неназванная плакала вина
ничья из нас она жила снаружи
я заклинал всех чисел имена
чтоб лучше спать но бодрствовал все хуже
откроешь кровь и топором в кровать
не жизнь из жил а жиденькая порча
из первых рук и нечего кивать
на патнема или алонзо черча
я воскресал и подходил к окну
где в лунном облачении стояла
и отраженьем падала ко дну
ты у пруда и вся твоя собака
туда текла сознанья полоса
ветвясь на утренние голоса
то в иве иволга то вслед синица
ты в темный ил ступала на носок
и время в пруд бросала как песок
топя совместно прожитый кусок
я понимал что время тоже снится
теперь пришло в расколотой стране
твое письмо в котором ты писала
что яблоко лежало на столе
которое ты принесла из сада
кругом тесней древесная гурьба
не поразит и судная труба
стекла где с той поры луна повисла
сиять на поле моего труда
на бережные чертежи и числа
латынь
так поздно лег взахлеб стихи листая
а если спал то шелестел во сне
проперция элегия шестая
вергилий где дидона на костре
почти парсек переступивший гений
как древний шелест звезд и не пойму
сквозь муравейник тусклых поколений
что мне вергилий или я ему
дидона ли зачинщица пожара
в слезах что снова к пристани пора
где делия веками провожала
поэта в елисейские поля
строка не вещество но в грудь кольнула
заря желанных глаз румянец скул
как будто вечный воробей катулла
вчера в ладонях лесбии уснул
уснул и я проснуться в древнем риме
тень портика и вещий воск в руке
в стране где павший говорит с живыми
на рвущем сердце мертвом языке
«зима вздымала лапы над тайгой…»
зима вздымала лапы над тайгой
над волчьим волоком по обь в походе
где леденел весь ум не по такой
скупой судьбе не по такой погоде
в стеклянных поймах ворохом ольха
сплошь ненцы в малицах из недр тюлени
короткую страницу из огня
с анамнезом я выхватил в тюмени
или в надыме птицы этих стран
нехороши и существуют мало
и я решил уехать в казахстан
там лето наступало
стремглав сквозь хриплый воздух иртыша
страна была тогда одна со всеми
в жару несложно если не дыша
но жить в особой солнечной системе
спасала дружба с девушкой тогда
из ссыльных полек с полоумным дедом
кто в самый зной была в руке тверда
на танцплощадке и спала с кастетом
спала со мной кто голоден и гол
ученый червь в чужой на вырост коже
там жил бахыт там расцветет ербол
но это будет позже
и я спросил которому тогда
все искреннее обнажал геройство
где подлинная родина слона
а он молчал имея это свойство
все пропадом мне без него присущ
скитальчества неизлечимый вирус
я полюбил существовать как плющ
где ветром выбросило там и вырос
вселенная саванна для слона
трава растет и хобот в кольца вьется
до той черты где время как стена
стоит и остается
«когда существуется просто…»
когда существуется просто
и степени зной наберет
нам тикает в роще устройство
для перечня лет наперед
детдомовка в дебрях таится
воровка чужого тепла
молчи лаконичная птица
я все посчитал без тебя
как жалко что эти просторы
и нежное небо на взгляд
под звуки кастрюль и касторки
нам скоро покинуть велят
чуть свет убывать неохота
где чаша любви неполна
но если закончилась нота
то значит настала пора
пускай неумело любили
последние вспомнят мозги
какими хорошими были
и не были все но могли
прогулка трехлетнего брата
военная повесть отца
судьба на суку и перната
всегда из чужого яйца
звени золотая подкова
прощальное сердце в шелку
не надо ку-ку никакого
я сам про себя прошепчу
«марко поло долго жил в поднебесной…»
Where Alph, the sacred river, ran
Through caverns measureless to man
Down to a sunless sea.
марко поло долго жил в поднебесной
год в любую сторону если прямо
впал в фавор и стал фигурой известной
всем наместникам от манчу до аннама
а потом в европе военный узник
все не мог решить это смерть или снится
да возьми пособи грамотей французик
описал со слов в генуэзской темнице
как курьерские кони храпят по стойлам
наготове и как на войлоке колком
пировал хубилай в ханбалыке стольном
в тростниковом дворце перешитом шелком
он теперь на поруках где дом и дожи
но и это и это фантомы тоже
пролистай наугад хоть до той страницы
где клевреты в сапфирах ползком к помосту
где с речное русло размахом птицы
промышляют слонов на прокорм потомству
там привозят пряжу из уйгурстана
что не вспыхнет в огне за билет бумажный
или вспомни когда погребают хана
кто завидит кортеж погибает каждый
вот лагуна и город по кромке блюдца
как отрывисто время пространство голо
певчий голос в мозгу позовет проснуться
не вернешься умрешь вернись марко поло
пронеслось словно памяти не касалось
это правда было или казалось
что ж ты чертова память круги и пятна
распустила нить растеряла годы
неужели можно пройти обратно
в прежний рай миражей по огненной гоби
здесь палатки менял и с макрелью сети
там гроза и милость царского лика
недурна и венеция но на свете
нет столицы блистательней ханбалыка
одолев гангрену и долгий голод
в долг глазам пока глазеть не устали
спозаранку войти в невозможный город
где прозрачны хребты и ручьи хрустальны
запах смерти но жизнь обжигает ярко
собирайся в путь
возвращайся марко
«абеляр элоизе вот что спешу напомнить…»
абеляр элоизе вот что спешу напомнить
из пустого ковша порожнего не наполнить
если взять утомленных пеших в зной у колодца
то что было уже к тому и прибавится столько
только тем кто не станет пить вода достается
но умножится жажда тех в ком все пересохло
в честном диспуте праздную спесь одолеет самый
терпеливый и чистому сердцем весь мир отчизна
без труда обойдет капканы универсалий
кто стоит на торной дороге номинализма
ибо истина отпрыск упорства а не каприза
вот что следует помнить дитя мое элоиза
элоиза в ответ абеляру спасибо отче
я могла бы сама но у вас получилось четче
я вчера у часовни для вас собрала ромашки
потому что другого подарка найти не в силах
жалко мать-аббатисса нашла в рукаве рубашки
раньше было их больше но не таких красивых
и еще я писала по-гречески вам записку
но сестра донесла и велели впредь на латыни
а латынь проста не пристала такому риску
как нас жаль что мы перестали быть молодыми
раньше я гуляла и дальше к ручью и вязу
там теперь собаки с мусорных куч с цепи ли
иногда я плачу но это проходит сразу
ваши мудрые письма меня почти исцелили
если трезво взглянуть пожилые ведь тоже люди
даже если погасли глаза и обвисли груди
даже если рассудок прочь от беды и скуки
почему они что они сделали с нами суки
«годы воды нарастая несла весна…»
годы воды нарастая несла весна
луковым древком пела в реке плотина
следом стелилась по небесам тесьма
инверсионным и воплем локомотива
место где пристально рос и светил в окно
бедных предметов недоуменье вдовье
силился стиснуть множество их в одно
пусть не единство пусть от силы подобье
смысла и слов описать интерьер тюрьмы
город в грозу но в мозгу у меня внутри
боль постепенно где прожита не страшна
меньше вещей небольшая вмещает старость
с той стороны видней что весна прошла
город просохнет но столько воды осталось
бархатны бурые перья над тростником
боль серебрится любовью на стебле тонком
срезать простой свисток и сыграть на таком
не получалось когда начинал ребенком
темные плавни не подлежат ножу
в лодку котомку потом поплыву поеду
только налажу лиру и расскажу
как я желал и не смел одержать победу
тем кто уже не возьмет ни пера ни копья
и никогда не вернется таким как я
«ночью в черную дверь непривычно привинчена ручка…»
ночью в черную дверь непривычно привинчена ручка
но ручьями стожары и перистый светел убор
в перерыве грозы отвечай человек-почемучка
ученик сентября чтобы осени в очи в упор
здесь на твердую голову все аксиомы системы
понимать и кому так коварно планета кругла
плюс на минус в мозгу расскажи электричество где мы
чтобы бережно знать если выхода нет ни рубля
сквозь молчание спящих сверчков возле черного хода