Глава пятнадцатая
Офицер связи едва успел принять последнее донесение из Сибири, как в комнату вошел генерал. Офицер встал.
— Сидите, — махнул рукой Звягин. — Что нового из Вормалея?
— Пока ничего, товарищ генерал, — он протянул ему текст донесения.
— Та-ак… Да, ничего нового. Тогда сообщите им: стало известно, что в Вормалей выехали жена Колесникова Тропинина Татьяна Аркадьевна и врач Зорин Андрей Николаевич. Предполагаем, что цель их поездки — розыск диска и бумаг Колесникова. Ни в коем случае не препятствуйте их действиям. Обеспечьте их полную безопасность. В случае находки диска или открытого вмешательства в их поиски Чалого и его группы — немедленно арестуйте всех, причастных к этому делу.
— Всех?
— Кроме Тропининой и Зорина, разумеется. Их с диском сопровождать усиленным нарядом охраны.
— Ясно, товарищ генерал.
Со смешанным чувством тревоги и грусти переступила Таня порог больницы, где прошли годы ее юности. Сколько всего пережитого было связано с этим неказистым деревянным зданием! Да разве с ним одним? Стоило ей сойти с вертолета и увидеть знакомую сопку над Студеной, дорогу на Отрадное, Зуб Шайтана, как сердце сжалось от нахлынувших воспоминаний, и в горле запершило от непрошеных слез. Здесь, в этом дремучем захолустье, она встретила когда-то Максима, здесь в жизнь ее ворвалась, как сказочное видение, Миона, здесь ножки ее сына в первый раз коснулись родной Земли.
Что же теперь даст ей Вормалей? Подарит ли хоть самую крохотную капельку надежды? И все будет зависеть от маленькой металлической вещицы, хранящейся где-то в усадьбе Степана Силкина. Только о ней, этой вестнице горя или надежды, и могла думать сейчас Таня, потому, едва обменявшись с теткой самыми необходимыми фразами, оставив у нее сына и даже не поинтересовавшись, как устроился Зорин, она сразу же помчалась в больницу, где, как стало ей известно, лежал при смерти старый охотник.
В приемной ее встретила незнакомая молоденькая медсестра:
— Простите, вам кого?
Таня постаралась унять волнение:
— Мне хотелось бы побеседовать с лечащим врачом Степана Семеновича Силкина.
— А-а, значит, с Зоей Тимофеевной? Сейчас позову! Да вот и она сама!
— Здравствуйте, Зоя Тимофеевна, — обратилась к ней Таня. — Я близкий человек Степану Семеновичу Силкину. Скажите, как его состояние?
— Состояние тяжелое. Сотрясение мозга, небольшой перелом черепа, сильное истощение. Шутка ли — несколько дней человек пролежал в лесу. И потом годы… Скажу прямо: надежды мало.
— Но он в сознании?
— Приходит иногда в себя, но больше бредит.
— Можно мне пройти к нему?
— Зачем? К чему тревожить старика? Да и халатов у нас нет.
— И все-таки я попросила бы вас. Я тоже врач. Халат у меня с собой.
— Ну что же, пожалуйста. Вот тут он, в шестой палате.
— Я знаю, я работала здесь, — невольно вырвалось у Тани.
— Работали здесь?!
— Это было давно, вас еще тут не было…
— Да, я всего год в этой дыре. А потом так же, как вы…
Но Таня уже не слушала ее. Надев халат и белую шапочку, она миновала знакомый коридор и зашла в палату.
Там было душно, воздух тяжелый. Больные не обратили внимания на приход «нового» врача.
Таня окинула взглядом ряды кроватей. Силкин лежал в дальнем углу, у окна, и даже не повернул головы, когда она подошла к нему. Но глаза его были открыты.
— Здравствуйте, Степан Семенович. Вы не узнаете меня?
Голова старика медленно повернулась. Глаза остановились на Тане. С минуту он безучастно рассматривал ее, потом слабо улыбнулся:
— Как же, узнаю… Докторша наша, Татьяна Аркадьевна…
— Верно, Степан Семенович. Я рада видеть вас.
— И я рад, только… ведь мы похоронили тебя…
— Да. Но это была ошибка, недоразумение.
— Вот и я говорил тогда… ошибка, мол, вышла… ведь помню, подошел я к гробу… проститься с тобой… а ты… ну, ровно как живая… А уж когда могилка пропала…
— Вам трудно говорить, дядя Степан.
— Ничо… я помаленьку… да… так вот, говорил я… промашку дали… Тебе надо жить, Татьяна Аркадьевна. Долго жить. А я вот… Мне уже конец пришел…
— Ну что вы, Степан Семенович! Выздоровеете, Теперь я лечить вас буду. Давайте-ка разденемся.
— Не надо уж, Татьяна Аркадьевна, голубушка… Все болит.
— Я осторожно. Вот так… — она приложила ухо к его груди, прослушала сердце, легкие. — А теперь расслабьтесь, я полечу вас немного.
Таня обработала ладони нептунием и склонилась над стариком. Руки ее пришли в движение.
— Ну как, что вы чувствуете, Степан Семенович?
— Легчает… Легчает, дочка! И спать хочется…
— Вот и чудесно. Поспите немного.
— Да, я посплю. Только ты уж еще… скажи там… чтобы не пускали ко мне эту… Клавку. Клавдию-санитарку. Извела она меня… Все беды от нее…
— Клавдию? Разве она еще работает?
— Да… Так ты уж того…
— Все сделаю, Степан Семенович, спите!
В палату заглянула Зоя Тимофеевна:
— Ну что вы скажете? Как он, на ваш взгляд?
— Состояние, конечно, тяжелое. Но самое страшное, я полагаю, позади. Вы позволите мне раза два в день заходить к нему?
Она пожала плечами:
— Пожалуйста…
Таня поправила Силкину постель, еще раз прислушалась к его дыханию и пошла к выходу. В дверях палаты стояла Клавдия.
— Здравствуйте, Клавдия Никитична. Что вы хотите здесь делать?
— Батюшки-светы! Татьяна Аркадьевна! — попятилась санитарка. — Живая, невредимая! Вы что, снова к нам?
— Да. Лечить Степана Семеновича теперь буду я. И попрошу вас не подходить к нему без необходимости и ни в коем случае не утомлять разговорами. Больному нужен абсолютный покой.
— Так разве я не понимаю. Я ведь почему… Лежит он один-одинешенек. Никто ему доброго слова не скажет. Ну, я и того… А раз теперь вы сами, то я, конечно… Я, как вы скажете…
— Ну, что ты узнал? — заговорил еще с порога Чалый, входя в избу Вырина. — Николай сказал, ты хочешь видеть меня.
— Да. Дела — хуже некуда.
— Только и всего? Ну-ну! Я думал, ты готов место указать, деньги припас. А ты…
— Легко сказать — место! Старик уперся, как чурбан. А тут еще новая история. Городской врач к нему приехал. Видно, из центра. И такой разгон всем устроила! Клавдии запретила и подходить к Силкину, лечит Степана самыми что ни на есть первостатейными лекарствами, еду из дома таскает. Теперь к нему сам черт не подступится.
— Та-ак… Все это действительно хуже некуда. Что же ты думаешь делать?
Вырин пожал плечами;
— Мое дело маленькое…
— Не такое уж маленькое, если не хочешь потерять десять тысяч.
— Да есть одна задумка…
— Ну?
— Что «ну»? Аванс ты не даешь…
— Вот ненасытная акула! На! — Чалый бросил на стол пачку денег. — И говори, что, по-твоему, можно еще сделать?
— А вот слушай, — начал Вырин, пряча деньги в карман. — Врач эта, Татьяна Аркадьевна, прежде работала здесь, в Вормалее. И, говорят, у них с Колесниковым… В общем, похаживал он к ней. А раз так, значит, приехала она не иначе, как от него самого. И лечит Степана, чтобы тот смог потом указать ей, куда спрятал диск. Видно, не так-то просто объяснить на словах, где схоронен он в тайге.
— Ну, это твоя фантазия, не больше.
— Фантазия, говоришь? А почему она не подпускает к нему Клавдию? Как узнала, что Степан в больнице, при смерти? Да и за каким чертом ей надо было вообще сюда ехать, выхаживать эту дряхлую развалину? Вот увидишь, выпишется Силкин из больницы, заберет она у него диск и — поминай, как звали!
— Гм… Котелок-то у тебя, кажется, варит.
— Бог не обидел, смекаем, что к чему, — ухмыльнулся Вырин.
— А смекаешь, так и доводи дело до конца. Проследи за этой врачихой. Как следует проследи! Не сказал бы ей Силкин еще в больнице, как найти диск. Тут уж — гляди в оба!
— Понятно… В этом меня никто не перехитрит.
— И еще. Пусть Клавдия заранее и точно скажет тебе, когда Силкина выпишут из больницы.
— И это можно. Только ведь…
— Что еще?
— Как что? Ну, выпишется Силкин из больницы, отдаст диск Татьяне этой. А дальше?..
— Дальше — мое дело.
— Дело-то твое, да денежки-то как?
— Опять он свое! — взорвался Чалый. — Говорю в последний раз: будет диск у меня в руках — будут тебе десять тысяч. Но если диск уплывет… Пеняй на себя!
— Как это понимать? — насторожился Вырин.
— А вот так. Деньги надо не только получать, но в отрабатывать. А ты до сих пор только получал. Много получал. И если, несмотря на все эти авансы, я еще раз услышу, что тебе что-то не удалось, — лицо Чалого сделалось страшным, — я живо сделаю перерасчет!
Глаза Вырина сузились, лицо собралось в недобрую усмешку:
— Вон как ты заговорил! Я, значит, еще и обязан тебе? Я должен еще тебе в пояс поклониться? А то, что я до сих пор не пошел куда следует и не рассказал о всех твоих проделках — ничего не стоит? То, что я один знаю, что за «несчастье» случилось с Силкиным — дешевле твоих паршивых авансов? Хватит темнить, мил человек! Давай договоримся прямо…
— Давай договоримся, уважаемый… Семен Еремеевич.
— Чего-о?.. — лицо Вырина вмиг покрылось багровыми пятнами, на лбу выступили крупные капли пота. — Это ты… с кем меня путаешь? Какого Семена Еремеевича вспомнил?
— А ты его не помнишь, Гнатюка Семена Еремеевича, бывшего полицая из Понырей?
— Знать такого не знаю и знать не хочу!
— Ах вот как! И то, что его как военного преступника разыскивают, тоже не знаешь? И то, что он рыжую бороду отрастил и в этом медвежьем углу схоронился, тоже знать не хочешь?
По лицу Вырина медленно расползлась мертвенная бледность. Жилистые волосатые руки сжались в кулаки.
Он медленно повел глазами по избе, скользнул взглядом по торчащему из-под шестка топору:
— Да ты что от меня хочешь? Чем пугаешь?! Я спрашивал тебя, кто ты сам таков, какими делами занимаешься? Я вспоминал о твоих прошлых похождениях? А ты вон как… — Вырин встал из-за стола.