– Да-да, – сказал Майданов торопливо, он отвел глаза, пожал плечами, развел руками и вообще проделал с десяток разных телодвижений, – да-да, конечно!.. нам от идейности никуда не уйти, она на каждом шагу. Идеи гремят на весь мир громче пушек! Принципы одержали больше побед, чем армии Аттилы или Наполеона… Но нам бы, знаете, идею бы красоты, ибо еще великий Достоевский сказал, что красота спасет мир…
Бабурин буркнул:
– Пока красота спасет мир, уроды его погубят.
– Да и где ее взять столько? – спросил Лютовой. – На планете шесть миллиардов… Разве что перебить половину, чтобы на всех хватило…
Майданов сказал обидчиво:
– Вот вы всегда так! Нет чтобы увеличивать количество красоты на планете…
Дверь приоткрылась, заглянул Пригаршин:
– Здравствуйте!.. Примете гостя?
– Заходи, – сказал Бабурин жизнерадостно, – нам, кабанам, все равно, хоть трахаться, хоть чай пить, лишь бы пропотеть… Давай не отрывайся от коллектива, а отрывайся вместе с нашим дружным коллективом.
– Мда, – сказал Пригаршин, – вижу, не всегда шутки, как и идеи, рождаются в полушариях мозга. У некоторых их заменяют полушария ягодиц… Какой чай у вас душистый!
– Фирменный, – заявил Майданов довольно. – С дачи.
– Что, и чай там выращиваете?.. А я думал, только маковую соломку…
Бабурин бухнул:
– Он коноплю растит на даче, га-га-га!
– Нет, – ответил Майданов Пригаршину, игнорируя Бабурина, – чай индийский, а вот добавки… Без добавок, это ж как сырое мясо без соуса, перчика, аджички и даже без соли!
Лютовой смотрел внимательно, глаза холодно поблескивали. Абсолютно нейтральным голосом поинтересовался:
– И как у вас с судом? Помните, вы собирались подавать в какой-то международный на Россию?
Пригаршин ответил так же холодновато:
– Не на Россию, а на решение российского суда, которое меня не устроило.
– Ну и как?
– Приняли удивительно быстро, – ответил Пригаршин. – Это раньше бы на перекладных, а теперь отослал емэйлом, там тут же приняли, зарегистрировали. Сейчас мой иск на тщательном изучении!
– Гм… понятно, какое решение они вынесут.
– Я тоже рассчитываю, что оттуда напомнят, что общечеловеческие ценности – не пустой звук!
Лютовой рассматривал его пристально через стол, глаза были непроницаемы, а лицо неподвижно.
– А вам не кажется, что это прямая апелляция к врагу?
Пригаршин с надменностью выпрямился.
– Худшие враги нашей страны – ее жители!
– Ну да, – сказал Лютовой, – а вот если бы их всех извести, а сюда переселить, скажем, юсовцев?
Пригаршин ответил так же холодно:
– Этого не потребуется. Мы изведем всего-навсего фашистов, патриотов да боевиков из РНЕ, и страна сама станет нормальной державой, где будут международные законы, международная полиция.
– Спасибо, – сказал Лютовой вежливо.
– Пожалуйста, – ответил Пригаршин с той же вежливой холодностью.
Майданов захлопотал, заговорил преувеличенно бодро и радостно, но я перехватил прицельный взгляд Лютового, понял. Этого Лютовой занес в графу особо вредоносных колабов. Тех самых колабов, которые из восставшей Венгрии призывали советские танки, из мятежной Чехии просили вмешательства советских войск, а из Афганистана умоляли о вводе хотя бы двух-трех танковых дивизий, чтобы удержать свою власть…
– Бравлин, – спросил Майданов, – это верно, что зарплату учителям и юристам увеличат с начала года?
Я пожал плечами:
– Не знаю.
– Вас это не волнует?
– Ничуть, – заверил я. – Я живу на гонорары, а не на эту… зряплату.
– Гм, ну тогда назовите это жалованьем, если это вам больше нравится!
– Я бы даже слово «жалованье» заменил, – сказал я. – Не знаю, как кого, но меня оно оскорбляет. Вот я с достоинством выполнил какую-то работу, сделал ее хорошо и в срок. А меня за это свысока жалуют денежной подачкой! Как милостыню, как великодушный жест барина, который может дать, а может и не дать. Все в зависимости, кто как поклонится. «Жалованье» идет от «жалость», а я не хочу, чтобы меня жаловали по барской воле. Я хочу на равных: работу выполнил, как уговаривались, – заплати, как уговаривались. Никто никому не должен, никто никому не делает одолжения, никто никому не жалует. Обе стороны равны.
Майданов подумал, усмехнулся, посмотрел на Пригаршина и Лютового за поддержкой.
– Может, вы и правы. Просто никто не задумывается над смыслом слов. «Зарплата» звучит хуже, все-таки новодельное. К тому же подпортили словцом, как вы сказали верно, «зряплата». Однако от «жалованья» веет старинным рыцарством, замками, баронством, графинями, царскими покоями, эполетами, опричниками, бричками, бунинскими помещиками… что хорошо и что очень не совсем даже хорошо.
Лютовой помалкивал и прихлебывал чай, Пригаршин его игнорировал вовсе, Майданов с заметным облегчением перевел дух, мир восстановлен, а нашей цивилизации только и нужен мир, все остальное у нее уже есть или же вот-вот получит.
Пригаршин, что посматривает на меня обычно настороженно, временами даже враждебно, сейчас кивнул, сказал почти с благодарностью:
– Полностью подписываюсь под вашими словами!..
– В чем?
– Насчет зарплаты, жалованья, гонорара. Обе стороны: наниматель и нанятый – абсолютно равны. Только тогда отпадет эта жажда низших – вредить, высших – пакостить в подъездах и на улицах, ломать лифты… Вот, помню, был я в Париже, какая там чистота, какая культурность, какая чистоплотность… А в Германии? Да я за месяц там не увидел на улице брошенной обертки от мороженого!
Ах-ах, подумал я зло, они были в Париже! Лютовой зыркнул зло, но сказал достаточно сдержанно, даже слова растягивал, чтобы убрать из них горячечность спора или провоцирования на спор:
– А вот меня уже достали эти рассуждения о европейской чистоплотности. Как будто это потому, что они вот такие культурные!.. Это все от скученности, господа. Вспомните историю! На той территории, где сейчас Германия и все прочие парижи, каких-нибудь триста лет тому было четыреста крупных княжеств и тысячи мелких. Владетель даже крупного не мог бабахнуть из пушки: ядро обязательно ляпнется на тер-р-р-риторию соседа! На таком клочке земли поневоле будешь знать каждый кустик. И разучишься гадить, ибо сам же вступишь в свое… добро. А у нас всегда был простор!.. Насрал в лесу, перешел дальше. Вырубил лес, пошел дальше, лес – бесконечен. А на вырубке вырастет новый… Знаете ли, что в Европе нет ни одного дерева, которое не посадили бы люди? Все «дикие» вырублены сотни лет тому. А у нас даже в обжитом Подмосковье лес растет сам по себе. Туристы за собой не убирают лишь потому, что везде еще уйма чистых мест. А вот если бы пришли однажды и увидели, как это случилось в Европе, что уже все загажено, вот тогда и научились бы убирать за собой… Так что не надо про «культурных» европейцев и «некультурных» русских. Подобную культуру диктует среда обитания. Русские завоевали огромные просторы. Это их заслуга. Окажись русский в немецких княжествах, а немец на русских просторах, мы бы сейчас с возмущением говорили о нечистоплотности немецких свиней и славили бы педантизм и опрятность русских.
– Сомневаюсь, – сказал Пригаршин быстро.
Бабурин бухнул мощно, как выстрелил из пушки:
– Да был я в Германии, сам видел… У них там за брошенный мимо урны окурок – штраф в две месячные зарплаты! За выброшенную в лесу обертку от мороженого – треть зарплаты отдай!.. А немцы – народ скупой, за копейку удавятся. Потому и такие чистюли.
– А может, – сказал Майданов примиряюще, – у нас это просто так уж укоренилось, неизвестно откуда и когда, теперь так и тянется?
– Само? – спросил Лютовой саркастически. – Само ничего не делается.
– Вы отрицаете устное народное творчество?
– Я отрицаю, – сказал Лютовой зло, – что такое творчество сейчас возможно. Оно творилось в неграмотном мире! Сейчас все эти творцы разобраны, пристроены, все работают и творят на кого-то. Выполняют чьи-то планы, заказы. Вы слышали термин «манипулирование сознанием»? Бравлин, вы что скажете?
Я медленно развел руками. Пригаршин сразу набычился, смотрит исподлобья, враждебно, а Майданов с мягкой интеллигентной улыбкой, заранее отметающий все доводы лишь на том основании, что он, как русская интеллигенция, все знает лучше, хоть и постоянно сомневается, и ничье мнение не может пошатнуть устоев русского одухотворенного интеллигента.
– Термин «манипулирование сознанием», – сказал я раздумчиво, – приобрел чисто ругательный оттенок… но справедливо ли это? Ведь манипулируют нашим сознанием с самого момента рождения! Это называется воспитанием. А потом нам выдают только ту информацию, которая, по мнению родителей, нужна ребенку, и, подсовывая учебники по физике, порножурналы убирают на самые высокие полки.
Они насторожились, слушают заинтересованно, еще не понимая, к чему я веду.
– Даже взрослым, – сказал я, и сердце мое стиснулось в предчувствии близких бед, – надо выдавать не все, не все. Однако где та грань, за которой должна начинаться несвобода? Мы все понимаем, что такое ложь во спасение, и готовы благородно лгать другим, но не выносим, когда лгут нам. Какими бы благородными мотивами ни руководствовались.
В молчании я допил чай, сказал несколько слов о необыкновенной душистости, для чего даже не пришлось кривить душой, и откланялся. Весь в высоких мыслях, или глубоких, хрен их разберет, двигался к дверям своей квартиры, уже вставил ключ, как послышалось мягкое шуршание раздвигающихся дверей лифта.
– Господин Печатник? – послышался голос. – Как удачно, я к вам…
Из кабины на лестничную площадку ступил невысокий мужчина в гражданской одежде, козырнул, сказал сиплым усталым голосом:
– Лейтенант Кравец, – представился он. – Извините, что так поздно, однако я с утра на ногах, вы у меня уже восемнадцатый…
Я стоял перед ним, сжимая ключ. В голове, как и в груди, стало пусто. Равнодушными глазами посмотрел на него, как смотрел бы на дверцу лифта.