человек, потому что все еще помню, что значит любить.
Первый удар был страшен. Рухнув в промерзлую жухлую траву, я заскрипела зубами от боли в раненом бедре. Хейзелтон засмеялся сквозь сжатые челюсти.
– Ты даже драться не умеешь, жалкая…
Он схватил меня за волосы и поднял. От бурой морды пахло выгребной ямой. Я не могла высвободить энергию, чтобы уничтожить его, раздавить, – сил не было даже на то, чтобы сражаться врукопашную.
– Как так получилось, что Королева выбрала именно тебя? – прошептал он.
Я попыталась ударить его, целясь в солнечное сплетение, но Хейзелтон перехватил мою руку в каком-то сантиметре от своего тела. Его когтистые пальцы стиснули мое запястье, раздался сухой хруст треснувших костей. Собрав в кулак всю злость и отвращение, я вскинула вторую руку.
– Дура. – Хейзелтон отпустил меня и даже не нанес ответного удара. – Дерись нормально, раз уж начала, черт тебя дери! Дерись!
С крыши соскользнула черепица и, упав на оградку клумбы, разбилась на части. Хейзелтон разозлился, увидев, как иронично я улыбнулась ему в ответ.
– Сука! – заорал он, неумолимо приближаясь. С его лица сползли последние лоскуты кожи, окончательно стерлись человеческие черты. Из глотки вырвался звук, в котором были и грохот грозы, и рев медведя, и крик человека. Тяжелая рука вдавила меня в землю. Что-то лопнуло внутри.
Вставай, Оливия… нам нужно драться.
Я захлебнулась, выплевывая багровые сгустки. Кто-то залезал в меня, осторожно втискивая длинные тощие ноги, а в голове раздался смеющийся шепот:
– Хочешь поразвлечься?
Тело больше не повиновалось мне. Ангельский женский голос засмеялся, кровожадно и злобно:
– Просто смотри…
– Ну что, Оливия? – Хейзелтон склонился ко мне, дыша в лицо запахом разложения. – Есть что сказать напоследок?
С моих губ сорвался шепот. Я наблюдала за происходящим со стороны и одновременно была в центре событий.
– Что ты сказала? – Хейзелтон склонился так близко, что я увидела блики на его сморщенной морде. Серебристые глаза сверкнули, как две маленькие луны.
В то же мгновение мои острые зубы впились в пульсирующую жилку на его шее. В горло хлынула горячая кровь, пахнущая гнилью даже сильнее, чем у обычных имаго. Хейзелтон завыл и задергался.
– Отпусти, отпусти меня! – завизжал он жутким вибрирующим голосом.
Я разжала челюсти. Он кричал и бился в конвульсиях, сжимая разорванное горло обеими лапами. Рука поднялась сама собой и медленно вытерла испачканный в крови рот.
– Ты был хорошим имаго, Хейзелтон.
Он остановился, поняв, кто перед ним. Королева в моем теле схватила его за голову и повалила на колени. Хейзелтон тяжело задышал. В чертах монстра снова угадывалось что-то человеческое. Рука сжалась, череп затрещал под пальцами. На моем лице цвела радостная улыбка, но она не принадлежала мне. Хейзелтон закатил глаза, мои пальцы сжались на чем-то мягком и склизком. Обезглавленное тело рухнуло на землю.
– Оливия… – прошипела я сама себе, с трудом передвигая ноги, идя по следам Марка. – Иди, Оливия, иди… Я покажу тебе… кое-что веселое…
Я упала на колени, сопротивляясь чужой воле из последних сил. Королева понукала меня и подгоняла, смеялась и угрожала, шептала имя своей дочери снова и снова. Снова и снова. Снова и снова.
– Отпусти меня!
Невидимая рука подняла меня за ворот и поставила на дрожащие ноги. Шаг, второй, третий. Я стонала и плакала, одновременно широко улыбаясь оголенными челюстями; сознание расползалось, как стая жучков.
Покинув задний дворик, я очутилась на травянистом холме. Впереди виднелась автострада. Одна нога поехала на скользкой почве, вторая беспомощно взмыла в воздух – я полетела лицом вперед, проехавшись лбом и животом по острым камням и мокрой траве. Болезненное падение длилось, наверное, целую вечность – пока я не выкатилась на обочину асфальтированной дороги, плача от боли и ужаса. Королева ушла.
– Оливия, сюда!
Я с трудом обернулась на шепот откуда-то сбоку. Мелькнула жуткая мысль, что это снова Королева, но, увидев бледное лицо, выглядывающее из погреба ближайшего дома, я выдохнула. Перебежав дорогу, я рухнула в теплые объятия Марка.
– Хейзелтон…
– Мертв, – прошептала я.
Во влажной мгле пахло грибами; мрак постепенно рассеивался, уступая место неясному свету. Осторожно закрылась на засов разбухшая дверь.
– Что там произошло? – Марк присел на расстеленный на земляном полу мешок.
Я склонила голову, вспоминая все: боль от ударов, жуткую новость о моей роли во всем этом кошмаре, появление Королевы, смерть Хейзелтона… Меня начало трясти.
– Королева… выбрала меня, – прошептала я, опускаясь на пол.
Марк едва заметно напрягся, и я заметила это.
– Марк?
– Есть один миф, – нахмурился он, – что Королева умеет красть тела. Поначалу тело приспосабливается к подселенцу, лицо видят все… А потом Вуаль добирается и до него. Описан единичный случай, хотя я не совсем понимаю, почему она решила вселиться в тебя.
– Это же идеально для наблюдения, – прошептала я. – Тетя ее дочери… человек, который всегда рядом. Как маяк. Но чье лицо носит Ее Величество сейчас?
Марк помолчал, глядя на Холли. Забылась беспокойным сном или потеряла сознание – неясно, но вид у нее был крайне нездоровый.
– Своей матери, – наконец ответил Марк. – Наверняка ты видела воспоминания Королевы о происшествии в опере?
Я вспомнила видение, обрушившееся на меня еще в тот день, когда история имаго только-только начала отравлять мою жизнь.
– Девочка-немка, грязное платье… да, помню.
– В тот день Королева проникла в зал. Грязная и жалкая, она…
…идет по красной роскошной дорожке босиком, вглядываясь в девушку на сцене. Голубые глаза искрятся неведомым счастьем, светлые волосы струятся по плечам и ниспадают великолепной волной. Девушка поет. Я зачарованно вслушиваюсь в ее голос, стараясь разобрать слова, но язык мне неизвестен.
Она умолкает, едва увидев меня между рядами кресел. На губах появляется радостная улыбка:
– Бекки?
Что за странное имя? Это мое имя? Настоящее? Бекки. Ребекка. Я вспоминаю времена, когда мы жили в лачуге. Тогда я умирала от голода, а она носила мне пищу. «Ходила на подой» – так она говорила.
Моя мама. Чудовище.
За спиной – ропот. Девушка тянет в мою сторону руку и смеется, тихо, как будто где-то в тумане звенит колокольчик. Там, на фоне ярких декораций и в свете прожектора, она кажется такой неземной и непорочной, несмотря на свою сущность. Моя мама. Она бросила меня умирать от голода, как выродка.
– Здравствуй, мама, – тихо говорю я, стоя у подножия сцены в полумраке.
Свет и тьма. В ее красивых глазах вечная мерзлота, а волосы – цвета побережий холодного моря.
– Ты бросила меня, – медленно, не сводя взгляда с ее лица, я поднимаюсь на сцену. – Ты обрекла меня на жалкое существование. Я была одна. Зачем?
Мама качает головой. На ее губах улыбка – кукольная, мертвая. Она оборачивается к залу и легко кивает публике, оскалив белые зубы:
– У нас антракт, леди и джентльмены. Приношу свои искренние извинения.
Люди тянутся к выходу, покорно, но не без тихого ропота. Когда зал пустеет, мама вновь поворачивается ко мне. Только бы она прекратила улыбаться – этот оскал разбивает мне сердце.
– Я твоя единственная дочь, – задыхаясь, шепчу я.
– Ты мое проклятье. – Мама все так же стоит в ярком, слепящем сиянии, тогда как я не решаюсь вступить в освещенный круг.
Она неспешно идет вперед, оглядывая меня со всех сторон – то окунаясь в свет, то погружаясь во мглу. Ее лицо меняется – теперь это и мое лицо тоже. Мы – одно целое, части мозаики… одинаковые части. Но место в этой мозаике – только одно.
– Разве ты не чувствуешь, как сосет под ложечкой, когда я рядом? – раздается мягкий бархатный шепот. – Не чувствуешь, как колотится сердце, пока голову заполоняют мысли обо мне? Это жажда, Бекка. Королева должна быть только одна. Потому что двух тронов, как и двух королевств, в этом мире нет.
– Мама…
– Я не твоя мама, Бекка, – скалится Королева, – я твоя смерть. А ты – моя. И раз уж так сложилась судьба, почему бы нам не побороться за свободу?
Мне хочется быть рядом с ней, но бежать подальше хочется еще сильней. Красивые бледные руки облезают, холеная кожа сыплется на пол, тогда как я, ослабев от голода, не могу сделать ни шагу. Чему быть, того не миновать.
– Мерзкая, – Королева исчезает, только ее голос витает где-то рядом, – гадкая, отвратительная… Я ненавидела носиться с тобой. Я бежала, чтобы найти способ стереть тебя с лица Земли.
Я кричу, охваченная злобой. И тогда она бросается на меня из тьмы, выталкивает в свет, ослепив, и больно бьет – но разве это боль по сравнению с болью от ее слов? Все мое существование замыкалось на ней, на матери, которой я не нужна. Кровь вскипает.
Время исполнить свое предназначение. Я вытаскиваю меч из рук декоративного рыцаря, сталь звенит. Как неосмотрительно – настоящее оружие на сцене. Яда так много, что он капает на ладонь, которой я провожу по клинку. Мать даже не защищается – только смотрит на меня, презрительно и насмешливо.
И, ринувшись к ней, я вонзаю оружие меж ее ребер, прямо в сердце. Глаза напротив слегка расширяются.
– Посмотри на свое королевство, – шепчу я, наваливаясь на меч и вгоняя его глубже. – Пыль и призраки, бестолковая музыка и злоба… я сделаю его совершенным. Я сделаю то, чего ты не сумела.
Ее кровь превращается в пыль, сыплется под ноги; теперь она мертва, но все еще улыбается, словно знает что-то, что мне недоступно. Я дотрагиваюсь до ее пока еще теплой щеки. Светлые волосы, голубые глаза, фарфоровая кожа – это все мое, они должны принадлежать мне. Стоя на сцене, я раскидываю в стороны руки перед пустым залом и предвкушаю восхитительную трапезу, когда люди вернутся с антракта