День, полный одиночества, готовился отступить во мрак. Глядя на себя в зеркало, я застегнула курточку, затем заперла дверь, вышла из квартиры и миновала пахнувший плесенью подъезд.
После ночного ливня улицы притихли, укрывшись густым туманом. Казалось, все облака, что есть на небе, улеглись на город, погребая его под своей пуховой толщей. Автомобили двигались медленнее, чем я; объяснение этому нашлось за углом: две искореженные машины, смявшиеся так, что напоминали один большой ком бумаги, застыли посреди дороги. Очевидно, в одном автомобиле пассажиров раздавило всмятку – асфальт под черной «хондой» чудовищно переливался алым. Водителю второй машины – молодой женщине – повезло не больше: при столкновении она вылетела через лобовое стекло и сейчас изломанной куклой лежала на тротуаре. Проходя мимо, я бросила взгляд на ее лицо – изуродованное и утыканное мелкими осколками, красно-черное от крови. Голубые глаза женщины были широко распахнуты и таращились прямо в бесцветное небо.
Оставив аварию за спиной, я почти почувствовала, как все они – машины, люди, трупы – растворяются в тумане. Стоит лишь отвернуться – и все исчезнет. Я угрюмо взглянула на зеленый аккуратный указатель: поворот на Линкольн-стрит. Что ж, на запад так на запад.
Впереди замаячила будка автобусной остановки, выкрашенная в ярко-голубой цвет, безмятежная, как кусочек неба, прорвавшийся сквозь облака. Транспорт ждали несколько человек: молоденькая девушка с дочкой – ровесницей Холли, судя по виду; лысый мужчина в фосфоресцирующих наушниках и две милые старушки, одетые так элегантно, что я поневоле восхитилась.
– Простите, сорок пятый «Ц» уже прошел? – поинтересовалась я.
– Вот-вот должен прибыть! – отозвалась скрипучим голосом одна из старушек, опершись на зонт-трость.
– Сами дожидаемся, – вяло отозвалась девушка.
Дочка незнакомки как-то слишком серьезно для ребенка взглянула на меня. Прозрачная белоснежная кожа, огромные, фиалкового цвета глаза, обрамленные абсолютно белыми ресницами. Белоснежные волосы были подстрижены небрежно – что кончики, что челка не могли похвастаться аккуратностью. Я узнала школьную форму на девочке. Когда-то и я там училась. Несколько раз девушка рядом обращалась к своей дочери, и так я узнала, что ее зовут Грета. Восхитительное имя, под стать хозяйке.
Сев в автобус, я ощутила невыразимую усталость. Хотелось лечь куда-нибудь и как следует потянуться, чтобы косточки затрещали. Глаза горели, будто в них песка засыпали. Тронув за локоть мужчину рядом, я поинтересовалась, где он будет выходить.
– Я до конечной, – буркнул он, щелкая кнопкой на своем плеере. – Спать собираетесь?
– Мне на Элм-Вуд-стрит, – пробормотала я, разлепляя глаза. – Вы меня…
– Ага, разбужу.
Я благодарно кивнула и прислонилась лбом к окну. За тонкой перегородкой стекла проплывало таинственное белое море, и автобус, едущий по ровному асфальту, убаюкивал своим плавным ходом.
Когда я надеваю это платье, то чувствую себя настоящей Королевой.
– Госпожа, Вы выглядите бесподобно!
Все эти расшаркивающиеся лизоблюды начинают мне надоедать. Хорошо, что скоро это кончится, – на вечер обещают воистину восхитительное меню…
Мои волосы безупречно завиты и сколоты на затылке сверкающим изумрудным гребнем, но непослушные локоны все же выбиваются из прически, обрамляя лицо и плечи. На шее – бархотка с кулоном в форме мотылька, в тельце которого вправлен неземной красоты лабрадор, шлифованный в форме кабошона и таинственно переливающийся зеленым и синим. Я глажу богато расшитое платье из черного шелка и высокомерно улыбаюсь.
За высокими дверьми бальной залы волшебный вальс уже кружит в своем вихре пару сотен гостей. Я беру с туалетного столика серебряную маску, инкрустированную алмазами, и, надев ее, позволяю слугам завязать шелковую ленту под локонами на затылке.
– Как вы прекрасны, госпожа! – несутся со всех сторон благоговейные стоны.
Не глядя ни на кого, выхожу из покоев. Свита покорно семенит за мной: дамы обмахиваются веерами, мужчины сдержанно молчат. А меня ждет возлюбленный, прячущий лицо за устрашающей маской с клювом.
– Ты прекрасна, любовь моя.
Он склоняется, чтобы прикоснуться губами к моей руке. В его глазах плещутся веселье и похоть.
– Идем. Гостям не терпится взглянуть на свою госпожу.
Он держит мою ладонь трепетно и нетерпеливо. Мы оба знаем, что будет этим вечером, мы и еще несколько имаго, питомцев Алистера, моего любимого господина. Рука об руку мы входим в огромную залу и надменно взираем сверху вниз на кружащихся людей. Завидев нас на балконе, несколько пар распадается – и вот уже никто не танцует, а музыка смолкает. В прорезях масок мерцают, как светлячки, глаза; призрачно поблескивают зрачки имаго, замерших у дверей, подобно статуям.
– Госпожа Леандра! – громко возвещает Алистер, и я снисходительно смотрю на него.
Не красавец – между передними зубами щель такая, что птица пролетит, не зацепившись крыльями; глаза слишком широко расставлены; редкие волосы прилизаны… Но кого это волнует, если он граф? Именно он дал мне имя, подарил платье и удовлетворяет мои низменные потребности.
Да и потом – ведь он всего лишь имаго.
Гости встречают нас чопорными реверансами, ахами и вздохами; воздух насквозь пропах ложью. Но я чувствую еще более тонкий запах, похожий на неуловимый аромат духов, – беспокойство по поводу «тех верзил подле закрытых дверей».
Весь вечер я танцую с Алистером, пряча глаза от любопытных взглядов. Я привыкла приковывать к себе внимание, поэтому держусь холодно, подобно императрице, но граф явно чувствует себя неуютно. Я с легким раздражением замечаю, как потеет его ладонь.
Когда голова уже начинает кружиться от нескончаемых танцев и светских бесед, музыка замолкает. Гости недоуменно смотрят друг на друга, не оставляя своей отвратительной манерности.
– Господа! – Алистер, таинственно сверкнув глазами, щелкает пальцами, и на этот звук срывается с места парочка имаго. – Сегодня я собрал вас не просто так. Цель этого приема – познакомить вас с удивительным существом, способным открыть вам секрет вечной жизни.
Люди вокруг изумленно шепчутся. Глаза Алистера светятся ярче, чем когда-либо. Имаго-помощники вкатывают в залу большую клетку, накрытую материей. Гости, оказавшиеся с ней рядом, поспешно отшатываются – из-под тяжелой ткани доносится странное мурлыканье.
– Это существо, – Алистер не в силах скрыть благоговейной дрожи в голосе, – совершенно неразумно. Обладая недюжинной силой, оно способно стать потрясающим оружием. Или защитником.
Алистер хватается за край материи и срывает ее; эффектно взлетает темно-синий бархат, открывая зрителям мое великолепное дитя. Я любуюсь жесткой грязно-серой шкурой, белесыми глазами, голодным широко разинутым ртом, но гости не разделяют моего восторга: кто-то картинно падает в обморок, кто-то, отбросив приличия, кричит от ужаса.
– Не беспокойтесь! – Алистер хищно улыбается. – Он безопасен, пока в клетке, но советую отойти тем, кто стоит в пределах досягаемости, – руки у него хваткие.
Неразумное дитя смотрит на гостей с тоской – опоенное вином, оно может быть безопасно для них лишь в первые десять минут.
– Толстая шкура, которую практически не взять лезвием, поджарое телосложение, – Алистер касается железных прутьев клетки, и существо сердито рявкает, – и вечный, неутолимый голод. Но самое главное – оно когда-то было человеком.
Последнюю фразу гости встречают гробовым молчанием. Тишину нарушает лишь мерное гудение утробы пленника.
– Я никогда не задумывался над тем, каково это – играть в бога. – Граф задумчиво окидывает взглядом присутствующих: считает головы. – Это чувство, когда ты являешься кем-то большим, чем просто человеком. Когда ты можешь позволить себе держать в руках чужую судьбу, чужую жизнь – и сломать ее, просто сжав пальцы. Жизнь – она такая хрупкая.
Гости потихоньку начинают отступать, но караульные имаго не отпирают дверей. Наконец-то я вижу в глазах присутствующих не высокомерие и легкомысленность, а страх и непонимание.
– Жизнь… она такая хрупкая, – задумчиво повторяет Алистер в повисшей тишине.
Замок с клетки падает на мраморный пол, и дверь распахивается. Существо, встрепенувшись, мгновенно чует запах воли и, бросившись вперед, валит на пол первого попавшегося гостя – жирного богача в парчовом наряде. Зубы рвут мягкую плоть и глотают, даже не жуя. Я знаю, что пища в его желудке растворится прежде, чем туда отправится очередной кусок.
Плечом к плечу мы с Алистером врываемся в визжащую и кричащую толпу и принимаемся ужинать. Брызжут вскрытые артерии – имаго-слуги, заперев двери, присоединяются к великому пиру. Вечер приобретает багровые оттенки, я наслаждаюсь этой радугой красного цвета. Смеясь, я подбрасываю в воздух клочки чужих волос и плоти, как диковинное конфетти.
Позже, когда все глотки перерезаны, а сердца вырваны, мы еще копошимся в куче бездыханных тел, выпивая остатки. Алистер тяжело дышит и мелко вздрагивает, а я почти вижу полыхающий внутри него огонь.
– Леандра, – шепчет мой граф.
Возбужденная не меньше, я покорно протягиваю ему руку. Алистер ведет меня твердо и быстро – именно в такие моменты я улавливаю в нем пряный аромат мужчины, острый, властный и пугающий.
Уже на краю залы Алистер оборачивается к слугам:
– Сложите все в одну кучу. Пускай Червяк подчистит.
– Не смей называть его Червяком. – сердито шепчу я, когда мы скрываемся в длинном коридоре.
Алистер останавливается. Еще пару секунд он просто смотрит, холодно и отчужденно, а потом вдруг грубо поднимает подол моего платья, сорвав с него россыпь крохотных бриллиантов. Они скачут по мраморному полу, как сверкающие жуки, а тем временем гладкие напудренные руки утопают в бесконечных складках платья