Женщина кивнула. Действует безотказно. Даже не знаю, что бы я делал без этой способности. Администратор и обслуживающий персонал гуськом пересекли фойе, исчезая в комнате отдыха. Раздался тихий щелчок запираемой двери.
Я встряхнулся и попытался расслабиться. Мысли, как призрачные руки, потянулись к сознанию того, кто стоял ближе всего. Их четверо. Мной овладела паника, но я быстро пришел в себя.
– Ты ответственный за девочку, – прошептал я и облизал соленые от пота губы, – на тебе огромная ответственность…
Один из имаго услышал зов. Напрягаясь изо всех сил, я продолжал манить его, давить на базовые потребности, играя нитями разума, как струнами гитары.
– Эй, ты куда? – послышался оклик с улицы.
– Поссать, – буркнул ближайший голос, – я быстро, смотрите в оба.
Двери в фойе открылись, вошел мужчина в пестром свитере. Как в замедленной съемке он повернулся, увидел меня, глаза расширились, стали наливаться светом… в этот миг я ударил его когтями по горлу. Мужчина рухнул, широко разевая рот. Я ударил еще раз – кровь брызнула на плакат в стиле сороковых, оросив бледное лицо счастливой женщины: «Непорядок? Сообщи администрации!»
– Влюбилась! Влюбилась! Влюбилась! Влюбилась я в того замечательного парнишку! – кокетливо подпевала Дорис.
Я вырвал сердце у бездыханного имаго и раздавил в руке. Зов работал без перебоя – после смерти одной жертвы он настиг вторую, и второй имаго откликнулся.
– Корбетт не возвращается. Позвать?
– Куда? – грубо одернул его товарищ. – Этот урод свинтил, и ты туда же? Надеюсь, он в сортире утонул, скотина.
Я стиснул зубы и усилил мысленный напор. В висках застучала кровь, на глаза надавила иллюзорная ладонь, выталкивая их из глазниц.
– Нет, я все-таки пойду гляну, – пробормотал имаго.
Его напарник выругался. Раздался хруст шагов по гравийной дорожке, ведущей в гостиницу. Этот вошел в фойе спокойно, не оборачиваясь. Глядя на его белобрысый затылок, я занес пальцы с острыми когтями, но тут произошло неожиданное: имаго обернулся. С его губ сорвался вопль, наполовину испуганный, наполовину торжествующий, контрастирующий со счастливым пением из музыкальных колонок. Стиснув зубы, я схватил его за голову. Раздался сочный хруст, словно кто-то разрубил переспелый арбуз. Крик прервался, имаго рухнул на пол, а я вдруг ощутил ледяную волну чужого присутствия в собственном сознании. Кто-то смотрел на происходящее моими глазами, и это подтверждалось громкими шагами снаружи, напоминающими раскаты грома.
– Они здесь! Здесь!
Двери распахнулись, фойе заполнилось летящим снегом и сверканием глаз: два имаго, оскалившись, бросили беглые взгляды на трупы своих товарищей и выхватили оружие. То были специальные приспособления против имаго, описанные в Книге Смерти: короткая рукоять, обернутая замшей, длинный стальной прут, увенчанный пучком тончайших иголок. Я подозревал, что, когда эта штука втыкается в сердце, иглы разом раскрываются, разрывая ткани.
Высокий холеный имаго с аккуратной бородкой усмехнулся. Мы втроем пошли по кругу, не сводя друг с друга глаз, а в динамиках весело гремел оркестр, донося сквозь время давно вышедшую из моды музыку. Второй имаго, с рукой на перевязи, сделал неожиданный выпад, и прут прошел совсем рядом с моим боком – я вовремя увернулся.
– Неужели так сложно просто отдать ее нам и уйти подобру-поздорову? – лениво поинтересовался бородатый.
– Я ее вам не отдам, – отозвался я, двигаясь так, чтобы не дать им прорваться мимо меня на лестницу.
– Ты что же, на нее виды имеешь? – осклабился синеглазый имаго с перевязью.
– Уоррингтон! – угрожающе сказал бородатый.
Я атаковал достаточно быстро, чтобы избежать взмаха его прута и вырвать клок мяса из шеи. Уоррингтон заверещал.
– Ах ты, выродок!
От сильного удара по голове в глазах потемнело. Я врезал ему в грудь, ломая ребра, и раздавил сердце. Бородатый наблюдал за гибелью товарища спокойно, почти насмешливо.
– Когда жить остается мало, хочется забрать с собой как можно больше народу? – осведомился он, улыбаясь.
Я не сводил с него глаз. Этот имаго был силен, очень силен, но помимо физической силы он обладал чем-то еще – был искривленным, как я со своим даром убеждения. Нападать на него, не зная потенциала, не стоило.
– Ты же знаешь, что вы не можете убегать вечно? – спросил он, спокойно подступив на пару шагов.
– Девчонка остается со мной, хотите вы этого или нет. Я буду защищать ее до последней капли крови – вашей либо моей.
– Ну, или до последней песчинки, – засмеялся бородатый.
Я мысленно ощупывал его, как слепой ощупывает предметы, находящиеся перед ним.
– Меня зовут Майло, – бросил бородатый, стряхнув с костюма пылинку. – Сегодня я ухожу, к сожалению. Печально, что не могу познакомиться с Юной Королевой…
– Стоять! – крикнул я, но не смог броситься следом. Передо мной возникла невидимая стена, сотканная силой мысли. Я надавил пальцем на воздух – и палец согнулся.
– Ты обладаешь неплохим даром, имаго, – засмеялся Майло, приближаясь к двери, – но меня тебе не переплюнуть.
Шагнув за дверь, он исчез.
…Холли ждала меня на пороге комнаты, с силой зажав уши. Когда я подошел, она отняла ладошки от головы и подняла вопросительный взгляд. Я кивнул, но забрызганная кровью одежда говорила за меня достаточно.
– Поехали? – прошептала она.
Я поднял ее, подхватив одной рукой под колени, а второй – под спину.
– Закрой глаза.
Холли застонала. Крылья ее носа затрепетали, стараясь сдержать поток отвратительного смрада. Я понимал ее, но мог только перешагивать растерзанные тела как можно скорее, чтобы не мучить ее слишком долго.
Наконец в ноздри ударил ледяной воздух. Запахло землей и морозом, слабый снегопад превратился в метель. Я усадил Холли на переднее сиденье арендованной машины и осторожно снял шарф с ее лица.
– Порядок?
Она открыла глаза: нежный голубой цвет горел новыми красками. Они светились. Так ярко они еще не сияли.
– Ага, – прошептала Холли.
– Нам нельзя тут оставаться. – Я повернул ключ в замке зажигания. – Один из ублюдков сбежал. Будь я проклят, если он не приведет подмогу, задержись мы здесь хотя бы на десять минут.
Прогретая машина мягко вырулила с парковки на шоссе. Скоро предстояло обменять ее на другую – нельзя было передвигаться на одном и том же транспорте. Снег налипал на лобовое стекло, но дворники тщательно сметали его, снова, снова. На это можно было смотреть вечно, как на маятник Ньютона. Я покосился на Холли: с безучастным видом она созерцала пейзаж, проплывающий за окном. Все время, проведенное в ипостаси имаго, я представлял себе Юную Королеву суровой и беспощадной тварью, сильной и непобедимой. Появление этого ребенка выбило меня из колеи. Успокаивал лишь один факт: под маской этой милой малышки дремала Королева. А вот как ее пробудить…
Мелькнул указатель, оповещающий, что мы покидаем Грейнджвилл. Вокруг простирались поля, припорошенные снегом; густой сухостой на них казался совсем рыжим. Вдоль дороги чернели столбы, похожие на высокие распятия…
– Алекс?
Я вздрогнул. Холли робко смотрела на меня. Откуда-то из-под ее рубашки раздалось глухое урчание.
– Я хочу есть.
– Возьми что-нибудь из сумки-холодильника, – отозвался я, сведя брови к переносице, – или мне тебя с ложечки покормить?
Холли вздохнула и, отстегнувшись, наклонилась к сумке. Чуть пошуршав там, она выпрямилась и с каменным лицом принялась пристегиваться обратно. Я глянул на нее:
– Кончились булочки?
– Кончилось все… – помотала головой Холли.
– Что?
Я съехал на обочину и обернулся к ней, стараясь скрыть изумление. Холли с готовностью подняла сумку на колени, чтобы я мог взглянуть на удручающую пустоту. Что тут скажешь? Я откинулся на спинку сиденья и прикрыл глаза. Холли молчала.
– Когда я брал тебя с собой, не подумал, какая ты прожорливая, – заметил я.
Холли не ответила. Я прикидывал, сколько придется ехать до населенного пункта, чтобы купить продукты. Денег было не очень много, каждый цент на счету. Холли издала странный булькающий звук, и я повернулся к ней.
Она сидела, раскинув руки, и содрогалась в жутких конвульсиях.
– Холли? – Я встряхнул ее за плечи и услышал жуткий, словно предсмертный хрип из глотки. – Холли!
С бледно-розовых губ брызнула пена, голубые глаза закатились, обнажив белки, пронизанные сосудами. Не зная, что делать, я снова потряс ее. Мелькнула мысль: нужно вытащить язык, пока она не подавилась, – так делают при эпилепсии. Крепко схватив Холли за подбородок, я сунул пальцы в ее приоткрытый рот.
– Давай же!
Язык трепыхнулся, как рыбка. Я выругался. Зубы Холли крепко и болезненно сомкнулись на моих пальцах, но я бесцеремонно пропихнул руку дальше и схватил склизкий извивающийся язык. Холли громко кашляла и хрипела, но, по крайней мере, теперь она не могла подавиться. Отчаявшись, я хотел ударить ее по щеке свободной рукой, но тут все прекратилось. Я замер, вглядываясь в распахнутые, сияющие двумя голубыми топазами глаза.
Холли сосала кровь.
Я отстранился и вытащил из ее рта пальцы. Укусы неприятно саднили, но я знал, что вскоре, хоть и не так быстро, как прежде, они затянутся. Холли так и сидела с приоткрытым ртом, сочащимся слюной.
– Эй… Холли. Эй.
Ее глаза погасли, губы снова сомкнулись. Я вытер мокрые пальцы о засаленные джинсы.
– Похоже, вопрос о твоем дальнейшем питании решился сам собой?
Холли моргнула. И расплылась в холодной, незнакомой, недетской улыбке.
К полудню метель улеглась, и унылое шоссе, окруженное все теми же унылыми степями и низкими синеватыми горами, стало нагонять вселенскую тоску. Холли мирно спала, но я все равно нервно косился на нее время от времени. Ее глаза источали свет, такой яркий, будто вся она состояла из чистой энергии. Взгляд Королевы – безумный, пронзительный и холодный – не подходил к нежному детскому лицу, создавал такое же нелепое впечатление, как голова бородатого мужчины на теле младенца. Я потер переносицу. Бодрствовать днем было невыносимо. Две недели мы ездили, и порой приходилось останавливаться во вшивых гостиницах и мотелях, спать днем, пока Холли смотрела мультики. Левая рука начала терять чувствительность. Сегодня я долго и с силой щипал ее, но тщетно – будто мнешь мешок с мукой. Это меня беспокоило – с одной рукой будет сложно отбиваться от слуг Королевы. С другой стороны, я уже достаточно пожил, даже для имаго… Из груди вырвался протяжный вздох: каждый раз при мысли об Оливии щемило сердце. Худшим было то, что я не знал, жива она или нет. На кого я оставлю Холли, если погибну сам?