В дверном проеме показалась фигура Лютового. Его брови приподнялись, когда увидел меня с раскрасневшейся рожей и с чашкой чая. Не говоря ни слова, вскинул длани, приветствуя всех разом, прошел на веранду и опустился на свободное место. Анна Павловна поставила перед ним чашку. Лютовой сказал Бабурину доброжелательным тоном:
– Ты чего такой смурной?.. Ты существуешь, существуешь!
Бабурин встрепенулся.
– Ты о чем?
– Да больно вид у тебя… опущенный. Ты тоже существуешь, Бабурин!.. А не только твой прадед… и твои будущие правнуки!
– Да? – огрызнулся Бабурин. – Спасибо, что утешил!.. А то уж я в самом деле думал, что я – только пунктир между теми пунктами А и Б.
Говорил он задиристо, зло, но я посмотрел в его лицо, холодок коснулся моего лба. А ведь Бабурин в самом деле теперь ощущает себя пунктиром. Ставят же пунктир между первым героем, что с мечом в руке вторгся, основал, удержал, создал, расширил – и каким-нибудь современным героем, как, к примеру, Александр Македонский гордился тем, что ведет свой род от Геракла, а всех остальных, что между ним и Гераклом, помечал пунктиром? Да и мы все помечаем их пунктиром, простых переносчиков жизни от Геракла до Македонского…
Майданов посмотрел на меня благожелательно.
– Как жисть? – поинтересовался теплым бархатным голосом и тут же, не дожидаясь дежурного ответа на дежурный вопрос, сказал с заинтересованностью: – Прошел слух, что вы свою экстравагантную идею выставили в Интернет.
Я взял чашку, все не отрывают от меня взглядов, и я сказал:
– А-а…
Майданов приятно удивился:
– Что вы сказали? Я не совсем понял…
– Я сказал «а-а», – объяснил я.
– Но, простите, что это?
– Междометие.
Он явно растерялся:
– А что оно, простите еще раз, означает?
Я сдвинул плечами.
– А ни фига не значит. Вы сообщили мне слух или некую новость. И вроде бы ждали, что я как-то отреагирую. Ну, я человек до крайности вежливый, молчать показалось не совсем прилично, вот и отреагировал. «А-а», это моя реакция, так сказать. А чай в самом деле великолепный!.. Что-то добавляли?
– Только малиновые листья, – ответила Анна Павловна, она сразу зарделась, распунцовелась. – Но сперва истолкла, чтобы соку дали…
Майданов вроде бы чуть смутился, но развел ручками, засмеялся:
– Сдаюсь! Тогда прямой вопрос: так что же за такая идея, что о ней начинаются разговоры?
Лютовой сказал предостерегающе:
– Бравлин, осторожнее! Еще Достоевский сказал, что в мире нет такой идеи, такого факта, которого бы нельзя было опошлить и представить в смешном виде.
Шершень добавил:
– Особенно в России. Здесь такая патологическая боязнь всего высокого, что зубоскалить начинают сразу же, еще даже не поняв, о чем речь!
– Ага, чтоб другие не опередили, – сказал Лютовой. – Это зовется стебом.
– Потому что первый хихикающий, – сказал Шершень, – вроде бы самый умный!
Майданов бросал укоризненные взгляды на одного, на другого, наконец громко запротестовал:
– Ну вы уж скажете, Алексей Викторович!.. Вы такие ужасные вещи говорите, что уж просто я даже не знаю, не знаю…
Лютовой оглядел всех исподлобья, почти враждебно. Шершень усмехнулся уголком рта, но глаза отвел в сторону. Неловко, что в самом деле с ходу мог оказаться в компании с Бабуриным, этот прицепится с первой же фразы, свернет на пиво и толстых баб с во-о-от такими жопами!
Они все смотрели выжидающе, даже Лютовой делает вид, гад, что это для него вот такая удивительная новость.
– Рассматривайте это как хобби, – ответил я вяло. – Просто хобби.
Они выглядели разочарованными, а Майданов приятно улыбнулся, сказал своим чарующим приятным голосом:
– Да-да, как хобби… Будем рассматривать как хобби. Ну, как самолет, который конструировал морской офицер Можайский, или опыты с горохом, что проводил монах Мендель… Можно даже как другое хобби другого монаха… я имею в виду чудака, что все возился с астрономическими таблицами…
– Коперник? – предположил Шершень.
– Он самый, – приятно сказал Майданов. – Так что удовлетворите наше любопытство, Бравлин.
Я развел руками, стараясь не выронить рассыпающееся в пальцах сдобное печенье.
– Я как-то уже рассказывал о попытках найти внеэкономический выход из кризиса… Собственно, в Интернете лишь развитие тех идей. Систематизация… насколько она возможна, конечно. Трудно систематизировать то, что рождается на ходу из ничего…
Шершень сказал живо:
– Просим, просим!.. Музыка, туш, макияж и все такое. В прошлый раз вы рассказали нам по-соседски, так сказать. Точно так же наш дорогой Бабурин мог благородно поведать о великом «Спартаке». А теперь, по непроверенным и потому самым достоверным данным, в философских… и не только в философских кругах Интернета разом заговорили об… иммортизме. Верно я называю?
Я кивнул.
– Иммортизм? – переспросил Шершень.
– Он самый.
– А почему не иммортализм? Ведь, как догадываюсь, это иммортализм?
– Все равно сократят, – объяснил я. – Так что купируем хвост раньше, пока щенок. Меньше крови.
Лютовой все порывался что-то сказать, но усилием воли сдерживался. Это стоило ему немалых трудов, даже скулы покраснели. Он знает больше об этом и не терпится сказануть во всю ивановскую, но эрэневцы следят не только за своей осанкой, но и за языками.
Шершень полез в карман, на свет появился сложенный ввосьмеро листок. Пока он разворачивал, Майданов спросил с живейшим интересом:
– А на кого, простите, рассчитан иммортизм? Ведь одним надо одно, другим – другое…
– И пусть они катятся, – ответил я равнодушно. – Я не собираюсь угождать всяким общечеловекам…
Шершень развернул, наконец, листок, его ладони разглаживали его по всем сгибам, глаза не отрывались от крупных букв.
– Простите, – сказал он, – но… насколько я вот тут успел заметить, вы стараетесь не обижать своих сторонников… даже если они не совсем, так сказать, вашей ориентации.
Бабурин гоготнул:
– Эт гомосеков? Или скотоложников?
– Кого вы имеете в виду? – спросил я. – А то вот народ истолковывает ваши слова… как вы и хотели, вероятно?
– Нет, – ответил Шершень поспешно. – Без всяких шуточек. Вот вчера прочел, могу цитировать, не глядя в шпаргалку, что значит: хорошо написано. Позвольте, вот эти строки… Нет, я все помню, просто Священное Писание надлежит с наибольшей почтительностью, вот: «Во всем, что делал Господь, был великий смысл. И человека он создал не просто так, от не хрена делать, а с Великой Целью. Он готовил себе преемника!»
Он остановился, поднял на меня взгляд. В карих глазах был немой вопрос.
– Ну и что? – спросил я.
– Хорошо, – ответил он. – Тогда вот еще цитата: «Еще во младенчестве Господь создал для человека мир и населил его животными, как мы создаем для ребенка манеж с игрушками, где полный хозяин сам ребенок. Во взрослости человек же обязан управлять Вселенной».
– Ну и что не так? – сказал я. – Что вам кажется ложным?
– Нет, мне как раз! Мне идея Бога даже нравится. Для той части воинствующей интеллигенции, что не готова расстаться с Богом… из моды или прихоти – ваши тезисы в самый раз. По самые, так сказать, помидоры. Позвольте, я тут процитирую дальше по списку… Ага, вот:
Пункт третий: «Сейчас Бог терпеливо ждет. Повзрослевший человек должен прийти и взять с Его плеч тяжкую ношу».
Пункт четвертый: «Человек обязан прийти к Богу как можно скорее. Сейчас ему стыдно заставить ждать себя даже женщину, но как осмеливается заставлять ждать Бога?»
Пункт пятый: «Бог создал человека здоровым, и потому человек обязан прийти к Нему здоровым».
Пункт шестой: «Бог оберегал человека во младенчестве от заблуждений, выжигая язвы Содома и Гоморры, но сейчас повзрослевший человек обязан это делать сам. Господь не учит взрослого человека и не вмешивается в его действия, уважая его волю, его жизнь, его решения. Так будем же достойными! И то вмешательство, что ждем от Бога, да будем творить сами».
Я за это время допил чай, взглядом попросил Анну Павловну плеснуть еще. Остальные к своим опустевшим чашкам не притронулись, слушают. Даже Бабурин слушает, в его честных глазах болельщика полнейшее непонимание: как такую хрень слушают? А еще доктора наук!
Шершень спрятал листок, но я заметил, что это не просто листок, а именно листовка. Их отпечатывал Лютовой в подпольных типографиях, распространял по нелегальным каналам, дабы повысить к ним интерес.
– Мне нравится идея Бога, – заявил Шершень. – Почему нет? Для умных эти слова – аллегория… мы же восклицаем «О, Господи!», даже когда атеисты?.. а не шибко умные, но хорошие люди увидят действительную мобилизацию Бога в наши ряды. С нами Бог – кто же против нас? Так что постоянные ссылки на Бога – это здорово. Вы создаете, так сказать, проправительственную партию с Богом во главе.
Я сказал мирно:
– Вы не дочитали до конца. Я в самом деле признаю существование Бога…
Он хохотнул:
– Такого Бога, как вы нарисовали, примут даже самые-самые из атеистов!.. Правда, и традиционалисты, хоть со скрипом, но примут. Ведь не отрицаете Бога, а всего лишь… ха-ха!.. осовременили. Честно говоря, давно пора. Даже удивляюсь, что никто раньше не додумался…
Лютовой молчал, Бабурин молчал, я тоже молча отхлебывал чай. Майданов поерзал, дело слишком серьезное, потом сказал почти виновато:
– Я не хочу сказать, что России на роду написано быть косорукой и соплевытиральной. Просто так всегда получается, но… может быть, это просто совпадения. Несколько сот тысяч совпадений кряду. Я просто хочу указать на один подводный камень. Не с самим иммортизмом, а с его распространением… Да – иммортизм мог бы спасти нас, но… Россия – самая неподходящая страна для собственного учения! Вспомните, все религии, учения – все рождалось на Востоке. Потом такой же процесс шел в странах Запада. У нас – увы, увы. Даже наше православие целиком перенесено из Византии вместе с двухголовым орлом. За всю тысячу лет христианства в России к нему абсолютно ничего не прибавили!.. Это в Европе гремели Лютер и Кальвин, слышались страстные проповеди Савонаролы, папы отлучали друг друга, не говоря уже о королях, создавались манифесты, возникали кровавые ереси, кальвинисты схлестывались с католиками, католики резали протестантов… На Востоке, сами знаете, и сейчас как грибы эти новые толкования Корана, все эти талибы и ваххабиты, но в России… в России всегда было мертво.