Хардеман, оказавшийся на положении незваного гостя, тактично молчал, терпеливо выжидая, пока хозяин, хозяйка или их добрый приятель не затронут тему, которая позволит ему поддержать разговор, а то и поспорить. Ему не пришлось долго ждать.
— Я все читаю о диких племенах или ордах, которые когда-то нахлынули в Европу из Центральной Азии, — сказал Дэвид. — Почему нам нравится говорить об азиатах, что они сюда нахлынули?
— Не знаю, — ответил я.
— Почему мы не говорим, что македонцы нахлынули из Европы? Ведь так оно и было. Вспомните Александра. Но мы этого не говорим. А римляне, а крестоносцы?
— По-вашему, это расистское выражение? — сказал Хардеман.
— Белые люди основывали империи. А про темнокожих заявляют, что они нахлынули.
— А как насчет арийцев? — спросил Хардеман. — Про арийцев мы не говорим, что они нахлынули из Центральной Азии. Они проникли, мигрировали или просто появились.
— Вот именно. Это потому, что у арийцев светлая кожа. Светлокожие проникают. А темнокожие могут только нахлынуть. Турки нахлынули. Монголы тоже. Бактрийцы. Они накатывались волнами. Волна за волной.
— Хорошо. Ваша главная посылка, что Центральная Азия — место, откуда можно только нахлынуть. Так это относится исключительно к темнокожим народам, нахлынувшим из Центральной Азии, или Центральная Азия — это просто такое место, откуда могли нахлынуть люди с кожей любого цвета, кроме арийцев? Что мы обсуждаем — расы, язык или географию?
— Я думаю, в Центральной Азии есть что-то, заставляющее нас говорить, что люди оттуда нахлынули, но налицо и факт, что эти люди в основном темнокожие. Нельзя разделить две эти вещи.
— Мы же отделили арийцев, — сказал Хардеман. — А гунны? Уж гунны-то бесспорно нахлынули из Центральной Азии.
— Какого цвета были гунны? — спросил Дэвид.
— Ни темные, ни светлые.
— Надо мне было обсудить это с кем-нибудь другим.
— Виноват.
— Мне казалось, я ухватил что-то важное и интересное, без всяких чужих подсказок, зануда вы этакий.
— Может, так оно и есть. Я не уверен в своих аргументах.
— Как же.
— Честное слово.
— Ага, как же.
— Но идея любопытная, — сказал Хардеман.
— Идите вы к черту.
Мы пошли ужинать в старинный особняк около американского посольства. Хардеман опрокидывал стопки шотландского. Его безупречный пробор, геометрические очки и костюм-тройка казались результатом упорного самопознания. Он производил впечатление завершенности. Компактный, упакованный в отлично сшитые веши и без единой черточки, которая не была бы объектом придирчивого внутреннего анализа.
— Карен сказала — слышите, Линдзи? — что вы оба должны приехать к нам в Лондон погостить, как только мы устроимся.
— Хорошо. Весной.
— Лучше осенью. Нам надо подыскать няньку.
— У вас же нет детей, — сказала она.
— Это мои.
— Не знала, что у вас есть свои.
— От первого брака.
— Я не знала, — сказала она.
— Они проведут у нас лето. Карен собирается взять няньку.
Дэвид сидел тихо, обняв свое пиво, все еще огорченный недавним разговором.
— На днях я встречался с Андреасом, — сказал я. — Мы ужинали мозгами и внутренностями.
— Славный человек, — сказал Хардеман. — Ясная голова, логический ум.
— Что он делает в вашей фирме?
— Агент по продаже. Прекрасный работник. В Бремене его обожают. Хорошо говорит по-немецки. Начальство очень упрашивало его остаться.
Я позволил молчанию оттенить последнюю фразу. Мы заказали всем пива. Когда появилась еда, мы изучили содержимое всех тарелок. После краткого обсуждения Линдзи и я совершили обмен.
— Вам не рассказывали, чем Карен занималась по вечерам? — спросил Хардеман.
Я сказал, что не помню. Выяснилось, что по вечерам она сидела на табуреточке у правой кромки поля на Фултонском окружном стадионе в Атланте, штат Джорджия, и время от времени бегала за мячами, которые выбирали в ту сторону бейсболисты Национальной лиги. Тогда ей было шестнадцать — золотая девушка на зеленой траве, с волосами до пояса. Он встретил ее шесть лет спустя во вращающемся ресторане.
— А я думал, она сидела у левой кромки, — сказал Дэвид.
— У правой.
— Она говорила, у левой.
— Не может быть. Больше всего она боялась левшей с битой. Кто тогда играл? Вы же специалист. Напомните нам парочку имен.
Дэвид снова взялся за свое карри. Когда мы допили пиво, Хардеман заказал еще шотландского. А когда он спросил, где туалет, я ответил, что составлю ему компанию.
Вода шла только холодная. Мы стояли спиной друг к другу. Я держал руки под краном и обращался через плечо к Хардеману, который справлял малую нужду.
— Я правильно понял, что Андреас уходит из фирмы?
— Да.
— А мне казалось, он переезжает в Лондон вместе со всеми прочими ведущими сотрудниками.
— Вы ошибались.
— Стало быть, он хочет остаться в Афинах.
— Я не знаю, чего он хочет.
— Может, он ищет работу, вы не в курсе? Он вам что-нибудь говорил?
— С чего бы? Мы на таком уровне не общаемся. Моя область — производств.
— Мне было бы любопытно выяснить его планы. Для этого нужен всего лишь один телефонный звонок.
— Так позвоните, — сказал он.
— Не могли бы вы позвонить за меня? Не Андреасу. Кому-нибудь из отдела продаж или из начальства.
Он закончил свои дела у писсуара и медленно повернулся ко мне. Я уперся взглядом в голую стену перед собой.
— Это еще зачем? — спросил он.
— Мне хотелось бы знать, почему он уволился, где теперь будет работать. Если он не ищет новой работы, я хотел бы знать, почему. А еще мне интересно, намерен ли он остаться в Афинах. — Я помедлил, держа руки под струей. — Это может оказаться важным.
— А где работаете вы? — спросил Хардеман.
— Дэвид наверняка говорил вам об этом.
— А он знает?
— Конечно, знает. Слушайте, я не могу углубляться в детали. Скажу вам одно: возможно, у Андреаса есть приработок. Возможно, он связан не только с бременской фирмой по производству охладительных систем.
— Андреас был для фирмы ценным сотрудником. Почему я должен заниматься несанкционированными проверками? Мы работали в одной организации. И если он решил уйти, потом он может точно так же решить вернуться.
— Что вы о нем знаете такого, чего нет в его личном деле? Неважно, что. Хоть что-нибудь.
— Если кто-то и вызывает у меня сомнения, это отнюдь не он.
— Очень смешно.
— Я не шучу. Да, Дэвид говорил о страховке от политических потрясений. Еще он упоминал о кодированных телексах, которые он иногда отправляет вам в расшифрованном виде, и я сказал ему, что считаю это неразумным, каким бы ни было их содержание и как бы давно вы с ним ни дружили. Я могу ничего не знать о личной жизни Андреаса и его политической активности, но я знаю фирму, в которой он работал последние три или четыре года. А что я знаю о вас?
Что я мог ему ответить — мы-де братья-американцы? Уставившись в стену, полоща руки в воде, я чувствовал себя дураком. В этих попытках раздобыть нужные сведения я преуспел меньше самого глупого сыщика-любителя, потому что это была чисто любительская тактика: стараться выведать что-нибудь в сортире, спрашивая невзначай. А я не умел даже спрашивать невзначай.
Он ждал своей очереди помыть руки.
Известие о том, что Андреас не собирается ехать в Лондон, разбудило во мне смутное полуосознанное беспокойство, от которого я не мог избавиться еще несколько дней. Возможно, его заявление об отъезде было неуклюжим способом развязаться с Энн, отделить себя от нее воображаемым расстоянием. Возможно, главная роль в этой истории принадлежала ей. Все это было частью того, о чем я говорил Энн не так давно (и что ее только позабавило), — той самой эмоциональной вовлеченности в происходящее. Мир здесь, мир находится там, где я хочу.
— Мы думали сегодня не засиживаться, — напомнила Линдзи.
Хардеман заказал еще выпить. Описал нам дом, который снял в Мейфере[28]. Он говорил медленно, но очень четко, старательно контролируя свою речь, и его фразы начали обрастать сложными цепочками подчиненных конструкций — грамматика в чистом виде. Пьян.
В машине Дэвида мы с Хардеманом очутились на заднем сиденье. Не проехали и двух кварталов, как он погрузился в сон. Будто отказал какой-то заводной механизм. Остановившись на красный свет, Дэвид взглянул на меня в зеркальце.
— Есть идея. Ты готов выслушать? Потому что это одна из немногих гениальных идей, которые у меня были за всю жизнь. Если не самая гениальная. Она пришла мне в голову за ужином, когда я смотрел, сколько он пьет. И меня осенило. Причем мозг до сих пор работает, даже сейчас, пока мы стоим на светофоре. И мне кажется, дело может выгореть, если у нас хватит ловкости, если мы по-настоящему захотим его провернуть.
— Ловкости у нас хватит, — сказала Линдзи, — но мы не захотим его провернуть.
Идея заключалась в том, чтобы отправить Хардемана на самолете в какой-нибудь отдаленный город. Был, например, рейс в Тегеран — отправление в 3.50, компания «КЛМ». Для посадки в самолет виза не нужна. Она понадобится ему только потом, после прибытия, чтобы выйти из аэропорта. А это уже не наша забота, сказал Дэвид. Главное — куда-нибудь его отправить. Для этого нужен паспорт, который наверняка у него с собой, и билет, который Дэвид купит на одну из своих кредитных карточек.
Мы проехали мой дом. Через минуту-другую — их. Линдзи упорно смотрела в окошко со своей стороны.
— Купим билет, — говорил Дэвид, — потом вернемся к машине, поставим его на ноги и поведем под руки в аэропорт. Билет ему возьмем в салон для некурящих — проспится, спасибо скажет, — а потом перед нами встанет самая главная проблема: как пропихнуть его через паспортный контроль.
Линдзи начала осторожно посмеиваться.
— К тому времени он, должно быть, наполовину очухается. Ходить будет, думать — нет. Если мы вложим ему в руки билет, паспорт и посадочный талон, он наверняка проскочит контролера на автопилоте. Но что потом? Мы ведь не можем пройти за ним через паспортный контроль. Вряд ли стоит рассчитывать, что он посмотрит на свой талон и автоматически определит нужный выход.