королевы с укусом ее. Жизнь несчастных тварей идет по ступеням:
1. Яйцо. С ядом человек обращается; меняются вкусы в сторону пищи животной: мясо, яйца, молоко, сыр. Кровь пока еще недоступна твари – в человеческом желудке она не переваривается, вызывая боли и тошноту. Сон также меняется: ночью тварь бдит и ко сну склоняется весь день. Яйцо вылупляется скоро, чего не замечают и сами обращенные