Когда Макар Лопатин, наконец, проснулся, он понял, что ему в пору застрелиться — арестованный осел пропал!
— Сон в руку!.. — с ужасом подумал младший штабс-капитан, мигом покрывшись крупным потом и в панике озираясь по сторонам.
Когда первая паника прошла, Макар пошел по следу, который вел по травостою от того места, где ещё недавно пасся осел. Перейдя поле, он углубился в пихтовый лес, где случайно зацепился подковой кирзового сапога за корягу и кувырком свалился в овраг. Когда изрядно перепачкавшийся Лопатин, матерясь и отплевываясь, выкарабкался из оврага, он узрел-таки беглеца — ослик Гном, как ни в чем ни бывало, лежал в зарослях лесной ежевики, мотая своей плюшевой головой, и поедал сладкие черные ягоды. Однако, как заметил младший штабс-капитан ВЧК, на ослике не было недоуздка.
«Потерял, гаденыш! — с ненавистью подумал Лопатин. — Мля, теперь из жалованья вычтут же!». Он даже и не подозревал, что это вовсе не осел Гном, а только его двойник — Гном 2.
Макар затратил немало усилий, чтобы обратно заполонить Гнома, вернее — захомутать Гнома 2. Наконец, он накинул на осла остаток поводка и повел его обратно в тюрьму.
***
Поп-расстрига, бандит и провокатор Хеорась Гапондяев сидел в тронном зале Свято-Свинежского замка — затерявшегося средь полесских болот и лесов Златовежской Пущи, полуразрушенного памятника архитектуры XIV века, построенного итальянским архитектором Нахрабом Церетдали по приказу спольского королевича Сигизмуда Круковского — и писал на имя наркома НКВД Павло Ёберия прошение о передаче ему в вечное личное пользование арестованного намедни осла по кличке Гном.
Некогда в Свято-Свинежском замке располагалась королевская дача — короли Речи Посполлитрой приезжали сюда отдохнуть да поохотится в заповедных местах, столь богатых различной дичью и зубрами. Затем замок был захвачен псами-рыцарями из Пижонского ордена, установивших в округе суровую теократическую диктатуру. Однако, пижонские псы-рыцари недолго владели замком — пижонцев в битве на Даве-реке разбил золотоордынский урусский князь Алесандр Давский, подаривший замок своей любовнице, чье имя история не сохранила. Затем замок опять перешел под юрисдикцию Речи Посполлитрой. Затем Российская империя, как она всегда это делала, наглым образом захватила часть королевства Спольша и Великого княжества Слитофского, а Свято-Свинежский замок был передан Минской православной епархии. Однако, архиереи не стали пользоваться замком по причине того, что в замке объявились страшные привидения, пугавшие иерархов чудовищными скрежетаниями и завываниями. Ни сила молитвы, ни святая вода, ни свечи с ладаном не помогли справиться с потусторонними привидениями, а потому митрополит Минский и Витебский Иеоаеофант продал Свято-Свинежский замок балто-татарскому барону Урин-Гелию. Однако, вскоре произошли, сменяя друг друга, Первая мировая война, Февральская революция, Октябрьский переворот и Гражданская война, в результате которых Свято-Свинежский замок был разграблен, пришел в упадок и полу разрушение, а барону Урин-Гелию удалось сбежать из красного плена в эмиграцию.
При Советской Власти замок был объявлен Всесоюзным памятником архитектуры и взят под охрану войсками Главного Управления НКВД по охране особо важных объектов. Войска охраняли замок лишь снаружи: входить в замок — на встречу с кошмарными привидениями — охотников не находилось. Парочка отчаянных добровольцев, дерзнувших исследовать замок, пропали без следа, и больше никто не рисковал совершить подобное безрассудство. Потому и охранялся замок лишь снаружи — в основном от проникновения самоубийц, копателей масонских сокровищ, последователей сатанинских культов и прочих искателей приключений. Подобная внешняя охрана была лишь на руку такому изощренному преступнику, которым являлся Хеорась Гапондяев — еще бы! — его враги охраняли его от самих себя!
Хеорась сидел на втором этаже в тронном зале замка в старинном кресле, оставшемся от былой роскоши, и попивал английский бренди, чудом сохранившемся в не разграбленном подвале замка. В этот момент раздался стук в дверь: это пришли, вызванные Хеорасем, его пособники по нечистым делишкам и преступлениям — старший ефрейтор Петрило Клизмук и художник Борька Оглоблин, которых Хеорась отрядил сторожить и пытать пленников, содержащихся в необъятном подвале замка.
***
Королева Анастасия ночью выбралась из загона, в который ее выпускали из душного денника, выскользнула из части по известным только ей лазейкам и отправилась на ночное бдение, где ее дожидался пан Ефген Надвидовский. Когда Королева Анастасия в новеньком, сверкающем разноцветными стразами гламурном недоуздке от Василия Колчановича, поцокивая своими копытами с серебряными подковами, доскакала до пана Ефгена, тот с ней поздоровался подчеркнуто вежливо, ибо был весьма галантен в силу своего шляхетского воспитания:
— Чест, госпожа Анастасия! Добжече пшапшевоч!
— А хочешь я тебя покатаю, — игриво сказала Королева, виляя хвостом.
— Поджинковач… — ответил пан Ефген. — Извините, пожалуйста, моя Королева, вас могут хватиться, давайте лучше займёмся делом.
С этими словами пан Евфген сел около пенька, зажег небольшую лампадку, раскрыл книжицу в переплете из желтой кожи и приготовился писать.
Анастасия оказалась весьма словоохотлива.
— А ты знаешь, что самая вкусная трава растет под одиноко растущим деревом? — спросила она.
— Не знал, — признался Ефген.
— А ты знаешь, что Коба наш родственник? — спросила опять лошадь.
— Чей это наш? — насторожился Ефген.
— Наш, значит лошадей!
— Лошадей?
— Да, лошадей! А ты знаешь кто папа Кобы?
— Кто?
— Пржевальский!
— Неужели?
— А ты знаешь кто мама?
— Кто?
— Лошадь Пржевальского!
— Ты ещё скажи, что Ленин — гриб, — сказал, вскипая, Ефген.
— А разве нет? — удивилась Анастасия.
Ефген, делая вид, что удивляется осведомленности лошади, хотел было тут же убежать прочь, но вспомнив, что собирался записать для потомков её свидетельства, подумал про себя: «Ну, что взять с лошади-дуры?», и сказал вслух:
— Ну, что, начнём?
— Ах!.. — кокетливо сказала Королева Анастасия. — Я и сама бы написала, да вот копыта мешают!
***
Вечером тоже дня в здании Рейхсканцелярии, находящейся по адресу Вильгельмштрассе, дом 77, раздался громкий выстрел. В течении пяти минут Гестапо окружило здание Рейхсканцелярии и перекрыло все выходы, объявив операцию «Вихрь-Антитеррор». Что произошло в здании Рейхсканцелярии — доподлинно осталось неизвестным, но, как поговаривают компетентные источники, вполне вероятно, что бесноватый канцлер Германии А. А. Шикльгрубер выстрелил в рот американской шпионке Мондике Блевински. Однако, это происшествие никакого отношения к нашему повествованию не имеет, и мы не будем больше упоминать о нем…
ГЛАВА 6
«Для слабых духом — ад сущий.
Для сильных же духом — на ад ссущих, рай цветущий!»
Се Дук Сен.
К секретному объекту во Своясях, который хотя условно и обозначался на штабных картах, как «Объект «Сауна», но таковым и являлся на самом деле, подъехал чёрный «Паккард». Из дверей сауны незамедлительно выбежал неприметный человечек и открыл дверцу автомобиля. Из «Паккарда» вылез уже довольно грузный, но молодящийся председатель Революционного Трибунала, нарком НКВД, начальник дивизионного Особого отдела ВЧК, трижды комиссар государственной безопасности, председатель приёмной комиссии центрального ансамбля НКВД «Чекистские пляски» товарищ Павло Лаврентьевич Ёберия, который за ручку вывел молодую девушку, ласково называемую им на грузинский лад Софико. Ёберия провел девушку в гостевую комнату, где для них уже был накрыт богатый грузинский стол, уставленный бутылками с коллекционными «Александреули» и «Аминассали» — винами весьма редкими и дорогими.
Трижды комиссар обходился с Софико вполне галантно и очень даже по-рыцарски, хотя бедная девушка и не подозревала, что скоро вся эта романтическая идиллия закончится банальным изнасилованием, сопровождаемым извращениями, неизвестными даже самым знаменитым извращенцеведам и перверсиологам: психоаналитику Сигизмунду Фрейдштейну и писателям срамных повестей графу Детсадикову и Алефу МакЗаку. Ёберия гладил Софико по пухлому, белому и нежному, уже вполне женскому плечику, а сам пережёвывал свои тревоги, которые редко покидали его чрезмерно круглую голову.
Товарищ Ёберия давно связал себя с Кобой тысячами невидимых простому глазу связей, чтобы в нем — в Павло Ёберии — всегда была крайняя необходимость. Он-то понимал, что его должность — это вершина, с которой падают только в пропасть адову: никто из предыдущих наркомов долго не удерживался на этом посту — все были расстреляны, как отъявленные враги народа. Вся власть давно принадлежала лишь Кобе. Наркомвоенмор товарищ Троцкий был для Ёберии уже трижды хромой уткой, хотя ещё и не беззубой и, естественно, что Ёберия делал ставку на Кобу. Но, всё же, честно сказать, трижды комиссар госбезопасности хотел обезопасить не столько государство, сколько себя. И он, как ему казалось, нашёл-таки этот спасительный выверт: Хеорась Гапондяев — вот, кто ему поможет! Старый, подлый, вонючий, но незаменимый Хеорась! Ёберия дал Гапондяеву в распоряжение целый замок, чтобы тот там занимался своими некромантскими, сатанинскими штучками. Предоставил к Хеорасю охрану из ГУ НКВД по охране особо важных объектов, которая не столько охраняла Хеорася, сколько держала его под неусыпным, но незаметным Гапондяеву наблюдением. Теперь трижды комиссар ждал от Хеорася обещанных результатов. Как только появятся какие сдвиги — Хеорась тут же сообщит Ёберии, а, уж, Ёберия всё свалит на Троцкого и подставит того в глазах Кобы.
— Да, хороший план… — улыбнулся про себя Ёберия, боясь нафантазировать, что-нибудь ещё более радикальное, и привязывал руки уже обнаженной и томно вздыхающей Софико к свисающим на цепях с потолка металлическим кольцам.