– Оливия, а мама вернется?
Я нахмурилась, стараясь сконцентрироваться на его галстуке.
– Вернется, Джейк.
Благодаря этой маленькой лжи он не плакал, когда мы бросали на крышку гроба горсть земли, когда мама в деревянном ящике опускалась в яму. Глядя на его светящееся тайным знанием лицо, я поняла, что моя живая часть в тот момент, когда я галлюцинировала в душе, сделала то же самое: она сказала, что имаго не уходят.
Имаго не пожирают людей. Они пожирают друг друга.
Было ли это правдой? Или все же ложью во спасение? Меня взволновал этот вопрос так, что мертвое оцепенение отступило.
Их сознание становится нашим раем.
Матрас начал таять. Я попыталась поднять руку, но ее крепко держала белая масса, которой только что было постельное белье. Края матраса уже возвышались надо мной, как белые липкие горы. Кокон, в котором я оказалась, становился все теснее, пока наконец не лопнул, как разогретое яйцо.
Здесь с трудом получалось дышать. Вокруг крутилась пыль, и ее было определенно больше, чем кислорода. Посиневшие щиколотки кто-то заковал в кандалы – я отследила взглядом цепь по всей ее длине; последнее звено крепилось к железной петле, прочно вбитой в стену. Никакая физическая сила не способна была справиться с этими оковами.
– Физраствор. Парализует верхние и нижние конечности имаго, – раздался рядом спокойный голос.
Я нервно обернулась. Бледная копия меня самой, равнодушно глядя в пространство, прислонилась к стене рядом. – В больших дозах он способен даже убить.
Я дернула цепь, но петля не поддалась.
– Любое снотворное средство замедляет регенерацию организма. – Оливия подошла ко мне, бережно прижимая что-то к груди. – Если принять от одной до двух таблеток, имаго не сможет восстановиться в течение нескольких дней, свыше – чувствительность исчезнет. В обоих случаях после ранения остаются гораздо более уродливые и глубокие шрамы.
– Откуда ты…
– Диуретики выводят калий из организма, вне зависимости от того, человек ты или нет. – Оливия пристально посмотрела мне в глаза. – Только у имаго это сопровождается еще и невероятной слабостью. Организм расслабляется, конечности не двигаются, разум погружается в туман. Длиться это может от получаса до нескольких часов, в зависимости от дозировки.
– Зачем ты все это говоришь? – Я рванула на себя цепи. Пальцы бестолково скребнули по полу, собирая под ногти грязь и сдирая в кровь кожу.
– Все это ты уже слышала когда-то. – Оливия бросила что-то передо мной. На черных плитах лежала Книга Смерти, неизменная как в реальности, так и в горячечном бреду.
– Разве? Не помню…
– Алекс читал тебе это. – Она присела и убрала с моего лица мокрые волосы, запустив в них пальцы. – Но все это как-то позабылось, забилось другой информацией, более важной…
– Более важной… – эхом отозвалась я, – а чем важна эта?
– Скоро ты поймешь.
Оливия встала и отошла на пару шагов. Ее глаза смотрели с легким презрением; наверное, она только и думала о том, что эта жалкая тварь – будущее, которое настигнет ее и раздавит, как жука. Цепи хищно позвякивали, словно говорили: «Не пустим! Ты наша! Ты останешься здесь, пока не придет Королева!»
– Не смогла их спасти… – прошептала я, склонив голову и опираясь на вытянутые руки, – ни Алекса, ни Грейси, ни Марка, ни Джейкоба, ни Джи, ни Холли… Я никого не смогла спасти… не смогла…
– Ты забыла, что я говорила тебе? – с укором произнесла Оливия. – Про рай имаго. Про чужие сознания.
– Но это не одно и то же! Я хочу чувствовать его рядом, говорить с ним, быть…
– Высшая степень эгоизма – стараться привязать к себе кого-то только для того, чтобы тебе было хорошо, – бросила Оливия, взмахнув рукой, и этот жест обжег меня стыдом. – Эти цепи ненастоящие, пол ненастоящий, потолок над нами – все, что мы видим сейчас. Единственное реальное, что здесь есть, – это ты и я.
Цепи нереальные, но вот ощущения от них – очень даже. Тело напряглось, каждый мускул превратился в сталь. Железо звеньев стонало, лязгало зубами, верещало. В висках стучала кровь. Зубы заскрежетали. Из горла вырвался отчаянный вопль, вторя визгу цепи, – и звенья разлетелись, и каждый сантиметр пространства начал жить, двигаться, пока стены наконец не обратились в прах, как и угольно-черные плиты. Я выпрямилась среди травы, усеянной живыми бабочками, и вдохнула чистый, разреженный воздух. Оливия ободряюще улыбнулась. Ее пальцы переплелись с моими.
– Послушай… в прошлый раз… в прошлую встречу… ты утверждала, что лучше сдаться. Что мне делать?
– Порой необходимо сложить оружие, но обставить свою капитуляцию так, чтобы это оказалось победой, – шепотом отозвалась Оливия, глядя мне в глаза, – проиграть, но выиграть. Одержать верх, не вступая в бой. Понимаешь, о чем я?
– Пока нет, – призналась я.
Оливия усмехнулась, отводя взгляд.
– Просто… жди. Твой смысл сам найдется.
Я серьезно кивнула, стискивая ее пальцы. «Единственное реальное здесь – ты и я». Похоже, настало время пересечь ту черту, когда фантазии и бред становятся милосердней и понятней самой реальности. Там, где Оливия прижималась ко мне, кожу обжигало невидимым огнем. Она забиралась в меня, словно надевала костюм, возвращалась в небытие, туда, где ей самое место.
– Я должна быть с тобой. Что бы ни случилось. И это в какой-то степени тоже эгоизм.
Со дня, как я осознала, кем стала, я металась между человеческим прошлым и чудовищным настоящим, в котором приходится жить совсем по другим правилам. Но так нельзя. Нельзя разбивать себя на две части – нужно оставаться цельной, даже когда душа готова расползтись, как прогнившая материя.
Чужие руки, холодные и сухие, обвили мою шею почти нежно.
– У тебя очень красивые глаза, Оливия.
Мерзкие пальцы по-хозяйски гладили плечи и обводили ключицы, издевательски постукивали по разрыву на коже, перебирали слипшиеся волосы.
– Яркие, как золото, – раздался слева тихий голос, и воздух всколыхнулся от горячего дыхания. Смешок. – Ты же знаешь, что во все времена люди сходили с ума при виде желтого металла?
Трава вокруг стекленела, с хрустом ломалась и превращалась в прах, как и сидящие на ней красивые бабочки. Там, где появляется Королева, нет места ничему живому.
– Золото способно дать многое и столько же отобрать, – продолжала тень за спиной, заплетая мне косички. – Оно сводит с ума, обретает над человеком невероятную власть, а он, в свою очередь, возвышается над другими. Все имеет свою цену, Оливия. Ты – золотая монета, которую я жажду заполучить…
Я обернулась, с ненавистью глядя на синеглазую красавицу-блондинку. Нежная кожа, стройная фигура… Вся она вылеплена из фарфора и искусно раскрашена, но за этой безупречностью прячутся грязь и жестокая мерзость. Я не такая. Холли не такая.
– Просто приведи ее мне, – прошептала Королева, – и я щедро вознагражу тебя. Я даже не буду убивать тебя – по сути, это всего лишь забава, от которой легко отказаться. В моей жизни много веселья, и потеря одной игрушки не лишит меня других.
– Закрой свой рот! – крикнула я, брызнув слюной.
– Лив.
От этого голоса мое сердце разбилось во второй раз. Среди тлеющей травы стоял Алекс. Он взъерошил волосы таким привычным жестом, что мне стало плохо. Иллюзия, не больше. Алекс мертв, и то, что предано земле, пусть там и остается. Так говорил мой папа после смерти мамы.
– Неплохой трюк, – произнесла я с дрожью. – Что дальше в твоем репертуаре?
– А ты наглая, – заметила Королева, хищно улыбаясь. – Неужели тебе мало вернуть любовь?
Я промолчала. Вернуть Алекса было желанней всего на свете; на секунду мелькнула предательская мысль, несомненно, вызванная усталостью и страхом.
«Какое мне дело? Неужели я стараюсь подставляться из-за какой-то…»
Ладонь врезалась в щеку, рука вспыхнула и зачесалась, но мысли отступили, растворились, как капля чернил в стакане воды. Проблема в том, что чернила, даже растворившись, остаются в стакане.
– Ты сомневаешься. – Королева очутилась позади. – И это мне нравится. Всем свойственно сомневаться. Но мое предложение выгодно, Оливия. Жизнь в обмен на девочку. Ведь ты уже слышала об «Этернуме»? Многие имаго о нем говорят.
Те, кого она сломала или пыталась искусить. Но тогда откуда об этом узнал Алекс? Он так и не рассказал.
– Майло – мой любимый экземпляр, – нежно улыбнулась Королева. – Он уже давно принимает сыворотку, и это помогает ему продлить жизнь. Я могу подарить тебе годы и годы…
– Я не выдам Холли. – Я вздернула подбородок, вызывающе глядя в холодные голубые глаза. – Хотя бы потому, что хочу, чтобы когда-нибудь она выпустила тебе кишки и вырвала сердце.
– Жаль… – Все вокруг померкло. Последними яркими искрами в черной буре пепла были безумные глаза. – Тогда мне снова придется делать нехорошие вещи.
В коленях вспыхнула боль – я рухнула на пол и вцепилась пальцами в ковер. Вокруг снова проступил реальный мир, но что-то изменилось, и я не могла понять, что именно, пока нога сама по себе не выпрямилась под углом девяносто градусов, поднимая тело с пола. Шаг. Еще шаг. Рука сжала ручку двери и повернула ее. Мое тело плавно зашагало по коридору, вздрагивая и останавливаясь из-за внутреннего сопротивления. Впереди замаячила белая дверь ванной, и мысли, оставшиеся со мной крохотной стайкой, пронзила догадка: моими руками она хочет убить Холли.
Дверь распахнулась и врезалась в стену, оставив в ней вмятину. Из глубины ванной комнаты на меня воспаленными глазами смотрела Холли, застывшая у раковины. По ее щекам сбегала влага, но не слезы – скорее, вода. Взгляд метнулся к моему лицу:
– Лив? Что ты…
В один шаг Королева в моем теле преодолела расстояние между нами и ударила Холли по лицу. Она взвизгнула и попятилась, врезавшись спиной в вешалку для полотенец. Обе руки вцепились в горло Холли, стискивая его с садистским удовлетворением. Королева хотела насладиться моментом… а потом убить. Холли хватала воздух ртом, стараясь расцарапать мне руки; ее вытаращенные глаза непонимающе смотрели в пространство.