Алекс сделал шаг вперед; подошва скрипнула, наткнувшись на кусочек кирпича. Девушка вздрогнула и повернула к нам осоловелое лицо.
– Кто это? – произнесла она грудным голосом.
Майло повернулся. В его темных глазах вспыхнула догадка. Бородка дернулась, губы раздвинулись в ухмылке.
– О, у нас гости! – воскликнул он, благовоспитанно натягивая штаны. – Рад вас видеть, очень рад.
– Что за фигня? – спросила девица, в ее голосе уже не было томности. – Кто это?
Майло не удостоил ее даже взглядом. Он таращился на нас и жутко улыбался. Я оглядывала его идеально сидящий костюм, чистые даже после валяния на грязном асфальте брюки, серый галстук в темный ромбик. На безымянном пальце красовался серебряный перстень с сапфиром, ограненным так, чтобы любой блик превращать в звезду на сияющей поверхности. Успешный – вот что кричала его внешность, вся эта сияющая мишура дорогих вещей. И только мы знали, что за ней затаилась кровожадная тварь.
– Что, будем играть в гляделки или у вас ко мне какое-то дело? – осведомился Майло, поправляя часы на запястье, покрытом курчавыми рыжеватыми волосами. – Учтите, слово – серебро, молчание – золото, а время не поддается валютной оценке.
Алекс шагнул вперед, и в воздухе вокруг его рук закрутились лепестки опадающей кожи, обнажающей лапы имаго. Его глаза налились алым свечением, отчего гипсовая мертвенно-белая маска стала казаться лицом какого-то адского существа.
– Драться хотите? – нисколько не смутился Майло. – Жаль, я во всем чистом…
– Эй! – Девица вскрикнула, увидев, как начали облезать и его руки. – Ты что, ты не…
Раздался влажный удар. Лапа Майло уперлась в стену над телом полураздетой девушки, дергающейся в конвульсиях. Из-под когтистых пальцев сочились алая кровь и внутричерепная жидкость, почти незаметная в темноте.
– Ну вот… – вздохнул Майло, опуская лапу. – Эта сука мне костюм испачкала перед смертью.
Он склонил голову набок и сунул окровавленный палец в рот. Страшные глаза испускали красноватое свечение, гораздо более жуткое, нежели у Алекса.
– А теперь… позволите мне немножко покромсать вас?
Я сорвалась с места, распуская на бегу ленты из кожи, скрывающей мои настоящие лапы. Удар когтями, еще удар. Раздался треск рвущейся ткани, Майло громко ахнул.
– Мой костюм! Ты знаешь, сколько он стоит?
Алекс неестественно выгнулся в прыжке. По его маске черным паучком побежала извилистая трещина. Я ударила – и удачно. Энергетический толчок врезался в Майло, сбил с ног и отправил в полет к грязным мусорным бакам.
– Вот теперь я зол, – пробормотал он, поднимаясь на ноги и отряхиваясь.
– Эй, – раздался позади до боли знакомый голос, – развлекаешься без меня, дружок?
Волосы под париком встали дыбом. Я знала, что, обернувшись, увижу тот самый слепой глаз, неопрятную бороду, суровое лицо. Дункан спокойно докурил сигарету и вдавил окурок в кирпичную кладку стены. Его глаза тускло заблестели в темноте закоулка.
– Хоу, – холодно сказал Майло, снимая испорченный пиджак и швыряя его в пыль. – Ну как тебе «Хард-рок кафе»?
– Пиво у них отвратное, – отозвался Дункан, засунув руки в карманы грязных джинсов и непринужденно шагая к нам, – и официантки страшные.
– Тебе не угодишь.
– Что за сброд? – спросил он, пристально глядя на нас.
Меня охватила ненависть. В висках, бешено пульсируя, застучала кровь; в рот прыснул свежий яд, и я приоткрыла губы, позволив ему, перемешавшись со слюной, свободно течь по подбородку. Шавка Королевы. Он уничтожил множество несчастных имаго. Он заставил Холли убивать невинных. Он чудовище, не мы.
– Знакомые глазки, – произнес Дункан, вызывающе щелкнув пальцами. – Иди сюда, котенок.
Звать второй раз не пришлось: я кинулась на него, уворачиваясь от молниеносных ударов и кромсая когтями одежду. Дыхание сбивалось, напряженные мышцы ныли. Краем глаза я видела, как Алекс старается пробиться сквозь барьер, которым Майло себя окружил. Его лапы тщетно скребли воздух в сантиметре от противника.
– Я знаю, кто ты, – прошептал Дункан, тяжело дыша. – Думаешь, можешь спрятаться за маской и париком? Ты воняешь. Каждый имаго воняет, но ты – гаже всех.
Я уклонилась от массивной лапы и впилась ему в бок, вырвав клок плоти. Дункан взревел и врезал кулаком мне в грудь, выбив весь воздух из легких. Я сложилась пополам, стараясь унять боль, вспыхнувшую между ребер.
– Месть – это прекрасно. – Дункан взял меня за горло и поднял над землей. – Она позволяет нам быть сильнее, даже если мы последнее ничтожество. И, – он сжал пальцы так сильно, что я закашлялась, ловя воздух ртом, – рисковать жизнью. Дай-ка я посмотрю на тебя.
Он сорвал с меня маску свободной рукой. С тонким «понг!» лопнула резинка, хрустнул, ломаясь, гипс. Дункан, ухмыляясь, уставился на мое лицо.
– Оливия Йеллоувуд, – прошептал он и бросил насмешливый взгляд на Алекса. – Догадываюсь, кто прячется под второй маской.
Смеясь, он швырнул меня оземь. Язык распух, во рту разливался привкус железа, перед глазами вспыхивали черные розы. Царапнув асфальт, я поднялась. С губ рвались какие-то бессмысленные сиплые звуки.
– Чтоб ты сдохла, – зарычал Дункан и ударил меня по лицу наотмашь с такой силой, что я рухнула на колени.
В голову вдруг хлынули чужие воспоминания: женщина с теплыми медовыми глазами и короткими темными волосами, маленький мальчик на трехколесном велосипеде.
– Давай, Тони!
Я огляделась: вокруг простирался двор сельского домика. Июнь. Летний ветер мягко тронул испачканные кровью щеки, скользнул по разбитой губе. Было очень тепло.
– Тони, Тони!
Женщина засмеялась, жмурясь на солнце. Я растерянно отметила, что она похожа на меня: такие же волосы, только чуть светлее, с каштановым отблеском; светло-карие глаза; губы бантиком. Дункан безмятежно сидел на террасе и курил; его голубые глаза лучились счастьем. Он хрипло посмеивался, держа в руке стакан чая со льдом. Я присела рядом в плетеное кресло и уставилась на мальчонку, заливисто хохочущего на велосипеде.
– Энтони, – крикнул Дункан, раздавив окурок в пепельнице, – поди-ка сюда.
Малыш передал велосипед матери и, посвистывая, направился к Дункану. Его соломенно-светлые волосы взметнул ветерок, услужливо донесший до меня теплый запах ребенка, нежный и молочный. Это были не мои воспоминания, а Дункана – он сохранил все в памяти как деталь чего-то значимого.
– Что, папа? – спросил мальчик.
– Как тебе наш новый дом? – Дункан обвел залитый солнцем двор рукой, словно все это дарил сыну: зеленое поле и огромный клен, качели на ветвях и лес, темной громадой высившийся позади.
– Он классный!
Я улыбнулась вместе с Дунканом, ощущая непонятную тоску на сердце.
– Видишь вон те качели?
– Да, папа, – энергично кивнул Тони.
– Я хочу, чтобы ты никогда не подходил к ним в одиночку, – строго сказал Дункан, склонившись к сыну так близко, что тот попятился. – Если ты упадешь и сломаешь шею, мы даже не услышим этого. Ясно?
– Да! – Тони чмокнул отца в бородатую щеку и помахал ему рукой. – Я никогда-никогда не подойду к ним в одиночку!
Дункан проследил, как сын сел на велосипед и покатил по двору, что-то беспечно напевая. Жена подошла к нему и, обняв за шею, прижалась щекой к его макушке. Они поцеловались, и солнечный свет золотой нитью сшил их губы воедино. Июнь… сладким медом разливалось тепло, громко смеялся маленький Энтони, но смех этот начал затихать, превращаясь в призрачный вой ветра. Резко похолодало. Словно в ускоренной съемке, я увидела, как опал и почернел клен, как сгнила и оборвалась веревка качелей. Все вокруг умерло… и я поняла, что очутилась в том самом моменте, когда умер и Дункан Хоу, заботливый семьянин и счастливый человек. Умер, но родился безумный имаго, носящий его личину.
Дверь в дом была открыта. Я вошла в темный коридор, освещаемый синими всполохами телевизора, работающего в гостиной. Вокруг царил хаос, пахло кровью, гниением… смертью.
– Нет… нет…
На кухне, прислонившись спиной к холодильнику, сидел человек. Его кровоточащий глаз, утонувший в страшной ране, выглядел жутко, и можно было наяву увидеть белую пелену, затянувшую его впоследствии. Дункан рыдал в голос и баюкал в объятиях окровавленные тела сына и жены.
– Энтони… Хлоя… – шептал он, дрожащими руками стирая грязь и кровь с бледных мертвых лиц. – Нет…
В груде обломков стола темнела туша мертвого чудовища. Червь.
– Вернитесь ко мне… – Дункан уткнулся носом в окровавленную голову сына и завопил так отчаянно, что меня пробрала дрожь: – Вернитесь ко мне! Хлоя, Тони! Вернитесь…
– У тебя ее глаза.
Я подняла голову. Настоящий Дункан, безумный Дункан высился надо мной скалой, грозящей вот-вот обрушиться, глядел холодно и презрительно.
– Теперь ты знаешь все. – Он ударил меня по ребрам тяжелым ботинком, проломив грудную клетку. – Ты – живое напоминание о том, чего я лишился… что я не смог спасти их. Я был нужен им, но я не смог.
– Убив меня… – я задохнулась, – ты не вернешь Хлою, убив меня…
– Не верну, – согласился Дункан, и его голос задрожал, – но хотя бы забуду ее глаза. Забуду о том, что у меня была семья… Боль уйдет, если уничтожить ее источник.
– Дункан, – раздался голос Майло позади нас. Алекс лежал у его ног с расколотой маской, открывшей подбородок и губы, и шумно дышал. – Постарайся прикончить их до того, как эту сцену увидит кто-нибудь из людей, окей?
– Как скажешь, – хмыкнул Дункан. Наклонившись ко мне, он зло сверкнул глазами: – Не думай, что сможешь понять меня. Я видел твое никчемное прошлое. Потеря брата, лучшей подруги… ничто из этого не сравнится с тем, что пережил я. Ты никогда не узнаешь, каково это – видеть, как чудовище задирает твоего сына, которому и пяти лет не было! Как жена ползет к его мертвому телу, стараясь заслонить…