В этот момент за окном камеры, в тюремном дворике, раздался громкий голос «Именем Революции!..», после чего последовал громкий ружейный залп. Василий Иванович в ужасе отшатнулся от окна и, ввиду отсутствия в камере какой-либо иконы, перекрестился на висящего в углу посреди густой и раскидистой паутины черного паука, который поедал только что попавшую в паутину муху. Пока он крестился, в его голове оформилась от страха предстоящего суда контрреволюционная мысль: «Эх, мама родная!.. Революция, вместо того, чтобы вознести, обесценила и приравняла человеческую жизнь к жизни обыкновенной мухи дрозофилы…»
Василий Иванович испугался своих мыслей и, плотно зажмурив глаза, обхватил помятое лицо шершавыми ладонями и уткнулся в угол.
***
Анка тревожно ворочалась, просыпалась, садилась, глубоко и томно вздыхала, и снова, откинувшись, засыпала. И снились ей тревожные сны — они начинались вполне радужно, но заканчивались какой-то жуткой экзекуцией, учиненной над её половозрелым телом вострой саблей Василия Ивановича. И во всех снах на ней были алые бюстгальтер и трусы английского фасона. Это были трусы и бюстгальтер из настоящей яви — она их сама сшила по лекалам трофейного английского журнала «Космос и полиэтилен» из алого полотнища, подаренного ей намедни Петькой на день рождения. И, кстати, этот обалдуй пригласил поехать с ним в отпуск на Кавказ — на Каспийское море. Умора!.. Там местные джигиты мигом скрутят Петьке голову и запихают в одно место! Вот идиот! Кто ж знал, что он украдет полотно Красного знамени? А ведь она подозревала!.. А он, мол, это старое, старое… Настоящий обалдуй!.. Но теперь поздно — бюстгальтер и трусы обратно во флаг не сошьёшь. А признаться боязно — расстреляют ведь! И не только Петьку, но и её. Она корила и себя, и Петьку за несознательность, но ведь есть же разница: расстреляют одного Василия Ивановича, или же еще двоих — её и Петьку… Хотя, конечно, Петька этого вполне заслуживал. Но, все равно, ей до глубины души было жалко Василия Ивановича — ведь он такой весёлый человек… был…
Эх, помнится, в Гражданскую Василий Иванович на спор переплыл реку Урал вдоль и поперёк! Причем, туда и обратно. По пьяни, конечно… Он как раз перед этим на трофейном ероплане слетал в Килзяр за коньяком, настоянным на гагачьих яйцах, чуть не повредив при этом сей чудный летальный аппарат. Маршал Обороны и Командарм Андрей Онтонович Сечка потом грозился сослать Василия Ивановича за это в каторжный авиационный штрафбат, как младшего лейтенанта Минченко и старшину Минина, но, так как никакой войны в этот момент не было, Василий Иванович отделался привезенным коньяком, который и выпил с Командармом. Тогда же Василий Иванович и проиграл Маршалу спор — пришлось переплывать реку. Причем, туда и обратно… Вдоль и поперек… И он было чуть не утонул, когда сработал эффект коньяка на гагачьих яйцах, при котором вся имеющаяся кровь отливала от всего тела в отдельный орган. Но то стало уже частью истории…
Когда Василий Иванович был в Килзяре, он повстречал там красавицу-нопасаранку Патимат или попросту — Патю, приехавшую в сей город в гости к дяде Маге из своего горного аула с красивым названием Индинахи. Влюбившись с первого взгляда в стройную, как кипарис, горянку, Василий Иванович, недолго думая, украл Патю и, закатав ее в свою неизменную бурку, снятую некогда с пленного белогвардейского генерал-барона Урин-Гелия, погрузил свою добычу в ероплан. Долго отчаянные джигиты гнались за еропланом, паля в него из своих винтовок и кидаясь булыжниками с высоких скал, в надежде отбить Патю, но… Но железная птица быстрее мясного коня!
По возвращению в родную часть решил было Василий Иванович жениться на умыкнутой им Пате, которую полковой комиссар товарищ Ф. У. Рманов крестил пятиконечной звездой в полковой Ленинской комнате и нарёк именем Анка. Однако, полковая парткомиссия, под угрозой лишения партбилета, не позволила Василию Ивановичу женится на Пате-Анке.
Во-первых, Василий Иванович уже был женат.
Во-вторых, Анке-Патимат было всего одиннадцать лет, а потому полковой комиссар наотрез отказался проводить венчание, спрятав в свой сейф увесистый том «Капитала» Карла Смаркса, которым и проводился обряд того самого венчания.
В-третьих, жена Василия Ивановича — Василиса Ивановна — пообещала устроить мужу «Содом, Гомору, а заодно и последний день Помпеи, если этот старый кобель еще хоть раз посмотрит на какую бабу». Впрочем, Василиса Ивановна уже подала на развод, как только Василия Ивановича арестовали агенты НКВД, и укатила в Анапу с каким-то прыщавым артиллерийским лейтенантиком.
Так и не женился Василий Иванович на Анке — пришлось ему сдать Анку в окружной ордена Фридриуха Энгельса 9-й степени Детский дом имени VII Интернационала, где Анка и обрела так необходимые в мирной жизни навыки профессиональной снайпера-пулеметчицы. После окончания же Детского дома, выросшая и превратившаяся в самую настоящую дайнековскую бомбиту и архифотомодель, Анка была поставлена на воинский учет и направлена по распределению в кавполк, коим как раз и командовал Василий Иванович.
***
Василий Иванович был обладателем шикарных усов, которые делали его похожим на майского жука. В принципе, Василий Иванович и сам был еще тот жук. Его за глаза так и называли — Чубабайка, а то и вовсе — Жуковский. Василий Иванович был комдивом самой обыкновенной 25-й пехотострелковой дивизии. Однако, дивизии Василия Ивановича был предан кавалерийский полк, командиром которого он и был по совместительству. Василий Иванович любил приехать в кавполк, надеть бурку и проскакать галопом с выхваченной наголо шашкой, пуская пыль из-под копыт своей резвой кобылицы в глаза и камеры корреспондентов столичных газет «Истинная Правда» или «Красная звезда», различных там киношников, а то и просто перед одиноким собкором дивизионного «Боевого листка». Комиссар дивизии и также по совместительству комиссар кавполка товарищ Ф. У. Рманов — лишь посмеивался над этой прихотью Василия Ивановича, наотрез отказываясь садиться в седло и фотографироваться верхом, предпочитая кожаный диванчик трофейного «Паккарда».
Кавалерийский полк, в котором так любил появляться и позировать Василий Иванович, и полком-то было назвать нельзя — полк был сокращенного, трехэскадронного состава с пулеметным и танкеточным взводами. Третий эскадрон полка прозывался «Кабарда», второй именовался «Казачьим», а название первого история не сохранила. Впрочем, поговаривали, что названия у первого эскадрона просто не было, хотя такого, конечно, и быть не могло. Скорее всего, название эскадрона было матерным, а потому неблагозвучным, или же наоборот.
В пулеметном взводе, кроме собственно пулеметов, были еще и тачанки, в каждую из которых веером запрягалась четверка лошадей. На самом почетном месте в тачаночном гараже стояла рессорная колонистская бричка на резиновом ходу, отбитая еще не то в Гражданскую, не то в Великую Военную войну самим маршалом кавалерии товарищем З. А. Бубённым у самого батьки Сохно — легендарного таврического анархиста из Загуляя, наводившего некогда ужас на помещиков и комиссаров целого ряда южных губерний. Вот в этом пулеметном взводе как раз и служила снайпером-пулеметчицей боец Анка.
В танкеточном взводе была парочка устаревших допотопных танкеток, чуть ли не палеозойской эры пермского периода, которые годились разве только на то, чтобы сгонять по бездорожью в сельпо за водкой или на хутор за самогоном и салом, когда с проверкой дивизии приезжал сам Командарм — Маршал Обороны товарищ А. О. Сечка. Броня же тех танкеток в некоторых местах была настолько тонка, что ее можно было пробить насквозь пустой бутылкой, что Командарм как-то раз и проделал, когда, изрядно набанкетившись во время очередной внеочередной проверки дивизии, швырнул пустую бутылку прочь и случайно попал в танкетку. И не просто в танкетку, но в латку из толстой картонки на месте пробоины, закрашенной в цвет самой танкетки.
История вышла пренеприятнейшая… Борт танкетки был пробит насквозь, танкист получил сильное физическое сотрясение мозга, сопровождавшееся стойким моральным потрясением, после коего наотрез отказывался залезать в какую-либо танкетку. Василий Иванович же получил строгий выговор от Командарма за раскуроченную технику. После того случая Василий Иванович весьма обиделся на Маршала Обороны товарища А. О. Сечку, а затем объехал все окрестные хутора и деревни и пообещал всему гражданскому населению, что «лично расстреляет ту контру, которая будет разливать самогон в бутылки из-под шампанского или в подобные».
Теперь же угроза расстрела нависла над самим Василием Ивановичем…
***
«Второй Казачий — не хрен собачий!» — любили горделиво говаривать бойцы второго эскадрона.
Во втором эскадроне как раз и проходил службу тот самый боец Петька, который засматривался на Анку, что была пулеметчицей во взводе кавполка, преданного 25-й пехотострелковой дивизии, командиром которых и был Василий Иванович. Впрочем, на Анку засматривались все бойцы дивизии. Еще бы! У этой красавицы, комсомолки и спортсменки на весьма большой и аппетитной груди блестели значки «ГТО», «Воровшиловский стрелок», «Воровшиловский всадник», Октябрятская звездочка и значок Пионера-героя, вызывая неподдельные интерес и зависть всех бойцов дивизии. Многие отчаянные головы пробовали хотя бы немного приладиться к Анке, но, получив не по-девичьи жесткий отказ, держась за распухшие от удара кирзовым сапогом тестикулы, мрачно удалялись во Свояси, где располагался преданный дивизии Особый отдел ВЧК, писать кляузу-донесение. Из этих кляуз уже можно было сложить один вполне солидный том, превосходящий не только размером, толщиной, но и эротичностью любую отдельную книжку известного скабрезного французского писателя-классика Гидемо Поссана.
Боец кавполка второго года службы, старший сержант Петька, который был лихим кавалеристом и срубиголовой, собирался остаться на сверхсрочную и сменить в должности уходящего на дембель замкомандира полковой сержантской учебки старшину Запаханного. К слову сказать, старшина был внебрачным сыном знаменитого дрессировщика домашних коз Вольтера Запаханного, у которого были и официальные сыновья — Патрокл и Чарльз. Потом о них очень много писали в греческих сагах. В кавполку вообще было много звездных отпрысков, которых их папеньки устраивали под крыло Василия Ивановича, как, к примеру, старшина Запаханный или Федька Бочкоделов, или же Андрюха Простоцкий — сын Ростанислава Иосиосафовича…