На эстраде А. Мариенгоф, А. Кусиков, В. Шершеневич, С. Есенин, И. Грузинов, В. Брюсов.
Председательствует Львов-Рогачевский.
В. Маяковский в толпе.
В. Брюсов. Всякое литературное течение возникает или умирает в силу определенных причин. В истории литературы мы наблюдаем некую закономерность: так, например, романтическая школа приходит вслед за классицизмом, на смену реализма появляется символизм и проч.
Почему возник имажинизм? Считаете ли вы, что имажинизм появился как необходимое звено в цепи развития литературы? Признаете ли вы закономерность исторического процесса вообще?
П. Грузинов. Вопрос о закономерности исторического процесса общий вопрос, освещать его нет необходимости, это не является темой нашего диспута. Я буду говорить об имажинизме.
В настоящее время мы естественно еще не имеем исторической перспективы, чтобы посмотреть на имажинизм, как на литературную школу, объективно.
Вероятно в будущем некий профессор Коган, имея эту перспективу, определит с точностью и философскую основу имажинизма и его классовую подоплеку, укажет также место имажинизма в смене литературных школ.
Для меня несомненно следующее: имажинизм есть прежде всего необходимая реакция на тот схематизм и логизм, который мы замечаем в творчестве символистов; ясно для всех, что вы, символисты, подчинили поэзию философии. Вместе с тем имажинизм есть живая разбойная сила, разрушающая оковы ложноклассицизма и стилизаторства акмеистов…
В. Маяковский (из толпы). Имажинисты эпигоны футуризма!
И. Грузинов. И вместе с тем имажинизм есть безусловный протест на тот злейший натурализм, который мы видим в творчестве футуристов. Футуризм лежит за гранью подлинного искусства, как и всякий натуралистический лубок и фельетон. Вспомните драму «Стенька, Разин» В. Каменского, а также «Мистерию Буфф» и поэму «Сто пятьдесят миллионов» В. Маяковского. Чем эти произведения отличаются от плаката и фельетона?
В. Брюсов. Итак, имажинизм, как школа, не принимает за основу ни определенной философской системы, ни какой-либо научной теории?
И. Грузинов. Возможно, что в будущем Ю. Айхенвальд назовет имажинизм новым идеализмом. От таких случайностей мы не гарантированы.
По моему мнению философия лежит в ином плане, чем поэзия. Во всяком случае передавать в рифмованных строчках теорию Энштейна, Авенариуса, Гуссерля или Койгена мы предоставляем другим. Точно также мы не имеем намерения излагать в стихах популярный курс палеонтологии, как это делают некоторые из акмеистов, или пространный курс мифологии, как это делают некоторые из символистов.
В. Брюсов. Но однажды вы сказали: «для поэта прагматически есть только форма». Вы прагматист? последователь Анри Бергсона?
И. Грузинов. Мне близок Бергсон, хотя я и отрицательно отношусь к его крайнему психологизму. Но я никогда не помышлял Бергсонову философию, как и любое философское направление, считать основой имажинизма. Выражение «прагматически» я привел в смысле «практически». Я хотел этим сказать, что поэту необходимо прежде всего учиться мастерству поэзии, прежде всего быть художником. «Пусть мир провалится, а чай мне сегодня пить», говорит один из героев Достоевского. «Мир пусть сегодня провалится, а ремеслу своему, художеству своему мне учиться должно», так необходимо мыслить поэту. И вместе с тем я ни одной минуты не сомневаюсь в том, что поэт должен обладать огромным внутренним опытом и знаниями. Все это само собою разумеется.
В. Брюсов. Еще один вопрос.
И. Грузинов. Пожалуйста.
В. Брюсов. Вы, имажинисты, утверждаете, что одна из задач поэзии создание нового мира. Но на сколько помню, об этом давно уже говорил Фридрих Энгельс.
И. Грузинов. В детстве я читал Фридриха Энгельса. Полагаю, что выражение «новый мир» он приводит в смысле общественно-утилитарном.
Происходит явное недоразумение и непонимание наших устремлений и задач. И это недоразумение лишний раз показывает, что новое вино нельзя вливать в старые мехи; лишний раз показывает, что износились, потускнели и стерлись не только отдельные слова, износились и сочетания слов. Вот почему мы и полагаем, что следует совершить революцию в области синтаксиса.
Только из нового сочетания слов можно создать новую ткань поэзии, ткань, зыблемую силою и многообразием новых ритмов, ткань, зыблемую дыханием заключенных в ней миров…
Многие твердые предметы стали абсолютно прозрачными, вы не видите этих предметов и спотыкаетесь. Тумбы, плиты и ограды и стены домов ночью светятся так, что можно свободно читать газету. Молоко и яйца…
Львов-Рогачевский. Прошу держаться ближе к теме, иначе…
И. Грузинов. Миляга, прошу не прерывать. Слушайте и учитесь… – Молоко и яйца мерцают бледно-голубым светом. Предметы, весившие раньше несколько тонн, весят теперь несколько фунтов. Деревянные тела, получив упругость, отскакивают, как мяч брошенный на землю… Все вышеописанные изменения произошли бы в том случае, если бы удалось температуру на земном шаре понизить на несколько сот градусов.
Это научная гипотеза.
Имажинизм и есть подобное понижение температуры поэзии.
Вот в каком смысле мы говорим о создании нового мира или о преображении его.
О символизме Вячеслав Иванов свидетельствует:
«Символизм отныне навсегда утвержден, как принцип всякого истинного искусства». («Мысли о символизме»).
Истинным же искусством для Вяч. Иванова является повидимому то, которое говорит о «двойном бытии» или «вселенском и соборном».
И далее Вяч. Иванов заявляет: «Мы упраздняем себя, как школу», и причисляет к лику символистов Данте, Гете, Лермонтова, Тютчева.
И далее: «Каждое произведение может быть испытываемо с точки зрения символизма.
Так как символизм означает отношение художественного объекта к двойному субъекту, творящему и воспринимающему, то от нашего восприятия существенно зависит, символическим ли является для нас данное произведение или нет». Не ясно ли, что символизм только один из методов художественной или точнее философской критики?
У Андрея Белого в «Эмблематике смысла» читаем: «Вероятнее всего, – теория символизма будет не теорией вовсе, а новым религиозно-философским учением, предопределенным всем ходом развития западно-европейской мысли».
И далее: «Всякое искусство символично – настоящее, прошлое, будущее. В чем же заключается смысл современного нам символизма? Что нового он нам дал?
Ничего».
Как видите, символисты и не помышляли утверждать себя как новую литературную школу.
Символисты продолжают уверять нас в том, что в их произведениях помимо прямого смысла есть еще другой таинственный смысл, таинственное значение.
Эти уверения напоминают сказку Андерсена о чудесной одежде короля. Окружающим говорили, что король носит одежду из тончайшей материи, между тем как в действительности король был голый.
Быт, нечто мертвое и внешнее по существу, не является причиной возникновения искусства. Тоже самое можно сказать и о так называемом развитии производительных сил.
Быт только ларец, в котором хранятся жемчужины, созданные художником.
Рассказывать об отдаленном прошлом предоставим историкам. Но если в прошлом было обратное явление, если в прошлом быт являлся причиной возникновения искусства, то теперь, когда мы переросли условные рамки – быта, наступило время эмансипации искусства, наступило время, когда быт должен подчиниться творческой воле художника и преображаться гением его.
Поэзия ценность безусловная. Она не приспособляется к среде. Она не – служит науке или утилитаризму общественному.
Футуризм умонастроение подобное нигилизму.
Некогда русские нигилисты своим евангелием считали произведения Карла Бюхнера. Фанатичные критики Писарев и Зайцев готовы были пойти на костер за плоский и наивный позитивизм К. Бюхнера.
В настоящее время мы почти забыли о нигилистах.
И вот под видом чего то нового и ценного нам преподносят футуризм Маринетти.
Что такое Маринетти?
Маринетти это запоздалое издание К. Бюхнера.
Тот же плоский позитивизм, то же преклонение, преклонение во что бы то ни стало, пред завоеваниями техники.
Маринетти подчиняет искусство быту.
Маринетти варвар.
Маринетти, как и Маяковский, больше верит в обрабатывающую промышленность, чем в искусство.
Ранние символисты, например – П. Верлэн и К. Бальмонт, склонны были отожествлять поэзию с музыкой.
Впоследствии кубо-футуристы, эпигоны символизма, возвели звукопись в творческий метод, доведя звукописные приемы до абсурда, до полного падения формы.
Так относиться к поэзии – значит сломать ей позвоночник.
Словотворчество старо, как мир.
Право каждого поэта создавать новые слова, но следует делать это принимая за основу образную сущность слова и дух того языка, на котором пишет поэт.
Кубо-футуристы в словотворчестве своем исходят из звукового, второстепенного свойства слова, и потому стихи кубо-футуристов абстрактны, как чистая музыка.
Привожу несколько всем известных строк из книжки А. Крученых «Возропщем»:
зю цю э спрум
реда м
уги таж зе бин
цы шу
сарча кроча буча.
В своих ранних словотворческих опытах В. Хлебников брал за основу корень определенного слова и совершенно произвольно приставлял к корню слова один или несколько слогов, создавая таким путем некое подобие новых слов.
В качестве иллюстрации отрывок из стихотворения В. Хлебникова.
Помирал морень, моримый морицей
Верен в веримое верицы.
Умирал в морильях морень
Верен в веропа верни.
Обмирал морея морень
Верен веритвам Вераны