– А какую роль играешь ты? – спросила я.
Хейз раздавил сигарету в пепельнице, даже не докурив ее. Он прикоснулся зловонной ладонью к моей щеке, и я вздрогнула.
– Я тот самый парень, потенциал которого никто из съемочной группы не ценит.
Мне хотелось спросить у него, что же это значит, но Хейз уже встал из-за стола и отрывисто гаркнул в пространство несколько имен:
– Жизель, Доминик, Саша, Гвендолайн.
Названные имаго повернули головы, бесстрастно глядя на него. Хейз коротко махнул им, приказав следовать за ним, и все пятеро удалились в другой конец убежища, общаясь, видимо, телепатией – ни слова от них я не услышала. От Хейзелтона исходила такая пьянящая сила, что стало не по себе. Едва поднимая ноги от слабости, я подошла к Алексу с Холли и присела рядом.
– Тебе не приходило в голову, что мы давно не слышали Королеву? – Алекс осторожно вытер струйку слюны, стекающую из уголка рта Холли. – Мысли… раньше это было естественно – видеть вспышки ее эмоций, воспоминаний. А сейчас – тишина, будто она оторвала себя от имаго.
– Понятия не имею, – призналась я, сев перед Холли. – Я после смерти вообще не думаю о мыслях Королевы. Меня гораздо больше интересует ее сердце.
Холли таращилась на меня, шевеля губами. Слюна сочилась из ее рта длинными липкими нитями, как из пасти бульдога.
– Кататония, – на диван рядом сел Марк Холдер и протянул мне пакет с кровью. – Думаю, это связано с быстрым взрослением – мышление у девочки осталось детским.
Я недоверчиво взяла пакет, но пить не стала. Алекс повел себя доброжелательнее: вскрыв пластиковый клапан, он припал к мешку. Марк пил маленькими глотками, искоса поглядывая на Грейси, смеющуюся над шутками каких-то незнакомых темнокожих имаго. Я с болью вспомнила Джеремию. По спине пополз холодок.
– Ешь, – улыбнулся Марк. У него оказалась красивая улыбка. – Я не отравлю тебя.
Я вскрыла клапан и осторожно глотнула. В воздухе разлился густой запах крови. Холли встрепенулась, издав странный звук, словно где-то открыли слив, и не по-королевски подобрала слюни.
– Хочу есть, – заявила она. – Где холодильники?
Алекс молча указал на вытянутый стальной ящик. Холли направилась к нему так быстро, будто не ела неделю. Марк проследил за ней и снова обернулся к Алексу.
– Почему вы уверены, что Королеву может убить только Игла? Можно смазать ядом Юной обычное оружие.
– На клинке есть маленький желобок для яда, и он…
Я рассеянно слушала рассказ Алекса про Иглу. Все это я уже знала, в новинку это было только для Марка; он серьезно хмурился и кивал. Жуткая апатия навалилась непроницаемой душной пеленой. Мы не представляли, как отобрать у Майло Иглу, где он вообще может быть – предположение, что имаго мог находиться у Королевы, оставалось предположением. Желая уединиться, отдохнуть и успокоиться, я махнула рукой Алексу и Марку и направилась к молельне.
Запертая на ключ дверь отсекла меня от всего мира. Дыхание участилось, стало неровным, хриплым. Я, задыхаясь, сползла по стене вниз, на пол, и поджала ноги, упирающиеся в дверь.
– Господи, я не знаю молитв, – прошептала я, мысленно представив Библию. Да я же в жизни ее не читала.
Взгляд упал на нацарапанный на стене крест. Ничем не сдерживаемые слова рвались наружу, перегоняя друг друга.
– Я не знаю ни единой молитвы, – снова начала я, – но вряд ли тебе нужен какой-то язык, так?
Крест безмолвно темнел. Я всхлипнула: сухую блокаду наконец прорвало, по щекам побежали долгожданные слезы.
– Мама говорила мне в детстве, что когда я окажусь в тупике, то всегда смогу обратиться к тебе за помощью. – Я вытерла щеки. – Что ж, вот оно. Я в таком тупике, откуда не выбираются. Будто меня… меня кто-то бросил в могилу, а теперь засыпает землей.
В молельне царила тишина, нарушаемая лишь моим голосом. Я всхлипнула и раздраженно ударила ладонью по полу:
– Где твоя хваленая сила? Почему маленькая девочка должна убить собственную мать? Почему здесь среди мертвецов ходят дети? Куда ты отворачиваешься каждый раз, когда кто-то молит о помощи?
Голову пронзила острая боль. Кто-то словно залез в нее с ногами, быстро заглянул в мысли… и исчез. Моя рука, зажимающая рот, впилась ногтями в щеку и оставила на ней маленькие полумесяцы, заполненные кровью. Глупая потребность помолиться прошла; теперь мне было страшно.
Кто-то хотел выяснить, где я.
В канун Рождества унылую жизнь в бункере нарушил высокий визгливый звук: Хейзелтон в нелепом колпаке Санта-Клауса, стиснув в зубах сигарету, орудовал перфоратором – сверлил стену. Под облупившейся розовой стремянкой, на которой он стоял, пол был усыпан крошевом.
– Что ты делаешь? – громко поинтересовалась Грейси, остановившись у подножия стремянки.
Я прислушалась. Пальцы уже болели от грязно-белых проводов фонариков, которые я безуспешно пыталась распутать.
– Что? – переспросил Хейзелтон, заглушив аппарат.
– Что-о-о ты-ы де-е-елае-е-ешь? – прокричала Грейси, сложив руки рупором.
– Колонки. – Хейз наморщил лоб и усмехнулся уголком рта с сигаретой. – В этом подземелье слишком тихо.
– То есть?
– Музыка. Я проведу к нам живые голоса. – Хейз вновь поднял перфоратор. – Иди, поиграй где-нибудь в другом месте.
Гневный вопль Грейси заглушил свист вгрызающегося в бетон сверла. Я усмехнулась и воткнула штекер гирлянды в розетку. Лампочки, вспыхнув, ярко замерцали в полумраке убежища.
– Красиво.
Рядом присел Алекс. Его глаза поблескивали в свете гирлянды, а на губах играла улыбка, не обычная вымученная, а искренняя и веселая. Наконец-то я увидела в нем того, кого знала до своего превращения. Его лицо было так близко, на бледной коже танцевали блики перемигивающихся лампочек… Мое сердце, переродившееся и получившее шанс на вторую жизнь, пропустило удар.
– Привет, – слабо улыбнулась я.
Мы смотрели друг на друга, окруженные сиянием. Мне было страшно вспоминать историю Алекса – о том, как он разлюбил Алису после перерождения. Но я понимала, что меня его участь не настигла. От взгляда на Алекса становилось жарко; что-то внутри сладко екало, когда он приближался, и в ужасе застывало, когда его не было рядом. «Узы, – подумала я. – Так вот как, оказывается, это происходит». Он склонился ко мне.
– Я люблю тебя, – прошептал Алекс практически в самые мои губы.
– И я… – слабо отозвалась я.
Лампочки жгли кожу, но узы внутри горели сильнее, чувство разрасталось из солнечного зайчика в сверхновую. Я любила. В голове вяло трепыхнулась мысль о Хейзелтоне и Грейси, ставших невольными свидетелями заключения новых уз и демонстрации старых, но я отмахнулась от нее, обвив руками шею Алекса.
– Знаешь что? – прошептала я.
– Что? – Алекс с интересом глянул на меня.
– Ты зарос. – Я заправила ему за ухо прядь.
– Кристи подстрижет. Мы уже договорились.
Кристина Кольчик, веселая женщина лет пятидесяти, была в убежище вместе со своей матерью, оставшейся человеком. Поначалу Кристи боялась за ее жизнь, но позже успокоилась: смрад застарелой крови был так отвратителен, что отпугивал даже самых голодных имаго.
Я встала, отряхивая штаны от пыли. Гирлянда упала на пол, зазвенев хрусталиками лампочек.
– Помоги-ка мне, Алекс Ньюман.
Он с готовностью вскочил, и мы принялись крепить гирлянду к стене вместе, опоясывая убежище по периметру. Остальные украшали потолок и гамаки пестрой мишурой и букетиками остролиста. Инициатором празднования Рождества стал, как ни странно, Хейзелтон. За два дня до сочельника он и Дункан уехали из убежища под предлогом неотложных дел, а вернулись с целым вагоном украшений: гирлянды, остролист, мишура, букетики рождественской розы… Под мышкой Хейз нес коробки с колонками, которые теперь и устанавливал под потолком.
Я прилепила гирлянду скотчем к стене и обернулась. Холли, широко улыбаясь, любовалась яркой мишурой. Блики танцевали на ее нежном лице.
– О чем ты задумалась? – полюбопытствовал Алекс, сдирая с пальцев клочки скотча.
Я молча кивнула на Холли, и он улыбнулся, разглядывая ее тонкий лик.
– Она прекрасна. Сильно изменилась, да? Стала такой… – Алекс замолчал и пошевелил губами, подбирая слова, – …хрупкой.
– Жизнь имаго отбирает слишком много, – проворчала я.
– Жизнь имаго дает не меньше, чем забирает. – Алекс обнял меня за плечи и кивнул на тощего мужчину, угрюмо косящегося в сторону холодильника с едой. – Его зовут Джерри Доусон. Он еще недавно был наркоманом, не мог без дозы. А вон там, – он указал на толстого мужчину в фиолетовом парадном костюме, – Гордон Ладлоу. Рак.
– Что-то они не похожи на умирающих.
– Яд имаго запускает множество процессов в организме. Что-то он разрушает – например печень. А что-то, наоборот, восстанавливает. Это не назовешь даром божьим, зато есть шанс сделать то, что ты хотел когда-либо. Небольшая отсрочка смерти.
Алекс похлопал меня по плечу и направился к холодильнику, чтобы подкрепиться.
Колонки хрипло кашлянули и засвистели, многие зажали уши. Поднялся недовольный ропот. Хейзелтон рассеянно оглядел убежище со своей стремянки и ухмыльнулся:
– Сейчас исправим… сейчас… Дункан! Включай!
Ужасный свист оборвался. Колонки чихнули в последний раз и выдали чистый, глубокий голос Фрэнка Синатры.
– Это, конечно, не рождественские хоралы! – Дункан усмехнулся.
– Агнес придет? – поинтересовалась я. Не то чтобы мне хотелось ее видеть, просто вежливость не помешает.
– Она уйдет в гости к подруге, миссис Уайт, – отозвался Дункан, смешливо наморщив нос. – Будут пить вино и вспоминать деньки, когда их сиськи не хлопали по животу, а на заднице была только одна морщина!
– Дункан… – вздохнул Хейз.
Подготовка к Рождеству заняла весь день. Агнес сжалилась над своими питомцами и отдала старую сосну с пластиковыми иголками. Искусственное деревце опутали гирляндой с круглыми фонариками и остатками серебристой мишуры. Не бог весть что, но другого не было. Песни в колонках сменяли одна другую – все они были приятными и навевали воспоминания, так что никто не попросил переключить на следующую. Чак Берри, Луи Армстронг, Элла Фитцджеральд… Я невольно вспомнила прошлое Рождество. Тогда было удивительно снежно; вместе с Джейкобом и Холли мы гуляли в парке, где по замерзшему пруду, разрезая лед коньками, носились дети. Воздух пах шоколадом – то тут, то там пестрели полосатые палатки с горячими напитками, хот-догами и пончиками. Я учила Холли кататься, но для начала долго уговаривала ее встать на лед. В результате я упала и разбила лоб так, что пришлось накладывать швы. Джи весь вечер подшучивала надо мной, предлагая вшить в рану змейку, чтобы вкладывать в голову мозги.