– Точно?
– Абсолютно, – заверил я.
– Ох, смотрите… Иногда аукается через годы.
– Уже не аукнется, – сказал я, со стыдом ощутил некую гордость, хотя гордиться убийством могут, как говорят люди прошлого века, только выродки. – Никто не аукнет.
Она умело подбирала ложечкой с краев подтаявшее мороженое, густые черные брови сошлись на переносице и остались, сцепившись в клинче.
– Сейчас я выражаю свое личное мнение, – заговорила она медленно, глаза ее упорно следили за ложечкой, – оно ничего общего не имеет с точкой зрения руководства… Впрочем, руководство в такие детали не вникает, а вот мы, исполнители… Словом, самому Лютовому рекомендуется не участвовать в акциях. Он горяч, иногда срывается… К тому же от него больше пользы было бы на работе координатора. Вообще, на кафедре ему прочили блестящую карьеру…
Я поморщился.
– Этим вы только оскорбляете Лютового.
– Вы не то подумали, – сказала она тихо, глаза ее все еще следили за ложечкой в мороженом. – Сейчас, конечно, в России карьера возможна только с благословения юсовцев, их разрешения… или хотя бы одобрения видных коллаборационистов. Но, к счастью, научная карьера от них не зависит. Он был блестящим математиком! А для математика не нужен даже компьютер, тот не поможет искать новые пути.
Я тоже следил за ее ложечкой, потом перевел взгляд на бледное лицо.
– Наверное, вы правы. Стране нужнее талантливый математик, чем еще один боевик.
Она наконец оторвала взгляд от мороженого. Наши глаза встретились, в глубине ее зрачков дрогнуло, сместилось знакомое изображение.
– Я рада, – сказала она почти с прежней легкостью, – что вы разделяете мою точку зрения.
– Разделяю, – ответил я. Теперь уже я старался не смотреть ей в глаза, страшась, что она увидит в моих глазах то, что она не хотела бы увидеть. – Я постараюсь… ну, как смогу, удерживать его от прямого участия в терактах.
– Спасибо, – поблагодарила она. И хотя она старалась сделать голос сухим и непринужденным, но снова я уловил нечто, что она явно хотела скрыть. – Правда, спасибо!.. Вы чем зарабатываете на жисть?
– Юрист, – ответил я. – Советник в одной могучей фирме.
– О, – протянула она насмешливо. – Права человека, права личности, борьба с расизмом, фашизмом, всякие презумпции и прочий бред. Эх! Что бы мы ни говорили о толерантности, но страны, государства и народы могут выдержать натиск заокеанской свиньи только в случае, если считают себя… лучше. Пусть об этом нигде не говорят, не упоминают, но они знают, хоть и говорят лишь в узком кругу, среди своих, чаще всего с усмешечкой, как бы подсмеиваясь над своим шовинизмом, но на самом деле твердо уверены, что они – лучше.
Я сказал завистливо:
– Вы-то говорите об этом вслух!
– Говорим, – согласилась она. – Сами над этим же смеемся, но все равно уверены, что мы – лучше. Потому, понятно, свой Израиль не дадим превратить в банановую плантацию Юсы! Да – мы богоизбранные, вот так, съели? Китайцы тоже непоколебимо уверены, что они – Богоизбранная Срединная Империя, а на ее окраинах живут варварские народы, совсем дикие, им не исполнилось еще и по паре тысяч лет, таких нельзя принимать всерьез… Курды вот уже тысячу лет бьются за создание своего богоизбранного государства Курдистан, эти тоже горды своим мужеством и стойкостью, никакой Юсе их не подмять… баски знают, что лучше всех на свете они, баски, и даже когда вся Испания сгинет, то они, баски, будут!..
Она остановилась, я продолжил с горечью:
– Договаривайте, договаривайте. Зато всяким мамбо-юмбо, Буркина-Фасо и прочим россиям, которые дефолтно, то есть по установкам, считают, что любой иностранец лучше их соотечественника, – этим хана. Их ждет неизбежное растворение среди тех, кто сохранил честь и гордость. Ладно, пусть даже основанные на мифах, разве в этом дело?
Она кивнула:
– Да. Неважно, на чем основано, главное – результат. Кстати, старые законы, пришедшие из тьмы веков и мифов, и сейчас более жизненны, чем статьи Уголовного кодекса. Наш закон: око за око, зуб за зуб, кровь за кровь!.. А все эти хитрые игры юристов… В моем обществе нормальных людей раздражают, даже бесят эти споры насчет адекватности или неадекватности наказания свершенному проступку. Получается, что законы созданы для преступников. Для того, чтобы скрупулезно точно отмерять им шлепки по заднице за преступления или, как все чаще говорят, проступки.
Я сказал, слегка задетый:
– Юриспруденция создавалась тысячелетиями! Не зря же такой опыт…
Она прервала:
– Я не самая тупая на свете, у меня два высших образования, честно-честно! – гуманитарных… это от слова «гуманность», наверное, но все равно считаю, что закон должен защищать меня от преступников, а не преступников от меня, законопослушной гражданки! И плевать мне на придуманную вами, юристами, адекватность! Я хочу, чтобы ублюдку, который расписал матерными словами наш чистый подъезд, прилюдно отрубили руки. И написали об этом в газетах, показали это по телевизору. Да, неадекватно, завопят юристы. Да, на всю жизнь калека, а мог бы вырасти в художника… Как же, вырастет! Зато я знаю точно, что, ужаснувшись такой неадекватности, сто тысяч мелких пакостников не посмеют даже подумать написать что-то на стене!
Я развел руками:
– Увы, это только говорит о том, что мы, юристы, слишком спешим ввести в обращение прекрасные справедливые законы!
– Спешите, – подтвердила она сердито. – Спешите!.. Нельзя тянуть морковку за уши, чтобы подросла. Ваши законы… я имею в виду созданные юристами, а не здравым смыслом, облегчают жизнь преступникам, а не законопослушным гражданам. А международные законы облегчают жизнь и развязывают руки преступным организациям и преступным государствам. Не государствам с преступными режимами, а именно преступным государствам!
Она промокнула губы кружевным платочком, улыбнулась. Я тоже старался держать лицо слащаво-заинтересованным, как же – богатая туристка, ничего из себя, сиськи на месте, настроение у нее, как говорят, командировочное, что значит – желает оторваться по полной, можно загудеть вдвоем всласть…
– Пойдемте, – скомандовала она. – Возьмите меня под руку. Сделайте лицо…
– Уже сделал, – заверил я, – разве не видно?
Она посмотрела критически.
– Если с таким лицом подходите к женщинам, то я подозреваю, что вы еще девственник.
– Если у меня нет женщины, – ответил я мудростью, почерпнутой у Бабурина, – значит, у кого-то их две… Вообще-то я парень хоть куда, но женщины туда соглашаются редко…
– О, вы уже жалеете, что ваш вечер безразвратно потерян?
Я отстранился, посмотрел на нее искоса, уже веселую, острую на язык, с насмешливым блеском в глазах.
– Знаете, – сказал я проникновенно, – я, как и все мужчины, гораздо больше ценил бы женский ум, если бы он покачивался при ходьбе…
Она засмеялась:
– Да, мир един!.. Я этот афоризм тоже вчера получила по рассылке. Как получили и полмиллиона других подписчиков по всей планете. Мир един. Потому мы и вправе отбиваться на всех континентах, а не только в одной своей стране, не решаясь перейти границу. Именно отбиваться… И всем надо объяснять, что мы всего лишь отбиваемся от врага, а не совершаем теракты!
– Так, – ответил я тихо, – так…
Она взглянула встревоженно.
– С вами что-то случилось?
– Только хорошее, – ответил я и заставил себя через силу усмехнуться. Не рассказывать же, что даже сейчас, разговаривая с тайным эмиссаром израильского сопротивления, продолжаю подбирать доводы, слова, выстраиваю фразы для своего… пора бы подобрать название. – Вы очень хорошо говорите, Инга.
Она посмотрела на меня с некоторым удивлением:
– Да я и сама вроде бы ну просто прелесть. А что, не так?
Она сказала с такой угрозой, что я отпрыгнул и замахал руками:
– Еще какая зубастая прелесть!
Он сделала вид, что смилостивилась:
– Ладно, согласна на зубастенькую.
На улице уже чувствовалось наступление осени: листва на деревьях озолотилась, под ногами мягко шелестят толстые, сочные, но уже мертвые листья.
– Любой народ, – заговорила она размеренно, – и любое государство становились легкой добычей варваров, как только начинали жить по «общечеловеческим ценностям». Гибли древнейшие государства, о которых дошли только смутные отголоски, погибла изнеженная Эллада под натиском сурового Рима, погиб сам Рим, как только ударился в общечеловеческие ценности – суровые варвары разнесли его вдрызг. Сейчас идет наступление сурового и строгого ислама на последнюю империю, перед своим крахом впавшую, как и все предыдущие римы, в крайнюю похоть. С кем вы, русские?.. Возьметесь ли защищать эту мразь, высокотехнологичную и живущую в завидной роскоши, или же встанете на сторону пугающих вас талибов?
Я развел руками:
– Совсем недавно вся Россия единодушно ответила бы, что за Штаты она кому угодно глотку порвет… Но когда Штаты показали, что борьба с коммунизмом была всего лишь ширмой, а боролись они, как и продолжают, с Россией…
Она кивнула:
– Спасибо. Кстати, вы не задумывались, почему именно погиб могущественнейший Рим?.. Это для вас – древнейшая история, а для нас Рим был совсем недавно. При нас он родился, развился, окреп, завоевал полмира и наш Израиль в том числе… Пока он был государством с суровыми нравами, неважно – республика или империя, никто не смел в его сторону даже хрюкнуть. Все войны заканчивались одинаково: кто бы ни напал на Рим – война переходила на земли врага, после чего все карфагены сравнивались с землей, там проводили борозду плугом и засыпали солью. Но потом пришла эпоха общечеловеческих ценностей – римские квириты превратились в вопящий panem at zircences плебс, аристократия утонула в оргиях, а полководцы увязли в интригах за трон. И вот варвары, у которых суровые нравы как раз в чести, разгромили Рим с его суперармиями, технологиями, а строгая религия христиан опрокинула роскошнейшую и привлекательнейшую религию римлян с их «боги разрешают