— Как тебе сказать… Мы рассчитывали закончить все к концу года. Но появились непредвиденные затруднения. Пришлось провести новую серию испытательных взрывов. А ты же знаешь, эти чертовы политики и дипломаты загнали нас под землю. Там не очень-то разгонишься. Словом, полтора-два года еще потребуется.
— Плохо, Дик. Очень плохо! Боюсь, что через полтора-два года тебе придется выбросить на свалку не только эту твою систему, но и все бомбы и ракеты.
— Как так?! Что ты имеешь в виду? Опять этот «феномен икс»? Он вернулся?
— Нет, не вернулся, но нам от этого не легче. Русские снова опередили нас, заполучили у инопланетян секрет стабилизации радиоактивных изотопов.
— А ты не можешь попроще, без этого жаргона яйцеголовых?
— Ну, если проще: они научили русских, как добиться того, чтобы в случае войны ни одна наша атомная бомба не взорвалась.
— Да разве это возможно?
— Возможно. Все возможно.
— Куда же смотрят твои агенты? Почему они не выкрали этот секрет? Не уничтожили все эти адские машины или чего там еще, что заполучили русские?
— Не так это просто, дружище. Мы делаем все, что можем, но… Вот только что сорвалась очередная операция в Сибири. Россия — не Центральная Америка.
— Ты доложил об этом президенту?
— Нет, считаю, не стоит пока вводить его в игру. Не испортил бы все дело раньше времени. Что ты, не знаешь президента?
— Да, к нему можно идти лишь с готовым предложением, когда все встанет на свои места.
— Вот именно.
— Что же ты думаешь делать?
— Будем продолжать охоту за «адскими машинами». Пока не все потеряно. Русским тоже надо еще работать и работать. Но и тебе советую поторопиться. Двух лет они нам не дадут.
— Ясно. Нажмем на все рычаги.
— Надо, Дик, надо. Всего доброго, дружище. Колли устало опустился в кресло. В дверь заглянул дежурный офицер:
— Машина подана, господин генерал.
— К черту! Все к черту! Вызовите ко мне начальников штабов и всех, кто занимается Глобальной.
— Вызвать на какой час?
— Сейчас! Сию минуту! Немедленно!!
— Слушаюсь, господин генерал.
Глава одиннадцатая
Часы пробили четыре. Зорин собрал со стола бумаги, снял халат и собирался уже выйти из кабинета, как зазвонил телефон. Он взял трубку.
— Андрей Николаевич? — послышался голос Тропининой. — Как завтра горы?
— Простите, Татьяна Аркадьевна. Завтра я никуда пойти не смогу, у меня болен сын.
— Болен Дмитрий Андреевич? Что с ним?
— Боюсь сказать точно, но….
— Сейчас я поднимусь к вам.
Через минуту она была у него в кабинете:
— Что случилось, рассказывайте.
— Все произошло совершенно неожиданно, хотя как будто и не беспричинно. В среду вечером у него был довольно сложный разговор с заведующим лабораторией. Потом обнаружились еще кое-какие неприятности. Словом, пришлось понервничать. В четверг он ушел из дому в очень возбужденном состоянии, вернулся поздно, в расстроенных чувствах, сказал, что хочет уснуть. А утром поднялась температура, начался бред…
— И вы молчали! С кем он сейчас?
— Там одна старушка-соседка… Вечером обещали прийти терапевт и психоневролог. Я попросил Ивана Спиридоновича.
— Никаких терапевтов и психоневрологов! Пойдемте.
Дмитрий был без сознания. Мокрые волосы его слиплись на лбу. Небритые щеки ввалились. Дыхание с хрипом вырывалось из груди.
Тропинина с минуту послушала его, прикладывая ухо то к груди, то к вискам. Затем достала из сумки знакомую коробочку:
— Разденьте его, Андрей Николаевич. А вы, мамаша, можете уйти, спасибо вам.
Зорин с мольбой взглянул в глаза Тропининой.
— Ничего страшного. Сейчас я все сделаю. — Она склонилась над больным и начала осторожно манипулировать ладонями, едва касаясь его боков, груди, потом перенесла руки на голову.
Вскоре дыхание Дмитрия выровнялось. Он открыл глаза. Спекшиеся губы разжались:
— Татьяна Аркадьевна?.. Какое счастье… А я вот…
— А теперь спать, Дмитрий Андреевич. Спать, спать! — она легонько коснулась его шеи, и Дмитрий вновь закрыл глаза. Но теперь дыхание его было ровным, глубоким. Он спал хорошим сном здорового человека.
Тропинина обернулась к Зорину:
— Ну, а как вы? Сколько ночей не спали?
— Спасибо вам, Татьяна Аркадьевна!
— За что спасибо? Разве я могла поступить иначе? А вот вас стоит пожурить. Хотите опять загнать сердце? Ну-ка, идите, лягте.
Маленькое теплое ухо коснулось его груди. А через минуту он снова ощутил ласкающий холодок ее ладоней. Зорин закрыл глаза, полностью отдаваясь приятной истоме, медленно разливающейся по всему телу. Мозг его начал затуманиваться. В нем билась одна-единственная мысль: «Что стоят все невзгоды жизни по сравнению с минутой такого блаженства!»
— А теперь усните, — услышал он будто издалека тихий голос Тропининой. — Ивану Спиридоновичу я позвоню, чтобы не беспокоился. До завтра, Андрей Николаевич…
Проснулся Зорин от яркого солнца, бившего в глаза. Сознание еще хранило ощущение чего-то приятного и радостного. Он с хрустом потянулся и вдруг увидел сына. Тот сидел на краю кровати в мятой пижаме, с всклокоченными волосами и густой щетиной на ввалившихся щеках, Но глаза его смеялись:
— Ну и горазд ты поспать, папка! Я уж хотел будить тебя. Живот подвело от голода.
Зорин вскочил с кровати:
— Сейчас я все организую.
— А ты что, даже не разделся вчера?
— Так получилось, сын, — он наскоро поплескался под краном, наполнил чайник, включил газ. — Яичницу будешь?
— Все буду. Да ты не торопись, я еще побреюсь сна чала.
— Тогда я котлеты поджарю.
Зорин достал из холодильника фарш, поставил на плиту сковороду.
— Папка-а! — снова послышалось из ванной. — А у нас вчера кто-нибудь был или мне показалось?
— Врач был.
— Тропинина? — Дмитрий высунул из двери намыленную физиономию. — Тропинина, да?
— Тропинина. Она и поставила тебя на ноги. А то я уж голову потерял.
— Да я и сам думал, конец пришел. Зато теперь вижу, что за врач наша Татьяна Аркадьевна. Волшебница! Слушай, папка, где у вас тут можно цветов достать? Не каких-нибудь, а понимаешь, чтобы дух захватило!
— Подожди ты с цветами! Вчера вон телеграмма пришла. Ты почему Алене не пишешь?
— А зачем ей писать?
— Вот тебе раз! То он без нее жить не мог, предложение сделал. А теперь…
— А теперь думаю, не стоит мне на ней жениться.
— Ну, ты вот что… Есть вещи, которые не решают так вот между бритьем и завтраком.
— Верно, вот поедим, тогда и потолкуем. У-ух, какой запах! Будто сто лет не ел!
Зорин терпеливо ждал, когда сын уничтожит последнюю котлету, потом сказал:
— А как с письмом в институт? Написал ты им что-нибудь?
— Нет, не написал. И не буду. Незачем! С братом Аллы я виделся, он мне все объяснил. Человек действительно вынужден без прописки перебираться с квартиры на квартиру, лишь бы остаться в городе, где он надеется избавиться от своей болезни. Что же касается сестры его… Пусть институт сам проверяет, кто она и чем дышит. Не беспокойся, у них целый штат для этого существует. А чем я могу им помочь? Я же, в самом деле, ничего не знаю. Да и жить-то мне здесь осталось… Скоро сам явлюсь пред грозны очи Саакяна.
— Саакян здесь ни при чем, — жестко возразил Зорин. — В делах такого рода непосредственный начальник, кто бы он ни был, далеко не единственный и даже неглавный судья.
— А какой суд имеешь в виду ты? Органы госбезопасности?
— Органы госбезопасности — само собой. Но главным судьей всегда останется твоя совесть.
— Ну что совесть? Я же объяснил тебе, Виктор болеет и…
— Да, объяснил. Но я должен со всей ответственностью, как врач, сказать, что никакой болезни, которая помешала бы человеку жить где-либо, кроме Кисловодска, просто не существует. А потом — почему Виктор так поспешно сменил квартиру? Я интересовался — хозяева не выселяли его. Кстати, ты знаешь, где он теперь живет?
Дмитрий покачал головой.
— Вот видишь. И еще — если они оба не были прописаны в Кисловодске, то как Алла Нестеренко могла работать в городской школе?
— Ты что же, думаешь…
— Я думаю, тебе надо сегодня же поехать в Пятигорск и подробно рассказать обо всем кому следует.
— Нет, папа, только не это! — Дмитрий с опаской посмотрел на полузашторенное окно.
— Но почему нет? Ты боишься чего-то? — перехватил Зорин его взгляд.
Дмитрий отвел глаза в сторону:
— Я не могу этого сделать. Не могу! Поверь мне, папа. И прошу тебя, не спрашивай больше ни о чем!
— Ладно, не буду. Ты расскажешь обо всем сам. А это нужно, сынок. Нужно! Чтобы снять с души тяжесть, которая гнетет тебя. И помочь тебе в этом смогу только я. — Зорин привлек голову сына к груди, пригладил его рассыпавшиеся волосы.
На мгновение Дмитрий, казалось, перестал дышать. Затем резко высвободил голову из-под рук отца:
— Хорошо, пап, я расскажу тебе все. Все-все! Только… Дай слово, что этого никогда не узнает Тропинина.
— Я обещаю тебе, сын.
Тогда слушай. Этот Виктор примазался ко мне еще в поезде, поменялся местами с каким-то стариком. Я не при-дал этому никакого значения. А потом…
—…Димка, Димка! — покачал головой Зорин, выслушав сбивчивый рассказ сына. — Нет чтобы рассказать все чуть раньше. А теперь… Теперь действительно ехать тебе в Пятигорск небезопасно. Но и оставлять все это так — тоже нельзя. Что же нам делать, буйная головушка? Придется ехать мне, другого выхода я не вижу. Против этого, надеюсь, ты не будешь возражать?
— Нет, папка, — вздохнул Дмитрий, словно сбрасывая с плеч огромную тяжесть. — И что бы я стал делать без тебя! Когда думаешь поехать?
— Сегодня, сын. Иначе будет поздно. Кстати, у меня есть там кое-какие дела. Только вот что, Дима. Мы должны не только покаяться, но и помочь товарищам из госбезопасности. Постарайся описать мне этого Виктора: его внешность, привычки, какие-то особые приметы…