Мы прошли мимо шикарного магазина, у дверей охрана с автоматами наперевес, по ступенькам спускалась солидная дама. Ее поддерживал под локоть очень импозантный господин. Дама, красная от негодования, говорила с великим возмущением:
– Я не могу на них смотреть!.. Ходят совершенно голые!.. И это жена министра! Как можно?
Ее спутник промямлил:
– Дорогая… но она ж не совсем так уж и голая… Она ж в одежде…
Дама фыркнула:
– Ну и что? Но под одеждой все равно ведь голая?
Таня чмыхнула, отвернулась, пряча смех, закашлялась. Я чуть было не хихикнул следом, но подумал, что чопорная дама, как ни странно, права в своем возмущении… которое просто не смогла выразить правильно. Вон Таня в достаточно вольном платье, но не скажешь, что голая, а вон прошла по улице, виляя бедрами, девица в модном костюме, так и видишь ее голую с распущенными по подушке волосами, видишь ее грудь, видишь, как растут волосы на ее лобке, и даже видишь, что там интим-прическа от Измалкина, а когда поворачивается, то отчетливо зришь как форму ягодиц, так и как воочию видишь коричневое пятнышко приглашающе подкрашенного ануса…
Сердце мое тукало быстро и нежно, подпрыгивало и пыталось взлететь на отрастающих крылышках.
– Ты не спрашиваешь, – сказала Таня, – но просто для информации, муж у меня… это нечто вроде очень хорошей мебели. Как и я для него. То есть, у нас практически нет ничего общего, кроме секса. Да и то, если честно…
Она быстро взглянула на меня, отвела взгляд.
– Что? – спросил я.
– Да так, – ответила она быстро. – Ничего. А то будешь задаваться.
– Ну скажи!
– В последнее время даже с сексом что-то начинает… ну, разлаживаться. Оргазм приходит все труднее, а дважды вообще так и не дождалась… Конечно, я прикинулась, что все в порядке, вскрикнула, раскинула руки, будто в изнеможении, но… что-то потерялось. Он чувствует, мы попробовали некоторые игры, что должны возбудить, повысить интерес… но стало еще хуже. Ладно, что-то я совсем разжаловалась, это не мой стиль. А что у тебя?
– Если считать брачные церемонии, – ответил я, – то я замужем не был… Так, конечно, две-три женщины за все время считали себя моими женами. Даже я, помню, пару раз так думал. Или все-таки регистрировался?.. Не помню даже. Все прошлое как в далеком тумане.
– А теперь?
Я привлек ее к себе.
– Теперь понимаю, чего я ждал.
Она прижалась всем телом, зарылась лицом в куртку.
– Кстати, ты знаешь… Мой старый бойфренд убит в какой-то перестрелке. Или его пристукнули за что-то.
Я вспомнил этого здоровенного мужика, красавец, племенной бык, от него пошли бы здоровые дети, целое племя богатырей можно бы наплодить, скажем – велетов, антов или сказочных нартов… даже ясно вспомнил, как нажал курок, как тряхнуло кисть, а пуля ударила в переносицу… но сердце не сбилось с такта, голова оставалась ясной, а голос не дрогнул:
– Жалеешь?
Она поморщилась.
– Теперь нет. Полгода назад это был чемпион страны по борьбе без правил, удачливый каскадер… Но убили не чемпиона, а спившегося слесаря.
– Значит, – сказал я, – Бог есть. Он не против того, чтобы я тебя провожал.
Она подняла голову, ее лицо было чистым, серьезным.
– Наверное, не будет против, если зайдешь ко мне.
– А как у тебя?
– Муж повез дочку на дачу к родителям. Они ей щенка купили… Там и заночует, у нас дача далековато.
– Зато там участки дают больше, – сказал я великодушно.
– Да, – ответила она серьезно. – У нас под дачей пять гектаров.
Я прикусил язык.
Ее квартира находилась в обычном двенадцатиэтажном доме. Четырехкомнатная, уютная, без выпендренов, простая хорошая квартира. Мне стало хорошо и уютно уже в прихожей. Таня захлопнула дверь, сухо щелкнул автоматический замок.
Я схватил ее в объятия и понес в комнату. В глубине раздвижной диван, я опустил Таню перед ним, меня колотила дрожь. Я не знал, что делать дальше. На этом диване ее трахал этот Шестиногов, имеет заботливый муж, а также здесь она иногда разгружает забежавшего соседа, как точно так же я трахал бесчисленных женщин, что проходили через мои руки. Но мы – не они. Мы – особые… Мы уже особые.
Она судорожно вздохнула, обвила тонкими руками мою шею.
– Бравлин, – сказала она тихо. – Мне тоже страшно.
Не выпуская друг друга из рук, опустились на диван. Она смотрела на меня большими тревожными глазами. Я перевел дыхание, осторожно коснулся губами ее лба.
– Таня… Это звучит как-то по-средневековьи… но отныне у меня не будет других женщин…
Я хотел сказать не это. Что ерунда все это: тело, плоть – ведь от того, что я буду трахать других, это не помешает мне любить только Таню, как и то, что, если она получит оргазм где-то на стороне, это не помешает ей любить меня… но вырвалось именно это, а Таня тихонько выдохнула в ответ:
– Когда я увидела тебя… все мужчины для меня стали неинтересными… Нет, не задавайся! Просто менее интересными. Правда, намного.
– Таня!
– А теперь, – договорила она, – я понимаю, что они станут для меня совсем неинтересными. Что ты со мной делаешь, мерзавец?
Мы смотрели друг на друга, как два дурака. То, что мы щедро и по-идиотски выкладываем один другому, – глупо, несовременно. Завтра будем думать совсем иначе. Держаться на том уровне, что у нас сейчас, – просто невозможно. Но я чувствовал, что буду просто счастлив не прикасаться к другим женщинам, буду счастлив сдерживать свои животные порывы в хватании подвернувшихся… а их подворачивается до черта! Я не стану даже приглашать знакомых женщин, с которыми всегда можно просто и бездумно разгрузиться – с ними отрепетировано, и сбоев не бывает, – не стану сам отвечать на их приглашения, буду держать себя, дурака, в этом, как его… ну, целомудрии, талибане или целибане, как его там.
Она с неловкостью засмеялась.
– Дураки мы, да?.. Ненормальные?
– Ненормальные, – согласился я. – Хотя…
– Что?
– Что есть норма?.. Конечно, мы лучше нормы.
Мы повалились на диван, еще в одежде. Я чувствовал привычное нарастание тяжести в гениталиях, но еще больше жара и нежности было в сердце. Мои грубые ладони держали ее бесконечно милое лицо, как створки раковины держат бесценнейшую жемчужину. Она смотрела на меня тревожно, даже виновато.
– Я тебя люблю, Таня, – выговорил я, – настолько люблю, что просто не решаюсь…
Она шепнула:
– Я тоже тебя люблю… А все остальное – дым, туман, пар.
Ее пальцы помогли мне расстегнуть рубашку, джинсы я сумел стянуть сам. Мы снова рухнули на диван, я держал ее в объятиях, в глазах защипало, а в сердце слегка кольнуло: а ведь мог бы и не прийти тогда в пивной бар! Подумать только, мог бы и не прийти.
У нее в глазах тоже блестели слезы. Не знаю, что именно думала или чувствовала в этот момент, руки и наши тела привычно задвигались, но даже в момент ослепляющего оргазма я успел подумать, что в человеке в самом деле нет ничего, кроме души. Все остальное – настолько мало, настолько легкий пар, что… уже ничто-ничто…
Аромат свежесваренной рыбы… нет, это фигня, свежесваренная рыба – просто свежесваренная, у нее хороший сильный запах, но не аромат, а мне в ноздри ударил именно аромат. Не рыбы, а ухи. Уха – это больше, чем бульон от рыбы. Уха, как объяснял отец, обязательно варится из мелкой рыбы. Разваренную рыбешку выбрасывают, а в этот бульон, или юшку, как называет отец, засыпают новую порцию мелкой рыбы, снова варят, снова выбрасывают. И так – трижды. Только тогда уха… о, только тогда она настоящая!
Возможно, отец просто поэтизирует свою позицию, крупная рыба у него просто не ловится, но уха в самом деле чудная.
– Как улов? – спросил я с порога.
На кухне загремело, послышался скрип стула, в коридорчик вышел отец. На нем фартучек, с собой возит, что ли, я такого в своей кухне никогда не видел, в глазах родительская строгость.
– А, гуляка, – сказал он ворчливо. – Чего так поздно?
– Ты будешь доволен, – сообщил я.
– Чем?
– Как ты и хотел – по бабам, по бабам-с…
– В самом деле? Тебе удалось познакомиться с достойной женщиной?
Я пожал плечами:
– А что трудного? Любая женщина может оказаться у моих ног. Главное ногой в челюсть попасть.
Он нахмурился, не принимая отшучиваний.
– Я хотел, чтобы ты не по бабам ходил, а чтобы привел хорошую достойную женщину к себе в квартиру! И чтоб жил, как усе люди. Ладно, вообще-то ты вовремя. Только что сварил, еще не остыла. Иди мой руки.
– Что за ритуал, – пробормотал я. – На здоровой коже все микробы сами дохнут, а больную никакое мыло не спасет…
Но потащился в ванную, отец бдит, я должен мыть руки, уши и чистить зубы два раза в день. Хотя, конечно, фигня, ибо те металлокерамические, что я себе поставил лет пять тому, ни разу не напомнили о себе. Гарантия на пятьдесят лет, все это время будут белыми и блестящими, дурость – возить по ним щеткой с пастой. Могу гвозди перекусывать. Скорее челюсть переломится, чем такой зуб треснет или отколется. Будь у нас наука и техника поразвитее, я бы себе в организме кое-что заменил и помимо зубов. К примеру, чтобы желудок не усваивал сверх необходимого, чтоб мышцы могли нести меня бегом по лестнице на двадцатый этаж… а то как вспомню поломку лифта на прошлой неделе…
Большим половником отец разливал уху, ноздри моей сопатки дергались, ловили ароматы и передавали сигналы в мозг, тот переправлял в желудок, дабы приготовился, начал выделять желудочные соки нужного состава, а этот гад уже в нетерпении скачет, как конь, по всей утробище: какой сок, с ума сошел, давай лей быстрее да побольше!
– Скажи мне, что ты ешь, – сказал я, – и я скажу, кто ты… Неужто я – рыба? Да еще такая мелкая?
– Почему мелкая, – возмутился отец, – почему мелкая? В самый раз!.. Ты не вылавливай руками куски, не вылавливай!.. Ложка на что?
– Я слышал, – сообщил я доверительно, – что пальцы появились раньше вилок, а руки – раньше ножей. Я просто чту традиции.