— Зелинский купил у гражданки Азаркиной пять золотых монет царской чеканки, совершив тем самым деяние, предусмотренное частью первой статьи восемьдесят восьмой…
Слегка наклонив голову, Зелинский внимательно и мрачно вслушивался в каждое слово. Надежда смотрела прямо перед собой округлившимся взглядом пойманного зверька и нервно теребила складки платья.
— Подсудимая Азаркина! Расскажите суду, что произошло пятнадцатого июля этого года.
— Пятнадцатого? — Надежда поспешно поднялась.
— Когда вы продали монеты Зелинскому, — пояснила судья.
Надежда крепко ухватилась за барьерчик.
— Продала, — произнесла она и замолчала.
— Как это происходило?
— Николай сказал: едем к нему… К Зелинскому. Мы приехали к автобазе…
— К станции техобслуживания, — довольно благожелательно поправила Поливанова.
— Да, — мотнула головой Надежда. — Николай взял монеты и ушел. Потом вернулся и отдал деньги.
— Сколько?
— Двести пятьдесят.
— По пятьдесят рублей за каждую монету?
— Да… наверное.
— Подсудимый Зелинский! Сколько вы заплатили за монеты?
Тот не спеша поднялся, произнес, выговаривая каждое слово отчетливо и тщательно:
— Семьсот пятьдесят.
— Ого! — восхищенно сказал из зала пенсионер.
Поливанова строго посмотрела на него и постучала карандашом.
— Значит, по сто пятьдесят рублей за каждую монету?
— Точно так, — подтвердил Зелинский.
— Кому вы передали деньги?
— Мужу этой женщины. Из рук в руки.
Таких подробностей Сокольников не знал и слушал очень внимательно. Выходило, что Азаркин захапал на этой сделке пятьсот рублей чистоганом. Если, конечно, Зелинский не врал.
Прокурор спросил Надежду, продавала ли она кому-нибудь еще монеты, на что получил немедленный ответ:
— Никому.
А адвокат вообще не стал ничего спрашивать. Сидел, опустив голову, будто происходящее его не касалось.
За свидетельским барьерчиком появился Азаркин. Его фигура заранее приняла знакомые Сокольникову изгибы, с помощью которых тот демонстрировал всемерную готовность помочь следствию.
Первые же вопросы о сумме сделки вызвали у Азаркина чувство глубокого возмущения.
— Что вы, граждане судьи! — надрывался он. — Какие семьсот пятьдесят! Этот жулик врет без стыда и совести!
Зелинский фыркнул и презрительно отвернулся.
— Вот ведь люди, а! — обращался Азаркин за сочувствием к залу. Аудитория для него была явно маловата.
— Сам врет, подлец! — выкрикнул нестерпевший пенсионер.
— Я сейчас удалю вас из зала, — возвысила голос судья, и пенсионер испуганно зажал рот рукой.
Впервые с начала процесса пошевелился адвокат Надежды. Поднял карандаш, привлекая к себе внимание суда, потом встал, навалившись обеими руками на стол.
— Прошу вызвать свидетеля Кротова, — прозвучал его высокий, скрипучий голос.
Этого свидетеля тоже ввел милиционер и остался стоять у двери. Свидетель выглядел довольно уныло. Испитое, одутловатое лицо его выражало тоску и равнодушие. Впрочем, заметив секретаршу и немного приглядевшись к ней, свидетель явно приободрился.
— Назовите свою фамилию, место жительства и род занятий.
— Кротов Сергей Дмитриевич, — представился свидетель, с усилием отрывая взгляд от секретарши. — Насчет места жительства — так я сейчас в элтэпэ. В профилактории. Там же и работаю. На принудлечении от этого дела, — он совершил характерный жест рукой.
— Расскажите, что вы делали пятнадцатого июля этого года, — потребовал адвокат.
— Как что? — удивился свидетель. — Выпивал, наверное. Я сильно в последнее время злоупотреблял, — признался он. — За что меня супруга определила.
— Выпивали? С кем? — равнодушно спрашивал адвокат.
— А кто его знает. С кем только не приходилось. — Свидетель задумчиво потянул воздух и покосился на секретаршу.
— Вы знаете Азаркина?
— Николая-то? Ну!
— Пятнадцатого июля вы с ним встретились возле станции техобслуживания. Так?
— Было, — подтвердил Кротов.
— С какой целью?
— Так ведь… известно с какой. Я тогда пустой был. Без денег то есть. А Николай — он сказал, что достанет.
— Откуда?
Свидетель задумчиво потрогал мясистый, в синих прожилках нос.
— Да я как-то не спрашивал. Чего-то продал вроде. Они туда с женой пришли, а я в стороне, чтоб не у нее на глазах… У меня с ней отношения, сами понимаете, были натянутые.
— И много он достал?
— Ну-у! — с уважением сказал свидетель.
— Сколько конкретно, — требовал адвокат.
Кротов подумал, пару раз дернул себя за нос и объявил:
— Пятьсот.
— Что ж ты брешешь, паскуда! — крикнул Азаркин. — Ты видел?
— Видел! — обиженно отреагировал Кротов. — Кто передо мной червонцами тряс!
— Врет он, граждане судьи, я вам клянусь. Это же алкоголик!
— Я — алкоголик! — сокрушенно сказал Кротов. — А он — трезвенник. Дружок называется!
— Откуда вы знаете, что именно пятьсот? — спросил один из народных заседателей — крупный пожилой мужчина с обветренным лицом строителя.
— Да он сам сказал, — ответил Кротов. — Пачка такая солидная. Одни червонцы.
— У защиты еще есть вопросы к свидетелю? — спросила Поливанова.
— Вопросов нет. — Адвокат опустился на стул и задрал подбородок.
В общем, адвоката Сокольников недооценил. Тот вовсе не собирался давить на жалость и взывать к родительским чувствам членов суда. Методично и настойчиво адвокат доказывал, что Надежда Азаркина не преступница, а самая настоящая жертва мужа-алкоголика, потерявшего совесть и человеческий облик. Причем он не только вынудил Надежду пойти на преступление закона, но фактически сам стал исполнителем и главным лицом преступления. Адвокат доказывал это настолько успешно и убедительно, что судебное разбирательство завершилось еще до обеда и самым неожиданным для Азаркина образом.
После десятиминутного уединения в совещательной комнате судьи заняли свои места, и председательствующая зачитала определение, из которого следовало, что в свете вновь открывшихся обстоятельств суд возбуждает уголовное дело в отношении Николая Азаркина и направляет его для производства следствия. При этом суд, с учетом тех же обстоятельств, избирает для Азаркина в качестве меры пресечения содержание под стражей.
С этими словами в зал немедленно вошли два милиционера и встали по обе стороны от Азаркина.
Он как-то суетливо и растерянно задергался, принялся приговаривать вполголоса: «Вот, значит, как!», «Значит, так, да?» Возглас от возгласа в его тоне появлялись какие-то жалобно-угрожающие нотки, но слушать его было уже некому — суд удалился, прокурор тоже собирал свои бумажки.
Один из милиционеров слегка подтолкнул Азаркина в спину: пошли, мол. Азаркин поперхнулся и тут же замолчал. Заложив руки за спину и опустив голову, он съежился, сделался маленьким и беспомощным. Жалко, испуганно взглянул на мать и Надежду.
— Коля! — простонала вдруг старуха.
Слезы покатились по ее лицу. Она шагнула к Азаркину, видимо желая его обнять, но молодой румяный милиционер преградил дорогу.
— Не положено, мамаша, — произнес он твердо, но все же со смущением.
И у Азаркина тоже лицо задергалось и искривилось.
— Мама! — всхлипнул он, помотал головой и крикнул конвоирам: — Ведите! Хватит душу мотать!
Надежда все так же сидела за барьерчиком для подсудимых и смотрела на происходящее с тупым безразличием.
К ноябрьским праздникам ударили морозы. Лужи прочно схватило льдом, порывистый холодный ветер гнал по асфальту редкие снежинки. Холод застал горожан врасплох. На улицах меховые шапки соседствовали с кепочками, теплые сапоги с осенними туфлями.
В управлении шло предпраздничное собрание. Мероприятия этого ждали: по сложившейся традиции, в конце собрания отличившихся награждали премиями и ценными подарками.
Речь с трибуны держал начальник управления Тонков. Умеренно похвалив коллектив за достигнутые успехи, он перешел к недостаткам и задачам. Недостатки, как обычно, были серьезные, а задачи ответственные. Предстояло усилить и совершенствовать, осуществить и добиться. Тонков громко и размеренно читал странички доклада, немного копируя хорошо знакомые всем интонации и обороты речи… Мероприятие было традиционно ответственное, и хотя Тонков не сказал ничего нового, все сидели тихо и слушали очень внимательно.
Наконец, поздравив подчиненных с годовщиной Октября, Тонков завершил свое выступление. На трибуну один за другим двинулись представители отделов, которые говорили примерно то же, но покороче. Зал немного расслабился, пошел легкий шумок, и замполит в президиуме несколько раз постучал карандашом по графину с водой.
От отдела БХСС выступал Трошин. В ослепительно белой рубашке, отлично сшитом сером костюме он смотрелся на трибуне очень эффектно. Даже разговоры на минуту слегка приутихли. Изредка встряхивая аккуратной — волосок к волоску — прической, Трошин тоже говорил о необходимости решительного усиления, высокой принципиальности и ответственности, которые требуются от каждого из сидящих в зале. Он назвал передовиков отдела. Среди перечисленных фамилий Сокольников услышал свою и не мог не признать, что это приятно. Проявляя самокритичность и принципиальность, Трошин, естественно, сказал и об имеющихся недостатках, пожурил отстающих, в числе которых оказался старик Демченко. Тот сидел от Сокольникова за два стула и сразу же принялся возражать, правда вполголоса. Но вот и Трошин, заверив, что выполнит и оправдает, вновь уступил трибуну Тонкову.
Началась самая приятная часть собрания. Награжденные и поощренные выходили поочередно к столу президиума. Тонков вручал награды, зал благожелательно аплодировал. Сокольникову не дали ничего, зато Демченко, напротив, вручили какую-то грамоту. Это примирило Демченко с отзвучавшей критикой, он выглядел почти довольным. Наконец собрание объявили закрытым.
Сокольников был сегодня дежурным. Не повезло ему под праздник. Впрочем, на сегодняшний вечер у него специально была припасена интереснейшая книжка — современный английский детектив. Так что сидеть будет не скучно.