Двери распахнулись. Лена в дверях оглянулась, подмигнула:
– А моя – сто семьдесят первая!
Створки задвинулись, лифт прополз еще пару этажей и остановился. Я успел подумать, что я – круглый дурак, рискую шкурой, хоть нормальный уже свернул бы к этим девочкам, сексуалил бы во всю ивановскую, петровскую, а то и сидоровскую…
Створки поползли в стороны. Я прикинул, что слева будут квартиры, а мусоропровод, значит, справа. Обычно они чуть за выступом, дабы не осквернять своим дружественным интерфейсом взоры жильцов. Ноги мои шагнули на площадку, я сделал движение, чтобы перекинуть рюкзак со спины ближе к боку… и застыл.
Слева в самом деле четыре двери. Две распахнуты, из одной выводят избитого в кровь молодого парня. Волосы на разбитой голове слиплись, кровь заливает глаз, стекает по щеке и капает с подбородка на грудь. Рубашка разорвана, на руках тяжелые наручники. Двое в камуфляжных костюмах зверски держат его за локти. Из другой двери опасливо выглядывают жильцы, явно понятые.
Я застыл, тысячи мыслей пронеслись в черепе. К этому я не был готов, о таком Лютовой не предупреждал. Единственное, что он сказал, это номер квартиры этой вседоступной Валентины. На меня оглянулись, глаза цепкие, подозрительные. Я уже видел, как у офицера губы сложились для окрика: «Кто таков? Обыскать!» – и мне хана. Кровь отлила от моего лица. Деревянными шагами я торопливо проскользнул вдоль стенки, едва нащупал кнопку звонка у двери Валентининой квартиры.
Выждал еще, позвонил. Меня наконец заметили и жильцы, женщина сказала сварливо:
– Ее нет, уже три часа как ушла.
– Как же так, – пробормотал я, – она ж обещала…
– Она многим обещает, – огрызнулась женщина. – Ходють тут всякие…
Ее муж или партнер оказался откровеннее, вслух сказал, кто такие эти «всякие». Офицер окинул уже не враждебным, а скорее сочувствующим взглядом мое бледное лицо, я вздрагивал, губы скривились, он грубо бросил конвойным:
– К лифту!..
Один из коммандос уже держал палец на кнопке, сказал угодливо:
– Сейчас будет, сэр.
Арестованного увезли на большом лифте. В голове мутилось, я почти в беспамятстве дождался малого лифта. Тремя этажами ниже пол вздрогнул, я застыл в страхе. Дверцы распахнулись, ввалились двое поддатых мужичков. Один спросил меня с ходу:
– Слышь, ты не с семнадцатого?
– Оттуда, – прошептал я.
Двери захлопнулись, лифт двинулся вниз. Мужик оглядел меня внимательно:
– Да ты побелел весь… Говорят, там дверь выбивали кувалдой?
Второй возразил:
– Теперь у них штуки покруче. Р-р-аз! – и в квартире. А еще и ослепят или оглушат, чтобы не сопротивлялся.
Я вспомнил, что у парня текла кровь из ушей, он не реагировал на голоса, а двигался, как под анестезией.
– А кто его арестовал? – спросил я. – Юсовцы?
– Какие юсовцы? – возразил мужик. – Мы сами себе еще те юсовцы!.. Юсовцы теперь ручки не пачкают. Своих холуев хватает.
– Но один назвал офицера сэром…
– Вот я ж и грю!
Лифт выпустил нас навстречу возбужденным жильцам, что сгрудились у почтовых ящиков. Вторая группа собралась у подъезда, указывали вслед черному джипу, что увез арестованного. Я уловил голоса:
– Это наш Игорек?..
– Он самый, кто ж мог подумать?
– А такой тихий, вежливый, уважительный был…
Прозвучал чей-то злой раздраженный голос:
– Что значит «был»? Хороните парня заживо!.. Может быть, по ошибке. Наши косорукие идиоты всегда не тех ловят!
– Да хорошо бы, – послышался женский голос, – такой был парень… Лучше бы Челюсть забрали! Житья от него нет!
– Ха, Челюсть и его банда для них – мирные граждане…
– Сволочи…
– Люди, а может быть, какую-нибудь петицию составим, а? Чтобы, значит, помягше…
Голоса отдалялись, я уходил между домами, горбился, ежился, втягивал голову в плечи и то совал руки в карманы, то начинал размахивать ими, как будто от этого начинал двигаться быстрее. В голове кровавый туман, еще бы чуть – и вляпался сам, это меня бы тоже вот так избитого и с вывернутыми за спину руками тащили бы к машине. А там в кузове еще раз изобьют ногами, мол, оказывал сопротивление, гад, еле-еле утихомирили…
Уже в машине чуточку пришел в себя, придирчиво проследил мысленно свой обратный маршрут. Да, хоть как меня трясло, но обратным путем шел через супермаркет, в хлебном отделе купил два батона, в овощном – яблок, винограда, груш, так что на выходе камеры зафиксировали меня с кучей огромных пакетов.
Отъехал, поток подхватил нас, сделал неотличимыми от других машин, так же вместе и слаженно останавливались перед красным, срывались с места на зеленый, будто нами руководит один большой комп с довольно простенькой прогой.
Свернул к скверику, постоял, не вылезая из машины, долго думал.
Подошли молодые девчушки, предложили поразвлечься. Одна сразу предупредила:
– Нет, мы не профессионалки!.. Просто идем сейчас к Ирке, у нее вечеринка, но девчонок слишком много, парней только двое…
Троллейбус остановился, мягко зашуршав шинами. Я шагнул было в его сторону, но там тесновато, а пистолет в моем рюкзаке нащупать легко, вздохнул и потащился дальше, стараясь держаться в тени стен.
Элитный дом вырастал, огромный, как айсберг. Три года назад здесь снесли целую кучу «хрущоб», жильцы мечтали, что их переселят в этот дом, но советские времена кончились, всем предложили подобную же дрянь, лишь чуть-чуть лучше, а кто пытался митинговать и устраивать забастовки в доме, тех просто вытолкали в шею, а дома разнесли бульдозерами.
Я набрал на коробочке домофона номер, выждал. Раздался тонкий писк, я принял торжественно-скорбный вид, сейчас меня рассматривают на экране. Через пару мгновений раздался удивленный голос:
– Бравлин?.. Вот уж не ожидал… Что ж, заходи.
Щелкнул магнитный замок. Я толкнул дверь, подалась с огромным усилием, тяжелая, как банковская. Все ухожено, вазы с цветами, картины на стенах, зеркала, а лифты широкие, просторные. Прибыли сразу оба, я вошел в ближайший, не сразу отыскал нужную кнопку. Последний раз был здесь три года тому и поклялся больше здесь не показываться.
С лестничной площадки двери только слева, здесь квартиры огромные. Позвонил, дверь щелкнула, прошел широким длинным коридором, на стенах снова портреты в дорогих рамах, напольные вазы с экзотическими цветами. Дверь в квартиру отделана лучшими сортами дерева, чувствуется роскошь, помноженная на элегантность.
Я поднял руку к звонку, но дверь распахнулась. Черкашенко стоял по ту сторону, еще больше пополневший, но все такой же румяный, сытый, со щеками на плечах. Седины не прибавилось, столько же, длинные посеребренные волосы красиво падают на плечи. Он старался и не мог сдержать торжествующую улыбку.
– Заходи, Бравлин, – пророкотал он радушно. – Проходи, дорогой… Юджинка, собери чего-нибудь на стол!
Из комнаты выглянула его дочь, такая же пышечка, хотя дважды в году ложится на операцию отсасывания жира, улыбнулась мне:
– А, Бравлин!.. А я уж думала, что с вами что-то случилось! Папа так и не объяснил толком…
– Не беспокойтесь, – сказал я торопливо, – я на минутку.
Черкашенко сказал грозно:
– Но чаю-то попьешь?
– Если можно, – сказал я, – то кофе.
Он засмеялся:
– Ну, ты верен себе! А я вот кофе не пью. Увы, сердце.
Врешь, подумал я тускло. Просто по-юсовски трясешься над здоровьем. Ты и сахар перестал потреблять, когда услышал про белую смерть, и от соли отказался, а потом, помню, яичницу не ел, боялся холестерина…
Юджина быстро унеслась на кухню, та у него побольше моей жилой комнаты, а обеденный стол рассчитан на десятерых. Но ели мы вдвоем, Юджина с материнской улыбкой быстро накрыла стол, разложила салфетки. Несмотря на мою просьбу насчет всего лишь кофе, она быстро натаскала из холодильника балыков, буженины, выставила красную и черную икру, осетрину, копченого угря, сама нарезала его аккуратными ломтиками и заботливо придвинула ко мне поближе.
Черкашенко потер ладони и сказал бодро:
– Нехорошо напоминать, ведь дело прошлое… но ты прав, что в конце концов решился пойти работать в нашу компанию. Будущее России в штатовских фирмах. Ты тогда смеялся? Мол, все идеалы юсовца ведут под одеяло… Да, ведут! Ну и что? Сейчас уже не только юсовца, уже и русского ведут туда же. Значит, юсовцы сильнее, раз сумели навязать свои взгляды, свое отношение…
– Сумели, – согласился я.
– А ты посмотри, – сказал он с восторгом, – какое жаркое из этой ящерицы!.. И вкус такой изысканный, не находишь?.. Попробуй вот этот кусочек!.. Самое вкусное на боках. Правда, мяса мало, зато самое нежное, а на спинке пожестче…
Я попробовал, не показывать же, что я брезгаю ящерицей, это ж выказать себя деревенщиной, лишний раз подтвердить, что скован предрассудками. Мясо показалось пресным, похожим на мясо окуня, разве что с некоторой кислинкой.
Мои челюсти подвигались, я проглотил, ибо все смотрят заинтересованно.
– Интересно, – сказал я. – Мясо такое оригинальное. Нежное, с кислинкой… ничего подобного не пробовал.
Черкашенко довольно заулыбался, а на лице Юджинки отразилось разочарование.
– Вот видишь, – проговорил он довольно. – Наконец-то мы, Бравлин, зажили, как люди!.. Давай налью тебе вот этого винца… Уникальное, скажу тебе. Мало того, что двадцать лет выдержки, так еще и собрано с южного склона виноградника в Шампани, где Дом Периньон изобрел шампанское! А это значит, что лучшее из вин… из лучшего винограда!
Юджина ехидно заметила, что где-то в Германии есть долина, где виноград растет еще насыщеннее, богаче и все такое, только немцы вино делать не умеют, а продают во Францию. Она поигрывала плечиками, бретелька сползла с одного, но говорила настолько умело и к месту, что я хоть и поглядывал, ожидая, когда полоска белоснежной кожи расширится настолько, что увижу красный ореол, но все же с удовольствием слушал ее веселый щебечущий голосок.
После третьей рюмки я ощутил некоторое расслабление, покой. Мое замороженное лицо оттаивает, а на губах уже блуждает в