— Ладно, санитаркой я займусь сам. Твое дело — Силкин. И тут уж надо костьми лечь, а узнать — точно узнать! — откуда появился Колесников в Вормалее, ну и, само собой, с чем прибыл сюда, что собирается здесь делать?
— Понятно, а…
— А я в долгу не останусь, можешь не сомневаться. И чтобы о нашем разговоре…
— Что я, не понимаю!
— Ну, действуй! И как что разнюхаешь, дай знать через Николая.
От четвертого — первому
Контакт моих агентов с интересующей вас личностью установлен., Вполне заслуживает внимания. Типичный научный работник. Тридцати двух лет. Холост. Беспартийный.) Умен, интеллигентен, широко образован, не меркантилен, добр, честен, мягок, слабохарактерен, женолюбив. Алкоголем не злоупотребляет, к спорту равнодушен. Кандидат физико-математических наук. Работает в известном вам институте в должности старшего научного сотрудника. Область научных интересов: слабые взаимодействия, бета-распад нейтрино. Работой увлечен. Пользуется уважением начальства. Его непосредственный начальник — профессор Саакян, доктор физико-математических наук, заведующий лабораторией слабых взаимодействий. Предположительно — властолюбив, неразборчив в средствах, любит комфорт, мечтает о звании члена-корреспондента Академии наук.
Проблематика института (по предварительным данным) — слабые взаимодействия, механизм радиоактивного распада, нахождение путей управления бета-распадом с использованием нейтрино.
Четвертому от первого
Продолжайте изучение Кандидата. Как можно больше подробностей о научной работе института в целом. Главное — как мыслится управление радиоактивным распадом? Практическая значимость этой проблемы? Продумайте вопрос о возможности получения у Кандидата протекции для устройства одного из ваших агентов (лучше всего — Учительницы) на работу в лабораторию Доктора. Считайте это важнейшей задачей операции.
Глава пятая
«Вот миновал и еще один день «больших ожиданий»… — невесело усмехнулся Зорин, снимая в прихожей пиджак и развязывая галстук. Он прошел было в кабинет, чтобы поработать над книгой. Но потом передумал, решил подняться в горы.
Эти короткие прогулки утром, до работы, или вечером, после рабочего дня, стали привычкой, жизненной необходимостью. Чаще всего он выбирался в молодой соснячок, что раскинулся над самым санаторием, и не меньше часа бродил там по засыпанным хвоей дорожкам, слушая щебетанье птиц, глядя на прыгающих белок и вдыхая густой смолистый запах.
Он любил этот соснячок, этот запах, эти узкие тенистые дорожки, пологим серпантином взбегающие к красным скалам. Час, проведенный здесь, давал заряд бодрости на целый день, а вечером снимал усталость и нервное напряжение, накопившееся за долгие часы работы. Но главное — здесь ничто не мешало думать о Тропининой. Здесь он мог вспоминать каждое ее слово, каждый жест, мог мысленно говорить с нею, мечтать о новых встречах. А они были так редки, эти встречи! И вообще, чем дальше, тем отношения их становились все сложнее и неопределенней.
Зорин давно понял, что полюбил Тропинину, полюбил так, как не любил никого в жизни. Он почувствовал это особенно ясно в то страшное утро, после звонка из милиции, когда бежал, задыхаясь, по едва просыпающимся улицам города, молил остановиться каждое такси, замирал от страха перед каждым мигающим светофором.
Все это было словно в страшном сне. Зорин плохо помнил, как добрался наконец до больницы. Она была закрыта. Он, не задумываясь, забыв про свой возраст, пробрался сквозь пролом в ограде сада, прошел служебным ходом в приемный покой, почти силой прорвался в хирургическое отделение. Благо, дежурный врач оказался знакомым. Он тут же подал ему халат, разыскал историю болезни, подробно познакомил с результатами первичного осмотра.
— Словом, положение тяжелейшее. В сознание не при ходит. И… лучше бы ее не беспокоить.
— Я должен ее видеть, — твердо сказал Зорин. Врач пожал плечами:
— Пойдемте, я провожу вас.
Тропинина лежала в двухместной палате, у окна. Голова ее была забинтована, лицо казалось восковым, глаза глубоко ввалились, нос заострился. Одна рука — под одеялом, другая безжизненно упала на простыню. Рядом стонала пожилая женщина. Обе были без сознания.
Горячий комок подступил к горлу Зорина. Он судорожно глотнул воздух и, подойдя к кровати Тропининой, осторожно прикоснулся к ее запястью. Пульс был ровным, но слабым. Дыхание с трудом вырывалось из груди.
Он прикрыл руку одеялом, отвел со лба выбившуюся из-под повязки прядь волос. И вдруг веки больной дрогнули. Она раскрыла глаза:
— Андрей Николаевич?.. Я знала… что вы… придете…
Он поспешно приложил палец к губам:
— Ни слова больше! Вам нельзя говорить.
— Я понимаю это… Но надо… Только вы… сможете меня спасти… — она снова закрыла глаза, но через минуту, сделав над собой невероятное усилие, раскрыла опять. — Ту коробочку… помните… С белым порошком… Ее надо принести… Скорее… Иначе — смерть…
— Я все понял. Не говорите больше ничего. Я сейчас же еду в санаторий и привезу препарат сюда. Он по-прежнему в вашем рабочем столе?
Она слабо кивнула:
— И еще… мой сын… Вовка…
— Не беспокойтесь, Таня… Татьяна Аркадьевна. Я сегодня же заберу его к себе домой и… Словом, не беспокойтесь ни о чем!
— Спасибо вам… — глаза ее закрылись, и две крупные слезы скатились на смятую подушку.
Жгучее чувство сострадания сдавило сердце. Закрыв лицо рукой, Зорин вышел из палаты. А уже через час снова сидел здесь, сжимая в руках коробочку с радиоактивным препаратом. Но Тропинина не приходила в сознание. Проходил час за часом. За окном сгустились сумерки. Над головой вспыхнул свет. Глаза больной оставались закрытыми, дыхание слабело, пульс прощупывался все хуже и хуже. Оставалось одно. Он сам прокипятил шприц. Сам сделал укол. Веки Тропининой медленно приподнялись. Он поспешно склонился над кроватью:
— Я все принес вам, попробуем начать. А сынишка ваш у меня дома. Ему хорошо там.
Она легко качнула ресницами, попыталась высвободить из-под одеяла руку. Он помог ей:
— Припудрить ладонь препаратом?
Она снова качнула ресницами. Попробовала приподнять руку с простыни. На лбу выступили капельки пота.
— Ничего не делайте сами. Я, кажется, знаю, что нужно предпринять. Если ошибусь, дайте знать глазами.
Зорин нанес препарат, осторожно откинул одеяло и начал легонько водить ее ладошкой по груди и плечам, едва касаясь вздрагивающего тела. Пальцы его чутко ловили малейшие толчки в запястье, и уже через минуту он ясно ощутил, что пульс становится отчетливее, сильнее. А еще через несколько минут с лица начала сходить мертвенная бледность, глаза раскрылись шире, губы чуть дрогнули:
— Спасибо вам… Пока хватит… Теперь завтра… в это же время… — Легкий вздох вырвался из ее груди. Слабая тень улыбки пробежала по губам. Он понял, что самое страшное позади. Безмерная радость переполнила душу. С отцовской нежностью коснулся он губами ее худой, тон кой, почти просвечивающей руки.
А уже через две недели они с Вовкой сидели внизу, в вестибюле, с большим букетом цветов и ждали, когда она переоденется в приемной. Она вышла к ним своей обычной стремительной походкой, расцеловала Вовку, тепло поблагодарила его, Зорина. Он усадил их в такси и медленно побрел к себе, в опустевшую квартиру…
И все пошло по-старому: мимолетные встречи в санатории, изредка — воскресные прогулки в горы, и бесконечная, непроходящая тоска, которая не оставляла его теперь ни на минуту. Он стал плохо спать по ночам, думы о Тропининой не давали сосредоточиться на работе, он забросил свое любимое детище — почти законченную книгу о терапии ишемических заболеваний. Все его чувства, весь смысл жизни сосредоточились в ней одной. И никакого просвета впереди. Не мог же он открыться в своей любви женщине, которая была моложе его на тридцать лет! То есть, может быть, он и решился бы сказать ей это, если бы заметил хоть искорку ответного чувства. Но вот об этом как раз и оставалось лишь мечтать.
Тропинина была неизменно приветлива с ним, сама приглашала время от времени на прогулку в горы, делилась всем, что касалось ее работы. Но и только. Напрасно он старался найти в ее глазах хоть тень надежды на что-то большее. Они по-прежнему были непроницаемы и строги.
Он страдал от этого. Здравый рассудок говорил ему, что так не может продолжаться до бесконечности, что чем дальше, тем труднее будет пережить потерю этой женщины. Но что мог он сделать, если одна минута, проведенная с ней, была для него дороже целой жизни.
Зорин невольно вздохнул и, надев спортивный костюм, начал шнуровать кеды.
Вдруг в дверь постучали.
«Неужели она?..» — пронеслось в голове.
— Сейчас, сейчас! — он быстро завязал шнурок и открыл дверь. Перед ним стоял, сияя улыбкой, его сын Дмитрий.
— Здравствуй, папка!
— Димка, сынок! Да как же ты так, даже не телеграфировал?
— Люблю сюрпризы! — счастливо рассмеялся Дмитрий, высвобождаясь из объятий отца. — А ты молодцом! Помолодел лет на двадцать. И в спортивном костюме! В горы собрался?
— Да, еще минута — и пришлось бы тебе стучаться в запертую дверь со своими «сюрпризами». Ну, как ты, как твои дела?
— Дела отлично, папка! Неделю назад твой сын стал дипломированным кандидатом физматнаук и избран на должность старшего научного сотрудника.
— Утвердили, значит? Ну, поздравляю! Да что же ты и об этом не сообщил?
— Хотел лично тебя обрадовать.
— Бот чудачок! А на чем ты приехал? Или поезд так сильно опоздал?
— Да тут такое дело… — слегка покраснел Дмитрий. — Пришлось девушку одну проводить. Она тоже физик и такая симпатичная, знаешь. Ну, разговорились, то да се…
— Ладно, раздевайся, проходи. Есть, наверное, хочешь?
— Это — потом! — Дмитрий сбросил плащ, прошел в гостиную. — И как же давно я не видел этих комнатушек! А это кто? — взял он со стола фотографию в рамке.
— А это… очень хорошая моя знакомая, врач Тропинина. Я познакомлю тебя с ней.