Зорин устало откинулся в кресле, больно закусил губу. Пальцы его, все еще лежавшие на телефоне, заметно вздрагивали.
Таня положила ладошку ему на руку:
— Не надо, Андрей Николаевич, не принимайте все близко к сердцу. Я чувствовала, что так будет. Этот Саакян — страшный человек. Мне уже доводилось с ним сталкиваться. С нептунием придется пока проститься. Вот разве когда построим генератор… Тогда, может быть…
— Ну нет, найдется управа и на такого троглодита! И мой совет: забирайте свою установку и, не теряя времени, на этой же неделе… Нет, завтра, прямо завтра летите в Москву, к президенту Академии наук.
— К президенту Академии наук?!
— Да-да! Только к самому президенту. И расскажите ему все. Включая ваши идеи, ваш контакт с представителями внеземной цивилизации, ваши успехи и неудачи в работе с установкой. И эту беспрецедентную историю с нептунием, конечно. Он поймет вас. Другие могут не понять.
— Спасибо, Андрей Николаевич. Вы правы. Это, наверное, единственно приемлемый вариант. Сегодня вечером мы все окончательно обдумаем и…
— Не вечером, а сейчас. Сию минуту! Слышите? Прямо сейчас ступайте посоветуйтесь с Максимом и готовьтесь я отъезду. Вову оставьте у меня, мы с ним старые друзья. О билетах я позабочусь. И, разумеется, никому ни слова об отъезде.
— Я понимаю, но…
— Никаких «но»! Теперь дорог каждый час. Идите, Таня! И ни о чем не беспокойтесь, ваш отпуск я оформлю. Максим, наверное, уже в лаборатории?
— Нет, ему нездоровится, он дома.
— Да, вы же сказали… Какое несчастье! Может, я смогу чем-нибудь помочь?
— Спасибо, я справлюсь сама. Сегодня это всего лишь обычная реакция после сильного переутомления. Пусть полежит до вечера. А завтра, я думаю, мы сможем все-таки выехать.
— Нет, Таня, тогда не стоит спешить. Здоровье Максима — прежде всего. Не будем беспокоить его дня два-три. Только вот ваша лаборатория… Там, значит, никого?
— Я запираю ее на два замка.
— На два замка! Таня, Таня, ничему-то вы не научились! Едем скорее!
— А что, вы думаете…
— До сих пор вам просто везло, что туда не наведался кто-нибудь из наших знакомых по Вормалею.
— Прежде мы ни на час не оставляли лабораторию без присмотра. Только в самые последние дни, когда Максиму стало совсем плохо. И потом, я же сказала, блок преобразования нейтрино…
— Ну да, блок будет уничтожен. А с ним, возможно, и вся установка, все ваши записи, расчеты. Но сейчас это самое страшное — с чем вы явитесь к президенту? Едем, Таня!
То, что называлось «лабораторией», было всего лишь чердачным помещением небольшого частного дома, словно вросшего в склон горы на самой окраине города. С трех сторон к дому подступал сад, так что окна чердака еле просматривались сквозь густые заросли деревьев, а с четвертой прямо над ним нависла гладкая, точно отполированная стена обрыва, кое-где прикрытая небольшими гнездами сухой колючки.
Вход на чердак оказался отдельным: туда вела крутая узкая лестница, заключенная в дощатый кожух. К тому же хозяева дома, сдавшие Максиму это полуразрушенное, непригодное для жилья помещение, на зиму уезжали из Кисловодска, поэтому вся усадьба фактически пустовала. То и другое было очень удобно для работы, особенно при проведении небезопасных экспериментов с радиоактивными материалами. Но в этом заключался и большой минус: в отсутствии Максима и Тани в лабораторию мог беспрепятственно проникнуть любой посторонний.
Вот почему так волновался Зорин, быстро поднимаясь по темной лестнице. И предчувствие не обмануло его: дверь в лабораторию была приоткрыта, там слышались чьи-то легкие крадущиеся шаги.
Зорин в два прыжка преодолел последние ступени, но не успел пересечь небольшую площадку, скупо освещенную крохотным пыльным оконцем, затянутым паутиной, как дверь резко распахнулась, и выскочивший из нее молодой высокий парень в капроновой куртке бросился было мимо него прямо к лестнице, но, видимо, заметив внизу слабо различимую в полутьме фигуру другого человека, круто развернулся и, выбив сильным ударом ноги несколько досок из ветхой стены, ограждающей лестницу, ринулся вниз, в густые заросли кустарника.
Зорин проводил его взглядом, вытер пот с лица:
— Все, Таня. Поднимайтесь!
Она осторожно заглянула в раскрытую дверь. Зорин первым шагнул в помещение лаборатории, раздвинул шторы:
— Ну, как, все в порядке?
Она медленно обвела взглядом комнату:
— Да, как будто… Только вон, смотрите! — указала она на небольшую пластмассовую канистру, торчащую из нижнего ящика стола. В нос ударил резкий запах бензина.
— Все ясно. Еще минута — и нас встретила бы сплошная стена огня. Вовремя мы его спугнули, — сказал Зорин, извлекая канистру и старательно завинчивая полураскрытую горловину, сквозь которую натекла уже небольшая маслянистая лужица.
— Какой ужас! — зябко передернула плечами Таня. — Не поторопи вы меня прийти сюда… Ой, Андрей Николаевич!
— Что еще?
— Лабораторный журнал! Я точно помню: он лежал вот здесь, на столе. А теперь… Теперь его нет нигде.
— Значит, журнал похищен?
— Видимо, так, — она торопливо перебирала лежащие на столе бумаги. — Да, журнал исчез.
— И теперь эти записи не восстановить?
— Да, конечно. Но это не столь важно. Хуже, что они попали в чужие руки.
— Надо сегодня же заявить об этом куда следует. А теперь за дело. Установка, я вижу, небольшая. Вполне уместится в моем дорожном чемодане. Я уложу ее пока вот в эту пустую коробку. А вы осмотрите ящики столов, книжные полки, соберите все записи, схемы, эскизы. Все-все! До единой бумажки. Что не нужно, сразу сожжем. Главное, чтобы ничего не попало в руки тех, кто будет после нас здесь шарить. Кстати, дома перед отъездом нужно сделать то же самое.
— Вы думаете, они снова явятся сюда? И даже к нам домой?
— Не сомневаюсь. Такая публика ничем не брезгует, весь мусор просеет. И поэтому… Дайте-ка мне кусок бумаги. Нет-нет, лучше вон тот, не очень свежий.
Зорин вынул ручку и быстро набросал несколько слов. Таня взглянула ему через плечо:
— Что это?
— Адрес института Дмитрия. Он им прекрасно известен. И обнаружив здесь эту бумажку…
— Они решат, что мы поехали с установкой в институт?
— Вот именно. Незачем заранее раскрывать им все карты.
Зорин тщательно упаковал блоки генератора, придирчиво осмотрел опустевшее помещение:
— Ну, кажется, все. Спускайтесь к автомату, вызывайте такси.
— А вы?
— Я подожду вас тут.
Она с тревогой оглянулась на подступившие к самым окнам деревья, перевела взгляд на Зорина:
— Останетесь один?! А если…
— Не беспокойтесь. Пока мы здесь, сюда не явится никто.
Этого звонка Рябинин ждал с начала зимы. Сколько раз казалось, что они почти у цели, что еще шаг-другой и «Виктор» выведет их на своего шефа. Но почти всякий раз какой-нибудь пустяк путал все карты. И вот наконец:
— Товарищ лейтенант?
— Да, Рябинин у телефона.
— Товарищ лейтенант, сержант Приходько докладывает. Взяли мы его! Взяли! И знаете как? Ребята еще с утра заметили, что «Виктор» бензинчиком запасся. Ну, мы и…
— Постойте, не спешите. Кого взяли?
— Как кого? «Четвертого»!
— «Четвертого»?
— Так точно, товарищ лейтенант! Взяли с поличным.
— Но как, где? Докладывайте по порядку.
— Вот я и говорю: ребята еще с утра заметили, что «Виктор» канистру бензина купил. А для чего он ему? Не иначе, думаю, придется в роли пожарных выступать. И точно! Прихватил он эту канистру и разными окольными путями — к лаборатории Колесникова. Мы, понятно, — за ним. Ну, поднялся он туда, ребята в саду залегли. А я поближе к окну, на горе в кустах пристроился, смекаю, как мне в случае чего действовать: ведь сами понимаете, и брать мне его не приказано, и допустить пожара нельзя. Вдруг смотрю, Зорин с Тропининой идут. Ну, думаю, теперь и вовсе хоть на три части разрывайся! А сам жду, что дальше будет. И тут — хлоп! Две доски сверху — чуть мне не на голову. А за ними и сам этот мерзавец — выпрыгнул и наутек. И такого дал стрекача, что мы едва с ног не сбились. Но чистенько проводили его до вокзала, посадили в электричку. И тут дежурный по рации: только что, говорит, заходил к нему Зорин и сообщил, что пропал там у них лабораторный журнал. Вот я и подумал, а не к шефу ли он спешит с этим журналом? Ведь если это так, то… Словом, решил умереть, а выследить гада! Ну, сошел он, как всегда, в Пятигорске. И снова — ну петлять: туда-сюда, туда-сюда. Да нам уж все его повадки давно примелькались. Глаз с него не спускаем. Наконец, подался он к Машуку, потом к Провалу. И тут, у самого входа в Провал, налетает с размаху на какого-то зазевавшегося старикашку в шляпе, в черных очках, вежливо так извиняется перед ним и — дальше. Но у меня глаз наметанный: сразу заметил, сунул он в карман старика какой-то сверток. А больше ничего и не надо. Мигнул я своим, те сразу старика под белы рученьки. А двое «Виктора» заарканили. Старик, конечно, кричит, грозится. А в кармане-то у него — лабораторный журнал Колесникова. И борода фальшивая. Я ее, простите уж, ненароком содрал. Словом, куда денешься! Вот так и погорел ваш «четвертый». Можете приехать, взглянуть на него. «Старик» чуть старше меня. А без бороды — вылитый Снайдерс, какой у вас на фотографии изображен.
— Сейчас еду. Только генералу доложу. Благодарю за службу, сержант!
Выслушав донесение Рябинина, генерал тотчас связался с Левиным:
— Сергей Сергеевич, только что получено сообщение из Кисловодска: «Четвертый» взят. Да, мистер Снайдерс, он самый! Рябинин уточнил. Ну и «Виктор», разумеется. Вот о Нестеренко я и хотел сказать. Да, пора кончать, взять сегодня же. Нет, лучше по пути с работы. А обыск в квартире произвести немедленно. Прокурору я позвоню. И еще — майора Рябинина представить к награде. Да, майора!
В этот день Хант имел все основания быть в дурном расположении духа. Еще утром, едва он приехал на службу, ему сообщили, что лопнула фирма, в акции которой он вложил значительную часть своего состояния. Лопнула вопреки заверениям совета директоров о том, что в этом году ожидаются большие прибыли. Лопнула только потому, что какой-то идиот из вице-президентов решил направить большую часть капитала на производство суперсовершенных бытовых холодильников, хотя младенцу известно, что хорошую прибыль дают только заказы военного ведомства.