— Блин! — тихо воскликнул Василий Иванович, обращаясь к Анке. — Они же тогда и тебя убьют! Блин!.. Слушай, а может, перед смертью мы с тобой того?.. — и Василий Иванович сделал весьма характерное движение обеими руками.
— Чего того? — не поняла Анка. — На лыжах что ли покатаемся? Ты уже точно рехнулся здесь!
— Да какие к черту лыжи!.. Я про… про… Я про коитус имею ввиду!..
— Ах, ты кобель старый! — разозлилась Анка. — Нас через несколько часов повесят или еще чего, а ему лишь бы потрюхаться, кобеляке!
Анка обиженно отвернулась к стене и заплакала, причитая:
— Где же мой бедненький Петька?!
***
Когда, понукаемые Оглоблиным 2 и Клизмуком, Петька и Дуля подготовили место для жертвоприношения, Оглоблин 2 приковал их, поленившись отвезти в камеру, прямо в тёмном коридоре, и затем отправился к Хеорасю, который, приговорив очередную бутылку старого английского бренди, возлежал на, еле выдерживавшим его вес, княжеском ложе.
— Отче Хеорась Ундгерднович, всё готово! — сказал подобострастно Оглоблин 2, появившись перед патроном. Тот, кряхтя, поднялся, опираясь на Оглоблина 2, и они спустились на первый этаж. Оглоблин 2 шёл впереди, держа в руках факел. Когда они проходили мимо Петьки и Дули, Хеорась остановился и обнял их как родных и дорогих гостей, по которым он, жуть как, соскучился и сказал:
— А почему эти бедненькие здесь маются? Отведите их в камеру, пусть хорошенько отдохнут.
Клизмук кинулся исполнять приказ Хеорася, а Оглоблин 2 и Хеорась вошли в залу для жертвоприношений.
На полу в центре залы была начертана пентаграмма, посередине которой, на надгробной плите, лежали перекрещенными святые символы — серп и молот. Узкие окна были занавешены пунцовыми шторами, на которых белой краской были написаны различные сатанинские заклинания — «Слава КПИСУС!», «Решения съезда партии — в жизнь!», «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить!» и многие другие.
На трех концах пентаграммы стояли три каменных стола, представляющих из себя сложенные друг на друга старинные надгробные плиты, которые по его — Хеорася — приказу притащил со старого кладбища старший ефрейтор Петрило Клизмук. На четвертом конце пентаграммы была установлена обыкновенная тумбочка, так хорошо знакомая любому, кто когда-нибудь бывал дневальным. На тумбочке красовался большой гипсовый бюст Вождя Революции Ленина. На пятом конце пентаграммы стоял пюпитр, на котором лежал увесистый том «Капитала» Карла Смаркса, главы которого следовало читать вслух во время обряда жертвоприношения.
Клизмук отвёл Петьку и Делю в камеру, но около камеры он услышал трезвон колокольчика своего патрона, и просто загнав пленников в каземат, закрыл железную дверь и побежал на зов.
Как только лязгнули засовы запираемой двери, Анка, еле высвободившаяся из объятий Василия Ивановича, шепнула:
— Петя, это ты?
— Анка? — чуть было не закричал Петька и ринулся вперёд, но только нащупал в темноте Василия Ивановича.
Тем временем, Хеорась проверил свою ритуальную красную рясу, златую звезду на златой цепи и, убедившись, что все приготовления в порядке, вытащил из кармана часы на цепочке — до свершения ритуала оставалось еще четыре часа. Значит, можно было пойти перекусить. Хеорась, представляя себя весьма знатным барином, с надменным видом позвонил в колокольчик и приказал, через минуту прибежавшему на зов, Клизмуку приготовить шашлык, после чего отправился в отхожее место справить нужду, дабы освободить место для предстоящей трапезы.
***
В этот момент поисково-спасательная компания пробралась в шахту древнеримской канализации и начала двигаться по следам свежего налета дерьма. Через некоторое время следы дерьма раздвоились — канализация разделилась на два рукава. Ослик Гном, обладавший не только разумом, достойным восхищения, но и совершенным обонянием, присущим представителям собачьих, чья кровь, как мы помним, так же текла в жилах ослика, принюхался и сказал:
— Налево пойдешь — голову потеряешь, направо пойдешь — друга обретешь.
— Яснее можешь? — потребовал Командарм Сечка.
Гном ещё раз понюхал потоки дерьма и сказал:
— Слева, судя по запаху, идет поток помета Хеорася и ещё какого-то субъекта. Кажись, Клизмук… Справа чую дерьмо Дули, Петьки и Василия Ивановича.
— А дерьмо Анки не чувствуешь? — спросил комиссар Рманов. — А то вдруг она тоже тут взаперти сидит…
— Нет, — категорически твердо ответил Гном.
— Какая жалость, — разочарованно сказал Ф. У. Рманов.
— Ладно, — сказал Гном, — дальше я не пойду. У вас хоть сапоги есть, а мне каково по дерьму голыми копытами идти? Нет уж — увольте. Направление уже знаете — не собьетесь.
С этими словами ослик Гном развернулся и порысил на выход. Остальные, снова взвалив на плечи мертвецки пьяных дублей, повернули по следу дерьма своих друзей, и уже через дюжину шагов перед ними выросла темная фигура — это был художник Оглоблин собственной персоной.
— Давненько вас жду… — невозмутимо сказал Оглоблин. — Анка тоже тут — она у Василия Ивановича. Времени у нас нет, поэтому объясняться будем потом, а сейчас — за мной!
Оглоблин повернулся и уверенно зашлепал по дерьму.
***
Солнцеподобный советский фараон Коба сидел за столом в своем хремлевском кабинете, курил трубку и размышлял о том, как бы ему свернуть шею этой подколодной змее Ёберии. До него тоже были товарищи… эээ… как их там?.. А!.. Ягодица и Ёжиков… Коба немало сделал, во имя Революции, грязных делишек руками этих упырей, которые, впрочем, и сами были готовы ради Кобы идти на любые подлости и преступления. Историю ведь чистыми руками не делают, стадо надо сплотить, надо его вести. Но использованные кондомы, как известно, подлежат утилизации. Что же… Видать, и Ёберина очередь пришла быть использованным средством контрацепции — это уже настолько очевидно, что сам Ёберия должен это понимать. А он и понимает — хитер, подлец, ох, как хитер!
Коба выкинул в форточку окурок трубки и плесканул в солдатскую кружку грамм двести сярмянского коньяка «Ара-Рот». Коба весьма полюбливал этот превосходный напиток, но, блин, этот назойливый поц Винстон Черхолл каждый день звонит из Клондона по линии межправительственной связи и просит прислать пару бутылочек. Совсем оборзел!.. Да и агенты VI управления РСХА явно засекли повышенный трафик связи и теперь голову ломают о причинах повышенной частоты переговоров между Клондоном и Хремлем. Так и до войны недалеко…
Коба отпил из кружки и, закурив новую трубку, продолжил тяжкие раздумья. Что Ёберия подлец и негодяй — это и ослу понятно. Ослу?.. Ну, да… Сетх же не раз на это намекал. Впрочем, одно грязное дельце Ёберия должен для Кобы доделать — убрать эту политическую проститутку Троцкого. А вот потом можно и самого Ёберию… А вот как, чтобы это было не так скучно и непохоже на прежние?..
Коба выкинул в окно очередной окурок трубки и решил немного поразвлечь мозги — отвлечься для отдыха. Он подошел к обширному книжному шкафу, вытащил наугад книгу, открыл какую попало страницу и прочитал первую попавшуюся фразу — «Но примешь ты смерть от коня своего».
Коба, аж, подскочил от волнения и снова закурил трубку. Ну, конечно же!.. Конь!.. И как он раньше не догадался до этого! Коба сделает ход конем — и кранты этому паскуде Ёберии!
***
Анка, в петинном объятия, все продолжала дуться на Василия Ивановича, как внезапно в коридоре послышались голоса, и вскоре дверь камеры распахнулась, и перед ними вырос Оглоблин.
— Это уже не смешно! — сказал, увидев художника, Василий Иванович, но вслед за Оглоблиным на глазах изумленных происходящим Василия Ивановича, Петьки, Дули и Анки в камере появились товарищ Геннасе Даков, старший сержант Чорний и комиссар Рманов, которые внесли в камеру… Василия Ивановича 2, от которого за версту несло перегаром! Следом из проёме стены вышли Шигорецский и Командарм Сечка с мертвецки пьяными Петькой 2 и Дулей 2, добавив концентрацию перегара.
— Тихо, — предупредил удивленных друзей не менее удивленный Рманов, видя, что те готовы завопить от радости и кинуться им на шеи. Тем не менее Дуля тихо закричал:
— Ура! — и сокамерники его дружно поддержали.
— Тихо! — снова повторил Рманов, потрясая кулаками.
— Ну, собирайся, друже! — сказал Маршал Обороны, обнимая Василия Ивановича, который прислушивался к словам Петьки, целующего заплаканную Анку. Генассе Даков, улыбаясь, теребил своего друга за загривок.
— А откуда он? — показала на Оглоблина Анка.
— А он оказал добровольное содействие, — рассмеялся довольный Рманов.
Как только Оглоблин освободил Василия Ивановича из оков, он ткнул художника головой, тот не остался в долгу и завязалась потасовку, в которой бы явно пострадал ослабленный побоями Василий Иванович, если бы их не разборонил Сечка.
— Он приставал к тебе?.. Лапал?.. — в это время продолжал пытать расспросами Петька свою возлюбленную, но та лишь нервно всхлипывала, утирая слезы Петькиной бубённовкой.
— Ладно!.. — скомандовал Командарм. — Харэ телячьи нежности разводить! Валим отсюда! По дороге все расскажем!
Пленники и их освободители заперли пьяных дублей в камере и поспешили к замковому колодцу, из которого был выход в древнеримскую канализацию.
***
Наркомвоенмордел товарищ Троцкий пил чай в своем штабном вагоне и почитывал газету «Истинная Правда», как вдруг увидел, как к его смексиканскому бронепоезду подъехали несколько бронированных автобусов с тонированными стеклами и надписью ОССОН.
— Это конец! — подумал Троцкий, сунув руку в карман в поисках валидола.
Это действительно был конец — ОССОН просто так ни к кому не приезжал. Бойцы ОССОН — Отряда Слатышских Стрелков Особого Назначения, или как их еще называли в народе, просто Слатышские Стрелки или СС — были безжалостными и хорошо натренированными убийцами, которым никто не мог противостоять, ибо они, по-крестьянски однозначно, считали всех остальных дрянными животными, не достойными даже благородной мести. В течении пяти минут ОССОНовцы окружили бронепоезд и и без всякой спешки перестреляли скитайсих головорезов Троцкого. Причем, колдуна А Ли хладнокровно застрелил из своего маузера сам Гранитный Эдмунд — Эдмунд Бржинский, не менее безжалостный убийца, лично преданный товарищу Кобе, чекист с проклятым сердцем и липкими руками. Нар